Это с первого взгляда Галиоф 1-й показался ей человеком заносчивым. Теперь она прониклась к командиру тёплыми чувствами. Он запомнил историю с её походным вьюком, и это притом, что таких, как она, нижних чинов в эскадроне у него около ста.
«Даст Бог, стану офицером, — благодушно рассуждала про себя Надежда, устраиваясь спать у костра после сытного обеда, — буду заботиться о служивых как о родных детях. Солдата обидеть легко, он повсюду крайний...»
Долго спать ей не пришлось. Гачевский разбудил новичков Соколова и Вышемирского и приказал им идти к штабной эскадронной палатке. Там немецкие крестьяне привезли два воза соломы, надо было их разгружать, делить на порции и увязывать в рульки для всего четвёртого взвода. Надежда, ни слова не говоря, натянула на голову фуражную шапку. Старослужащие между тем сладко почивали у костра, завернувшись в шинели.
— Работай, пока молодой! — наставительно сказал ей унтер...
Наполеон не рискнул начать сражение 30 мая утром, так как после боя у Гейльсберга 29-го его войска были в большом беспорядке. Бенигсен 30 мая вечером не рискнул оставаться на старой позиции, опасаясь быть отрезанным от корпуса союзных прусских войск под командованием генерала Лестока. Во второй половине дня в полках получили приказ сниматься с бивуака. Идти им предстояло всю ночь по дорогам к городку Шипенбейль.
Но коннопольцы могли не торопиться. Их назначили в арьергард армии, под командование князя Багратиона. Им теперь надо было пропустить вперёд всю пехоту, тяжёлую кавалерию и артиллерию.
Узнав об этом, Надежда пошла к Галиофу, чтобы отпроситься для поездки в Гейльсберг. Причины были веские: подковать Алкида, потерявшего где-то одну подкову, купить провизии в дорогу и что-нибудь из верхней одежды: плащ или шинель взамен украденной. Штабс-ротмистр спросил, есть ли для этого деньги. Они были. Оставалось только уехать с бивуака в лес, снять мундир, расстегнуть жилетку-кирасу, подпороть полу и вытащить из карманчика два-три золотых.
Солнце клонилось к западу, когда Надежда выехала на дорогу, ведущую в Гейльсберг. Опять начался дождь. Сначала он накрапывал потихоньку, но затем превратился в ливень. Прискакав в город, Надежда нашла трактир с большим каретным сараем, где работал кузнец с подмастерьями. Там она отдала лошадь кузнецу, заплатив за ковку, за подкову, за гарнец овса и ведро воды для своего единственного друга.
Трактир гостеприимно сверкал огнями. Из его распахнутых дверей доносился соблазнительный запах жареного мяса. Надежда решила, что зайдёт туда на одну минуту, но когда очутилась в чистом и тёплом зале перед камином, то забыла обо всём. Она села на скамью и протянула к огню ноги в вымокших под дождём походных рейтузах. Хозяйка подошла к ней. Надежда заказала хлеба и солонины с собой, что-нибудь горячее здесь на ужин, отдала деньги за то и другое... и заснула.
Пробуждение было ужасным. Кто-то тряс её за плечо и кричал:
— Проснитесь, ваше благородие! Ядра летят в город! Жители бегут... Надо уходить!
С трудом открыв глаза, Надежда подумала, что во сне перенеслась из рая в преисподнюю. В камине догорали дрова, свечи погасли, холодный ветер залетал сюда через распахнутые настежь окна. Русские егеря бегали по трактиру, опрокидывая скамейки и столы, открывая шкафы-поставцы, откуда они с грохотом выгребали серебряную и оловянную посуду и распихивали её по ранцам. Будил Надежду тоже егерский солдат, который из-за пышных белых эполет принял её за офицера.
Хозяйки нигде не было видно. Никто не принёс Надежде ни провизии в дорогу, ни оплаченного ею ужина. В страхе побежала она на конюшню. Кузнец и его подмастерья исчезли. Но Алкид стоял привязанным в одном из денников, ржал и бил копытом. Она посмотрела его ногу — не подкована, заглянула в ясли — овсом там и не пахло.
Схватив под уздцы своего коня, Надежда вывела его во двор. Послышался рёв, знакомый ей на поле сражения, и они с Алкидом поспешно прижались к стене. Ядро ударило в арку над воротами. Со свистом пролетели мимо камни, щепки, куски штукатурки. Одно из стропил обрушилось вниз, другое повисло, раскачиваясь в воздухе.
Створки ворот распахнулись сами по себе, и Надежда увидела на улице настоящее столпотворение. В этот час через Гейльсберг шли обозы русской армии, артиллерийские и понтонные роты, лазаретные фуры с ранеными. Кроме того, опасающиеся французской бомбардировки жители в повозках и пешком покидали город. Всё это устремлялось к восточным воротам, где, судя по всему, образовался затор. Оттого огромный караван двигался по улице слишком медленно.
Надежде стало ясно, что до утра ей из города не выбраться. Сегодняшнюю ночь суждено провести ей в этой коловерти, а завтра или послезавтра предстать перед военным судом за побег из полка. Именно так истолкуют её отсутствие начальствующие чины шефского эскадрона и будут абсолютно правы, ибо она — злостный нарушитель воинской дисциплины...
Вдруг откуда ни возьмись — пять донских казаков на своих коротконогих невзрачных лошадках. Урядник с огненно-рыжей бородой и серьгой в ухе подмигнул ей:
— Заскучали, барин? Едем с нами...
— Куда ж тут ехать?! — Она безнадёжно махнула рукой.
— К воротам, барин. Авось пробьёмся. Бог помогает смелым...
Лупя нагайками всех без разбору, матерясь по-чёрному и улюлюкая, казаки каким-то непостижимым образом стали протискиваться через толпу. Надежда двигалась вместе с ними. Ворота они проскочили, только она при этом больно ударилась коленкой об угол застрявшего там армейского сухарного полуфурка.
За воротами казаки свистнули, ударили лошадей нагайками и исчезли так же внезапно, как появились. Впрочем, это было нетрудно, потому что ночь, беззвёздная и безлунная, уже спустилась на окрестности Гейльсберга. Не веря ещё в своё избавление, Надежда тоже пришпорила Алкида и поскакала куда глаза глядят.
Так она очутилась на поле, за которым где-то недалеко шумела река. Здесь Алкид остановился, начал шумно втягивать ноздрями воздух, храпеть, прядать ушами. Надежда понукала его идти прямо, жеребец тянул её в сторону. Рассердившись, она сильно кольнула его шпорами. Алкид крутанулся на месте и опять замер. Надежда не понимала, что случилось с её верным другом, почему он не слушается. Также неведомо ей было, что едет она сейчас прямиком в расположение неприятеля.
Когда из-за облаков выглянула луна, Надежда увидела, что находится на дороге, пролегающей через поле, усеянное мёртвыми телами. Это было место, где вчера ходил в атаки на русских корпус маршала Ланна. Многие его солдаты нашли здесь вечный покой. Но и наших полегло немало. Мародёры уже собрали свой урожай. Мертвецы лежали как белые тени — босые, в одних рубашках. Их восковые лица хранили печать страдания и боли. Надежда подумала, что, пока она в мундире, у неё всегда есть шанс попасть на такое поле и лежать, как они, уставив незрячие очи в небо. Ей почудилось, что могильный хлад коснулся её тела. Она зябко повела плечами и бросила повод на шею Алкида.
Умный конь точно ждал этого. Он повернул налево, сошёл с дороги и двинулся куда-то в темноту, осторожно переступая через тела и храпя над ними. Надежда теперь покорилась своей участи и лишь держалась за переднюю луку седла, в то время как Алкид восходил на какую-то гору, а затем спускался. За лесом она увидела огоньки, услышала звуки военного лагеря.
Алкид сам перешёл на рысь и вскоре привёз её в расположение Польского конного полка. Они заняли своё место в четвёртом взводе лейб-эскадрона. Вышемирский молча передал Надежде её пику, предусмотрительно взятую им с бивуака. Раздалась команда: «Эскадрон, справа потри прямо шагом марш!» — и коннопольцы пошли дальше, к Шипенбейлю. Судьба ещё раз улыбнулась Надежде. Она наклонилась к шее Алкида и в знак извинения поцеловала его ушко:
— Превосходнейший конь мой! У какой взбалмошной дуры ты в руках...
Армия Беннигсена уже не шла. Она бежала по правому берегу реки Алле, спасаясь от флангового удара, который мог ей нанести Наполеон. Цель ускоренного марша была одна — достичь Фридланда, соединиться с корпусами генерала Каменского и Лестока и только тогда дать генеральное сражение противнику.
