— Тебе же объяснили, дурья твоя башка: лошадь он только на одну половину, а на другую — мужик как мужик! — внес ясность дядька.

— Которой же половиной он ее… любит? — поинтересовался Степан, встревожено покосившись на дочь.

— Много еще народу-то? — зевнул Нарышкин.

— Ну… еще имеются царедворцы, охлос, народ то есть, рабы, воины-дорифоры — четверо! Факиры, пара извозчиков… мн-э-э… возничих… потом, еще танцовщицы, лошади, леопарды… пожарные…

— А пожарные зачем? Кормить леопардов?

— Нет, пожарные на случай пожара! — глаза Аскольда возбужденно блеснули. — В четвертом акте предполагается гибель империи, так я решил, пускай уж они за кулисами покараулят. Мало ли что-с… хе-хе-хе…

— Разумно! — одобрил Сергей. — С размахом писано, господин Рубинов.

— Да, чуть не забыл! — воскликнул ободренный автор. — Из главных есть еще стратопедарх Архилох и немой раб Фобий, а для массовки — хор мальчиков-кастратов.

В возникшей вслед за этим сообщением неловкой тишине послышался взволнованный голосок Катерины:

— Господи, а мальчики-то чем ему не угодили?

— Сратопедарх этот… чем занимается? Гальюны чистит? — предположил Терентий.

— Страто-педарх за припасами для войска царского присматривал, ну и прибирал к рукам, чего плохо лежит, — это я в приложении к «Ниве» вычитал, там про гибель Византеи много чего прописывалось. Жуткие дела творились, все друг дружку подсиживали, ядами травили, пытками терзали, прелюбодейничали вовсю, вот я и вдохновился.

— Недурно, недурно, — похвалил Сергей. — Действительно, повод для вдохновения основательный. Есть, правда, некоторые сомнения насчет юных кастратов… Страто…м…м…педарх тоже может быть лишним… Как-то это… Ну, вы понимаете… А так — недурно пущено… М-да.

— И что же все эти люди делают? Хотелось бы в общих чертах узнать, что собственно происходит?

Антон-Аскольд тряхнул стопкой исписанной бумаги.

— Императрица самозабвенно влюбляется в красавца Кориандра. Но он в первую голову жаждет власти и трона, а уж потом все такое… пардесю… парлефрансе…

— Малый, видать, не дурак! — встрял Терентий. — А что ж этот… как бишь его, черта… Ну тот, который полуконь… Передохл?

— Передокл самозабвенно влюбляется в императрицу.

— М-да, — неопределенно сказал Нарышкин. — Нравы в этой Византии, как я погляжу, были и впрямь вольные.

— А куда ж царь-то смотрит!? — развел руками Степан. — Это ж не дело, коли бабы по конюшням шастают!..

— Император влюбляется в Кориандра…

— Вот это страсти! — с некоторым дрожанием в голосе произнесла Катерина и всплеснула руками.

Рубинов откашлялся и, не обращая внимания на частые реплики, продолжил пересказ своей пиесы.

— Старый стратопедарх строчит донос императору на Варению и Кориандра. Ну, что они, хе-хе-хе, тайно встречаются в храме Пантократора.

— Как реагирует Пантократор? — покосившись на Катерину, спросил Нарышкин.

— Он тут ни при чем, зато император повелевает схватить любовников и в участок… Ну, то есть… заточить их в башню! Передокл, когда узнает об таком коварстве, в первую голову, посылает в темницу своего черного раба Фобия и подучает его, как и что делать. Фобий убивает стратопедарха отравленным кинжалом и освобождает Кориандра и Варению, а потом убегает в горы, чтобы поднять там восстание рабов — наподобие Спартака, только еще пуще!

— Ух, ты! Молодец ефиоп! — похвалил Терентий. — Даром, что черномазый, а свое дело знает!

— Подождите, дальше еще хлеще будет! — пообещал Аскольд-Антон. — Непокорного раба излавливают, секут, конечно, а потом — на кол! Но перед смертью он предрекает императору скорый конец царствия. Все, говорит, взвешено, семь раз отмерено… и отрезано. Всем, мол, крышка!

— Как же он говорит, коли он немой? — придрался Степан.

— Учел! Я учел и это. Он пишет своей кровью на стенке каземата.

— Жалости какие! — хлюпнула носом Катерина. — Что ж дальше-то было?

— Передокл признается Варении. Люблю, говорит, нет мочи! Нет сил, говорит, терпеть! Это, мол, по моей указке вас… того… освободили. А Кориандр тебя, дескать, не любит, а любит он власть и желает императора сверзить! Сам на трон усядется, посмотрим тогда, как вы запоете! Ну, императрица, сначала: я, мол, не верю и все такое прочее. Но потом соглашается. Гад, говорит, он! Знала, что гад! Просто проверить хотела! — Рубинов хлебнул вина и продолжил:

— Видя такие дела, Кориандр, решает извести соперника. Он вливает Передоклу в ухо яд, и тот помирает в страшных корчах, но перед тем, как помереть, сообщает Кориандру все, что об нем думает, а потом бросается на меч и все-таки кончается с именем возлюбленной на устах!

— Надо было дать ему овса порченого, он тогда б быстрее околел! — со знанием дела вставил Степан.

— Тем временем, — продолжал Рубинов, — Кориандр тайком пробирается в палаты к императору под видом бродячего факира. Он приносит с собой в корзине ядовитую змею-анаконду. Змея кусает Клавдия за пятку, и он помирает в страшных судорогах.

— Неужто так просто помрет и все? — спросил Нарышкин, которого начал занимать сюжет пьесы.

— Ну, не то, чтобы просто… Весь третий акт. Яд действует медленно, так что у императора времени навалом. Он бродит по дворцу, причитая и охая, потом раскаивается в своих делах, обличает недостатки в византийском государстве… прощает всех, соборуется и отходит со словами «пол царства за коня!»

— Знакомые какие-то слова… А зачем это ему лошадь перед смертью приспичила? — поинтересовался «Гроза морей».

— Бредит, болезный! — пожалел Степан. — Где ж это видано, чтоб за коней такую цену ломили?

— Нет, что-то ты тут недокумекал! — навел критику Терентий. — Ну, и что, удается ему с конем повидаться?

— В том-то и штука, что нет! Конь к тому времени уже околел.

— В страшных судорогах?

— Безусловно! Императору приносят только его череп. Видя такие дела, Клавдий решает последовать примеру коня и приставляется!

— Наконец-то! — облегченно выдохнул Сергей.

— Но и это еще не все! Кориандр занимает место императора и показывает всем, где раки зимуют. Ну, то есть сам становится тираном еще пуще прежнего. Варения в знак уважения преподносит ему красивую тунику, ну, рубаху до пят, если по-нашему… На, мол, миленок, носи на здоровье, смотри, не замарай! Кориандр радуется, надевает тунику, и вот тут-то вся штуковина! Туника отравлена! Да-с! Самозванец покрывается ядовитыми прыщами…

— И помирает, естественно, в страшных мучениях!? — догадался Сергей.

— Само собой! Но перед тем, как скончаться, он поджигает дворец, город и все вокруг! Империя гибнет в одночасье! — В глазах Аскольда вновь появился нехороший блеск.

— А что ж императрица? С ней-то что сталось?

— Варения бросает в лицо Кориандру свои упреки, изобличает всю его подлую сущность и с последними репликами своего монолога выбрасывается из окна!

— И разбивается?

— Вдребезги! — Рубинов наслаждался произведенным эффектом.

В наступившей тишине слышны были только сдавленные всхлипывания Катерины.

— Да, наворотили ребята дел! — хмуро произнес Степан.

— Что ты! Трагедь, одно слово! — подтвердил Терентий.

— Пьеса серьезная, — согласился Нарышкин. — Тут есть, где всеми потрохами развернуться.

Он достал новую бутыль вина, откупорил ее и налил себе полный бокал.

— Ну что ж, я думаю, мы будем это ставить. Подлец Левушка точно на такое клюнет! За успех нашего предприятия! За великое искусство театра!!!

Сергей залпом выпил бокал до дна и с размаху хлопнул его об пол.