Держа строевую шапку на согнутой левой руке, Надежда щёлкнула каблуками, представилась и коротко объяснила цель своего визита. Старушка, с удивлением разглядывавшая стройного улана, ответила, что ей неизвестно, есть ли у них на продажу сено и овёс, это знает её эконом. Она отправила лакея за экономом, а сама продолжала внимательно изучать мундир пришельца.
Такие пристальные взгляды всегда беспокоили Надежду, и она, готовясь к худшему, уже прикидывала пути для своего поспешного отступления из этого дома. Молчание затянулось до неприличия, но вдруг пани Агнесса нарушила его:
— Votre uniforme est admirable! — сказала она восхищённо. — J’aume cet heureux mariage de couleurs bleu fonsé et cramoisi[62].
— Oh oui! — Надежда перевела дух с облегчением и подтвердила: — J’en suis fou moi aussi[63].
— Mon fils possede cet uniforme[64], — продолжала помещица.
— Est-il possible[65]? — удивилась Надежда.
— Oui, oui. II est officier[66].
— Ou?[67]
— En France. Dans le regiment des chevaux-legérs polonais de la Garde imperiale...[68] — простодушно сказала пани Агнесса и пригласила Надежду в гостиную, где на стене висел поясной портрет молодого человека в военной форме.
Действительно, многое совпадало. Цвет, покрой, отделка мундира, серебряная перевязь были у него такими же, как у Надежды, только воротник его куртки был малинового цвета, а у Надежды — тёмно-синий с малиновой выпушкой по краям, да четырёхугольная уланская шапка у него была обшита наверху малиновым сукном, а у Надежды — белым. Старушка, смеясь, поставила Надежду рядом с портретом своего сына и всплеснула руками:
— Mon Dieu! Stanislav vous ressemble![69]
— C’est une historie etrange, mais en realite je...[70] — начала было Надежда, в растерянности оглядывая картину.
Их беседу прервало появление эконома. Пани Агнесса заговорила с ним по-польски, и из этого разговора Надежда поняла, что эконом ничего продавать не хочет, а старушка готова продать корнету Александрову абсолютно всё, что он ни попросит.
Железо нужно было ковать, пока горячо, и Надежда тоже по-польски сказала им, что литовским уланам немедленно требуется четыре воза сена и шестьдесят пудов овса.
Цецерская тотчас согласилась. Пан эконом тяжело вздохнул и сказал, что грузить всё это на возы должны сами солдаты. Надежда в кабинете у помещицы подписала квитанцию и отдала её старушке. Та, не взглянув даже на бумагу, кокетливо протянула молодому офицеру руку для поцелуя.
В нынешней ситуации четыре воза сена и овёс, полученные так легко и просто, вполне того стоили. Надежда щёлкнула каблуками, изящно поклонилась и чуть коснулась губами руки пани Агнессы. Помещица улыбалась ей как своему лучшему другу:
— Вы должны сегодня ужинать у меня, господин офицер. Всё моё семейство будет в восторге от знакомства с вами! А я, глядя на ваш мундир, буду вспоминать моего Станислава...
— Вы давно не встречались с ним? — спросила Надежда.
— Очень давно. Но скоро, вероятно, мы увидимся.
— Вы едете в Париж?
— Нет. Станислав написал мне, что, когда его полк перейдёт Неман, он обязательно заедет сюда...
— Ну, положим, это будет не совсем просто, — ответила Надежда, усмехнувшись. — Тогда наш полк тоже двинется к Неману, и я увижу вашего сына гораздо раньше, чем ему этого хочется!
Но пани Агнесса не поняла ни иронии Надежды, ни угрозы, прозвучавшей в её словах. Она ещё раз повторила, что сегодня не сядет ужинать без корнета Александрова. Надежда, приняв это приглашение, поспешила откланяться, потому что считала необходимым присутствовать при погрузке сена и овса. Пусть здесь живут родственники её будущего противника, но безобразничать в поместье сейчас она своим солдатам не позволит.
Возы стояли около сенных сараев. Уланы, привязав лошадей к забору, вилами грузили сено, перетаскивали кули с овсом. Ворота в житницу, стодол и другие пристройки были открыты.
Люди в тёмно-синих куртках уже сновали там, когда Надежда заехала во двор. Бросив поводья рядовому у ворот, она прыгнула на землю и, сжимая в руке хлыст, пошла с проверкой по всем помещениям.
Больше других досталось Мелеху и Бойкову. Открыв ларь в шорном сарае, они как раз доставали оттуда и запихивали себе под мундиры свёртки кожи и новенькие уздечки. Корнет Александров дважды собственноручно прошёлся хлыстом по их спинам, прежде чем они бросили свою добычу обратно в ларь.
— Марш во двор, канальи!
— Слуш-ваш-бродь!
Следом за солдатами она вышла из сарая и увидела унтер-офицера, который весьма благодушно толковал о чём-то с местным кузнецом.
— А ты куда смотришь, Кумачов? Или тоже воровать собрался?
— Никак нет, ваше благородие! — Унтер вытянулся в струнку. — Виноват, недоглядел. Ведь только сейчас на глазах были...
— Быстрей поворачиваться надо, а не лясы точить!
Заложив руку с хлыстом за спину, Надежда подошла к возам. Не все солдаты сразу увидели своего командира, но до неё донёсся чей-то громкий шёпот: «Ребята, тихо! Взводный — здесь...» Само собой разумеется, что погрузка пошла быстрее, а шастанье по пристройкам и сараям прекратилось.
Добрая старушка Цецерская из-за корнета Александрова задержала на час ужин всей своей семьи и за столом усадила Надежду рядом с собой. Она искренне расхваливала усердие к службе молодого офицера, который не поленился наблюдать за погрузкой и отправлением обоза, хотя мог бы провести это время куда более приятно в её гостиной, доверив дело унтер-офицеру. Но ни льстивые слова, ни великолепно сервированный стол, ни пение под арфу одной из внучек пани Агнессы не доставило удовольствия Надежде. Рассеянно ковыряя вилкой фрикасе из цыплят под белым соусом, она смотрела на портрет пана Станислава и думала: «Неужели это — война?..»
Цецерские дружно уговаривали корнета Александрова погостить у них ещё день-другой, но Надежда сразу после ужина села на своего Зеланта и ночью пустилась по дороге догонять фуражный обоз. Вернувшись с возами в Стрельск, она отрапортовала эскадронному командиру, что поручение выполнено. Подъямпольский похвалил её. Он сказал, что уже отправил в штаб полка представление: корнета Александрова произвести в следующий чин, так как он есть нынче самый старший корнет в полку[71] и отличился при исполнении приказа о добывании корма.
Это была долгожданная и радостная новость для неё, но всё-таки Надежда не забыла рассказать ротмистру об откровениях пани Агнессы и намерениях её сына, служащего в гвардии императора Наполеона.
— Да, такие слухи ходят, — кивнул Подъямпольский. — Говорят, вся Польша забита сейчас французскими войсками...
— Что же делать?
— Ждать. Приказа о походе пока нет.
— Вы, Пётр Сидорович, уверены, что он будет в этом году?
— В этом году? — Ротмистр задумался. — Похоже, что да, наверное будет...
Но косвенное подтверждение тому, что крупные события назревают, офицеры и нижние чины Литовского полка получили 15 апреля, при раздаче жалованья. Деньги всем дали только за январь и февраль, а за март и апрель — нет, объяснив тем, что предполагается поход за границу, а там войскам положено жалованье по особому расчёту. В поход уланы двинулись в начале мая и 1 июня 1812 года уже находились в Гродненской губернии, в Брест-Литовском уезде, совсем близко от русско-польской границы.
Выходя каждую ночь со своим взводом на патрулирование из деревни Млыновичи, Надежда зорко вглядывалась в тёмные пространства за рекой Наревой. Враг мог прийти оттуда. Однако тихо было на белорусских полях и дорогах. «Но всё-таки это — война, — думала Надежда. — И когда ещё теперь дождёмся мы с Михаилом нашего отпуска...»
