В чём же суть состоявшейся острой дискусии?[119]

Непосредственным толчком для написания голландским исламоведом своей статьи стало провозглашение османским султаном священной войны – «джихада». Рассмотрев общие положения мусульманского учения о «священной войне» с учётом изменения мировоззрения мусульман в новейшее время, К. Снук-Хургронье отмечал, что турецкий султан преследует тем самым одну цель – «завоевание мира мусульманским войском», что, по его мнению, практически неосуществимо. В то же время он опасался, что сама по себе идея может вызвать «смятение и беспокойство» в «непонимающих массах». К. Снук-Хургронье пытался доказать, что идеи панисламизма часто противостояли нормальному развитию и добрым взаимоотношениям между европейскими и мусульманскими государствами. Он с сарказмом утверждал, что с началом мировой войны «младотюрки были вынуждены извлечь из антикварного музея и эксгумировать фетиш халифата»[120]. Эпоха исламского религиозного единства давно прошла, убеждал учёный, панисламизм, халифат и «джихад» уже не имеют никакой основы[121]. Европа, считал он, проявляет своё неправильное понимание ислама, приравнивая халифат к папству, так как турецкий султан узурпировал титул халифа, и Турция, которая находится в зависимости от немусульманских держав, владеет лишь более 5 процентами всех мусульман, признающих балканского халифа. Отстаивая свою точку зрения, К. Снук-Хургронье называет провозглашение «священной войны» возвратом в Средние века. По его мнению, современные государства, в которых проживает мусульманское население (или в качестве союзников и протеже), должны решать задачу их воспитания, чтобы они достигли высот цивилизации в той же степени, что и эти государства, а не вести их вновь к средневековому образу жизни.

Особенно досталось от голландского исламоведа его немецким коллегам, которые, на его взгляд, проявляли политический эгоизм и поставили свои знания на службу политике. Он обрушился на них с обвинениями в том, что те стали игнорировать свои концепции, представленные ранее в их собственных научных трудах. В первую очередь критике подверглись Хуго Гроте[122], Карл-Хайнрих Беккер[123] и Мартин Хартманн[124]. Причём в довоенных публикациях эти довольно известные учёные резко критически высказывались в отношении ислама, считая опасным для европейских стран возбуждение мусульманского религиозного фанатизма. Так, М. Хартманн в 1911 г. утверждал: «Ислам – это религия ненависти и войны. И он не может являться господствующим принципом нации цивилизованного мира»[125].

Цитируя высказывания об исламе и панисламизме М. Хартманна и К.-Х. Беккера, К. Снук-Хургронье заявлял, что те вдруг пришли к мнению, что симпатия немцев к Турции и исламу имеет далёкую историю. Дружба Германии с Турцией не такая уж и давняя, подчёркивал он настойчиво, и в доказательство этого указывал на недавнее прошлое: когда, к примеру, Австро-Венгрия аннексировала в 1908 г. Боснию и Герцеговину, немцы не поспешили вмешаться и оказать помощь турецкому правительству.

«С иронией и злостью, с использованием искусных цитат и личных подозрений здесь высмеивается немецкая исламская политика, – писал Карл-Хайнрих Беккер в ответной статье Снук-Хургронье, – […] автор пытается возбудить недовольство нашими намерениями по отношению к Турции»[126]. «Немецкие исламоведы, – отмечал Беккер, – признают Снук-Хургронье основателем дисциплины. Однако эта статья, где он утверждает, что призыв к „джихаду“ не принесёт успеха, показывает, что даже великие учёные нейтральных стран поддались политическому фанатизму, будь то фанатизм пацифиста или же преобразователя мира». Немецкий востоковед выступал против обвинения Германии в вовлечении Турции в войну и заявил, что люди живут не в волшебной пацифистской стране, а в реальности, где идёт борьба за существование нации против мира врагов. Он допускал, что провозглашённый султаном «джихад» не имеет параллелей в истории, и этот «джихад» приспособлен для актуальной ситуации современности. По мнению К.-Х. Беккера «джихад» со времён средневековья претерпел значительные изменения и что в настоящее время речь идёт уже о «современном джихаде», даже о «секуляризованном джихаде», который младотюркские политики провозгласили из тактических соображений.

Если Снук-Хургронье видел в «джихаде» прежде всего «немецкую исламскую политику» и критиковал её, то Беккер полагал, что Берлин проводит вполне достойную политику по отношению к исламу. Он описал её как политику, свободную от попыток вмешиваться во внутренние дела Турции. Не скрывая своей цели оправдания исламской политики Германии, он поставил вопрос так: должна ли Турция, которая сейчас как никогда близка к своей мечте стать великой исламской державой, отказаться от важнейшего оружия для осуществления этой мечты – добиться того, чтобы мусульманские граждане стран-противников признали её оплотом ислама? По его мнению, «сознательная исламская политика» Германии состояла в том, чтобы путём развития дружеских отношений с Турцией признать международную значимость ислама и считаться другом мусульман. Начало мировой войны дало немцам возможность использовать эти преимущества, и Германия должна была поддержать Турцию. Она призвала к борьбе за освобождение персов, египтян, алжирцев и др., а эта борьба на Востоке может произойти только в форме «джихада». Беккер предполагал, что во время войны европейские культурные ценности якобы будут уничтожены, вновь придёт «восточное варварство», и придётся расплачиваться кровавыми жертвами. Ввиду этого Берлин должен был удерживать Турцию от активной пропаганды «джихада», ставшего реальностью уже после включения её в войну. Он указывал, что «джихад» как средство борьбы Турции признан и одобрен Германией, но «джихад» «не сделан в Германии» и подчёркивал, что турецкая фетва о «джихаде» соответствует общественному настроению и политическое вмешательство ислама в мировую войну было неминуемо. Нападки Снук-Хургронье Беккер обосновал тем, что того беспокоит возможная реакция на призыв к «джихаду» мусульманских подданных в колониях самой Голландии. Он согласился с суждениями Cнук-Хургронье о том, что мусульмане, находящиеся под господством Голландии, вряд ли будут контактировать с Османской империей, так как султан для них только легендарная фигура.

Позицию Беккера принял и его коллега – известный немецкий исламовед М. Хартманн, к этому времени уже успевший написать Снук-Хургронье 12 января 1915 г. о том, что «с большим удовольствием прочитал» его статью и выразил свою радость по поводу того, «с какой остротой он поднимает этот вопрос». После получения письма от своего коллеги Беккера, «очень огорчённого» статьёй голландского учёного, Хартманн поменял своё отношение к позиции Снук-Хургронье и написал ему 16 января следующее: «Более тщательное чтение вашей статьи вызвало во мне несколько другие чувства, чем большое удовольствие». При этом он указал, что учёный тоже человек, и при наивысшей опасности вынужден хвататься за любое средство спасения[127]. Эта ситуация ясно даёт понять, что учёные-востоковеды, многие из которых, кстати, были привлечены к агитационной деятельности, вынуждены были демонстрировать свою лояльность к властям, затеявшим политическую акцию, не поддающуюся оправданию с научной точки зрения.

В мае 1915 г. Снук-Хургронье в свою очередь опубликовал ответ Беккеру на немецком языке, где отверг его некоторые утверждения и заявлял, что тот ради политических интересов пожертвовал своей совестью перед наукой[128]. Снук-Хургронье предостерегал, что призыв к «джихаду» несёт в себе некоторую опасность и всячески пытался доказать, что идеи халифата и «джихада» совершенно чужды турецкой аристократии, интеллигенции и купечеству, и эти слои общества маловосприимчивы к «одному из новых творений младотурок» и что, так как призыв султана имел отклик только среди необразованной части населения и реакционных учёных, следует ожидать только незначительных локальных волнений, инициированных фанатичными группировками[129]. Но он всё же допускал, что «при проведении продолжительной и беспрепятственной пропаганды, в мусульманских странах с немусульманским правительством можно было бы вызвать противоречия между населением и властями», что могло отразиться также и в отношении к властям мусульманского населения Голландской Индии[130].