– Здесь нет никакой тайны. И мой ответ не изменился. Я хочу заботиться об этой прекрасной девочке. И я имею на это право.

– Не стоит ругаться, – спокойным холодным голосом сказала Джонс. – Никто вас не отговаривает. Мы всегда рады, когда детишки обретают полноценную семью.

Глядя в лицо собеседницы, журналист про себя отметил, как сильно «радуется» глава сиротского дома. С подобной мимикой всеобщего отчуждения и легкого недовольства, в самый раз только похороны посещать… Собственные, желательно. А ещё это специальное ударение на «полноценную» семью, довольно заметный укол.

– Все бумаги на месте, – подвела итог женщина. – Через пару дней будут готовы последние документы. А сейчас вы можете забрать Кэрри домой. Официально.

На последнем слове директриса сделала заметное ударение: очередная насмешка в адрес парня. Дело в том, что после подачи заявления на удочерение, девочка, ни в какую не желала оставаться ночевать в приюте. Слёзы ребёнка и уговоры кандидата в отцы победили строгие правила приюта. И Кэрри оставалась в приюте только в дневное время. Опять же формально, а фактически, даже днём частенько находилась у отца.

– Спасибо. Наконец-то! – приходилось играть роль радостного отца.

– Постойте! – Мадам Джонс остановила немца, встававшего со стула. – Не хотите ли усыновить и Алекса?

– Алекса?

– Брата Кэрри, – с неудовольствием объяснила директриса. – Ну и память у вас, Майер!

Конечно, журналист знал, что у Кэрри имеется брат. Он сам читал в досье. Но в свете последних событий как-то совершенно позабыл об этом. Точнее, просто и не думал вовсе.

– А надо? – потерянно спросил он.

Похоже, даже непробиваемая директриса удивилась.

– Вы меня спрашиваете? Мне-то откуда знать, что вам нужно?

«Воспитание тебе нужно! Слово держать научиться. И ремня пару раз. Посильнее» – мысленно проворчала Джонс, елозя в кресле.

Глядя на сильно задумавшегося парня, она сказала:

– Нетактично разделять родных брата и сестру. Кэрри мало с кем контактировала из детей. Да и Алекс тоже. Они всё время вместе играли. Вдвоём. Обычно, в таких случаях берут обоих детей, дабы не травмировать ребятишек.

Слушая женщину в пол уха, Михаэль усиленно размышлял. По логике получалось, что Алекса так же стоит усыновить. Как минимум для того, чтоб не вызывать не нужных подозрений и пересудов. С другой стороны, Кэрри про брата ни слова не говорила, указаний не давала, а значит…

– Нет. Не хочу, – ответил Майер. – Слишком большая ответственность, как вы меня предупреждали. А с двумя детьми, боюсь, я не справлюсь. Может быть позже, через какое-то время. Но ничего обещать не могу. Не знаю, как там, в будущем будет.

– Хорошо. Как скажете. Пойдемте, я провожу вас к вашей дочке. – И женщина первой покинула кабинет.

…Приблизительно через пятнадцать минут, новая семья, отец и дочь, образцово держась за руки, вышли из «сиротского дома мадам Джонс».

– Здорово, – тихо заявила Кэрри, – теперь я свободна. У меня есть семья, и сегодняшнего дня меня будут звать – Кэрри Майер. Звучит! Правда, папочка?

Дни полетели за днями, похожие друг на друга, как две капли воды. Быть отцом оказалось не так уж и трудно, или просто дочка попалась чересчур самостоятельная. Михаэлю лишь приходилось готовить завтрак, обед и ужин на две персоны, выполняя спецзаказы на различные блюда. Порой по вечерам по требованию всё той же девчонки ходили ужинать в различные кафе, где Кэрри с завидным аппетитом и величием поедала дорогущие кушанья. А так же внимательно, даже чересчур пристально, рассматривала окружающих людей.

В остальном нежданная дочка ничем отца не доставала, правда, оккупировала весь чердак, под свои нужны, и чуть ли не каждую ночь, там происходили странные, судя по звукам вещи. Шабаши, как окрестил ночные действия Михаэль, сопровождались странным шебаршением, шелестом крыльев, рычанием, а иногда и отчетливым воем. Кэрри строго настрого запретила отцу ей мешать в такое время, но любопытный Майер на свой страх и риск дважды нарушал запрет и внезапно поднимался на чердак среди ночи. Только, ничего чересчур необычного и предосудительного там не увидел. Оба раза девочка сидела в кресле-качалке, в окружении птиц и зверей. В основном кошки, собаки, вороны. На второй раз даже поросёнка заметил. И оба раза при появлении Михаэля Кэрри и её разношёрстная свита, словно по команде, одновременно поворачивали головы на пришедшего, внимательно рассматривая. Жуткое зрелище…

– Что-то случилось, папочка? – Оба раза девочка реагировала на вторжение спокойно.

– Нет-нет, – смущался парень, опасаясь гнева дочки и возможного наказания. – Я подумал, может нужно чего?

Получив ответ в виде отрицательного покачивания головой, журналист поспешно покидал чужую территорию, и, ругая себя за глупые подсматривания, отправлялся спать, накрываясь с головой, дабы не слышать звуки с чердака. По размышлениям немца выходило, что дочка общается с животными или с бесами, неважно, и ночами у них проходят совещание. Или что-то в этом роде. Не исключено, что девочка даёт им приказы, либо выслушивает их доклады, а может… Вариантов много, выдумывать и строить различные догадки можно долго. Но на передний план, выходило то, что ребёнок по правде понимает животных! Одно только это порождало множество вопросов о своей адекватности. Майер же в свою здоровую психику верил свято и непрекословно. Поэтому в больницу для душевнобольных не спешил, а думал о том, как заставить девочку прекратить общаться с «заразными» зверушками и попутно от этих одержимых бесами животных избавиться. Пока подходящие светлые идеи голову журналиста не посещали.

Каждый будний день Михаэль просыпался от громкого стука в дверь. Журналисту приходилось лично спускаться вниз, так как дочка никогда дверь сама не открывала, и встречать посетителя. На пороге ожидал Алекс, маленький молчаливый брат Кэрри. Ни разу Михаэль не слышал его голоса, впрочем, даже каких-нибудь эмоций у мальчика также не замечал. На приветствия и прямо в лоб заданные вопросы он не отвечал. Михаэль сначала пытался разговорить ребенка, но тщетно. Судя по всему, брат Кэрри воспринимал её нового отца только как персонального швейцара, потому как лишь после личного приглашения войти в дом, Алекс оживал и, минуя журналиста, отправлялся на чердак к сестре. Никогда, чтобы бы немец не делал, чтобы он не говорил, не спрашивал, Алекс не реагировал. Однажды, Майер специально захлопнул дверь перед малолетним гостем, но тот продолжал стучать до тех пор, пока хозяин дома, проклиная всё на свете, не предложил тому войти.

– Слава богу, хоть тебя не усыновил! – Возмущался в след абсолютно равнодушному мальчишке Михаэль.

После ранней и «радостной» встречи с младшим братом приёмной дочки Михаэль начинал готовить завтрак. На две персоны, так как, Алекс никогда с ними не трапезничал. Когда пища принимала съедобный вид, и стол накрывался, молодой отец звал дочь завтракать. Иногда во время приёма пищи Кэрри давала различные указания, в большинстве своём простые, бытовые: что купить, что приготовить и так далее. После чего, обязательно желала «Удачного дня, папочка!» и уходила наверх, а Михаэль заранее готовил обед дочке, которой только оставалось его разогреть, когда проголодается. Первое время Майер на обед прибегал домой, чтобы приготовить еду и покормить своё дитя, но на это уходило слишком много времени, потому решил готовить обед с утра.

Справившись с готовкой, отец семейства отправлялся на работу. Там тоже всё было стабильно и привычно. Главный редактор подкидывал темы, и журналист прилежно сочинял нужные статьи. Анжелика Аллен продолжала избегать с ним встреч, и кофе, конечно, приносить ему перестала. В остальном на работе всё складывалось неплохо, если не считать ещё не затихших сплетен за его спиной, касающихся неожиданного удочерения. Но к подобному Михаэль привык быстро и даже перестал реагировать.

После работы, как прилежный семьянин, мистер Майер отправлялся домой. Иногда, к счастью очень редко, Кэрри встречала отца возле его работы, сопровождала до дома, либо утаскивала в другое, интересующее её заведение. Но в подавляющем большинстве Михаэль шел домой один. Шёл медленно, длинными путями, часто останавливаясь, чтоб поглазеть по сторонам. То есть не спешил, наслаждаясь относительной свободой и одиночеством. Только одиночество явно было мнимым, так как журналист часто замечал следящих за ним животных или птиц. Монокль подтверждал опасения: бесы постоянно наблюдали за ним! Но и к такому пристальному, но бесконтактному, ненавязчивому вниманию привыкнуть удалось. Михаэль попросту перестал на них обращать внимание. Другое дело, что каждый раз, сколько бы ни оттягивал минуты, приходилось возвращаться домой, где поджидала маленькая, но жестокая девчонка. К такому привыкнуть не просто! Да еще и выполнять её приказы и постоянные недовольства.