— Что Вы такое, сударь, говорите, — Степан истово перекрестился. — Я как есть христианин православный…

— Ну, а коли ты христианин, то и поступай по-христиански. — Сергей усмехнулся. — Позволь тебе, любезный, напомнить, что землица моя и коли в ней что-нибудь есть, то это тоже мое!

Степан опустил глаза и согласно кивнул.

— Однако же, сударь, карта у меня. Кабы я Вам не открылся, так Вы и не знали бы ничего вовсе…

— Не скряжничай, Степан Афанасьич, а то ведь я и отобрать твою карту могу. Что делать станешь?

Степан сразу же пришел в сильное волнение. Он весь подобрался, натянулся, как струна на балалайке, при этом рябь на лице его пришла в хаотичное движение, обнаруживая бурную игру страстей.

Он отшатнулся к стене и быстро сунул бумагу за пазуху.

— Помилуйте, сударь, за что?

— Ладно, ладно, шучу, не щетинься, — Нарышкин весело засмеялся.

— Я Вам душу выворотил, открылся, наизнанку вывернулся, а Вы потешаетесь…

— Да ты же мне, сукин кот, авантюру предлагаешь. Мне — дворянину! Ну, вот что, драгоценный Степан Афанасьич, сделаем так: десятую часть, пожалуй, уступлю тебе за красивые глаза твоей Катерины. Я же, так и быть, согласен поступиться своей дворянской честью и влезть в это сомнительное, темное дельце за остальную, как ты выразился, толику.

Выгоревшие на солнце брови Степана взлетели вверх.

— Помилуйте, сударь! Нешто можно так. У нас с дочкой, окромя этой карты…

— Слышал я уже твои стенания. Так и быть! Восьмую часть — крестнице моего покойного управляющего, остальное — мне как землевладельцу!

— Помилосердствуйте, сударь… Пополам оно будет вернее!

— Не помилосердствую! Да знаешь ли ты, иудейская твоя душа, что мы, Нарышкины, меньше чем за три четверти в такие авантюры не встреваем! Надо было бы мне самому прибить тебя.

Нарышкин поднялся и развернулся во всю свою медвежью стать.

— Ну что, прибить мне тебя? Или как? Прихлопну, пожалуй, как муху. И никаких тебе пополамов! Что на сей счет думаешь?

В атмосфере возникла предгрозовая пауза. Стало слышно, как в соседней комнате заскрипела пружинами дивана крестница покойного управляющего.

— Не убьете, — втянув голову в плечи, тихо, но, однако, твердо сказал Степан.

— Это еще почему? — заинтересовался Нарышкин, слегка покачиваясь на носках.

— Потому, — опасливо отодвигаясь, объяснил Степан. — Потому как Вы, сударь Сергей Валерианович, благородный. Стало быть, прибить меня не можете. Я про Вас вызнал кой-чего. Сказывали, барин добрый, жалостный, не обидит… третью долю, пожалуй, от своей барской милости даст!

Сергей от души рассмеялся.

— Ну и каналья же ты, Степан. Упрямый, как хохол! Ладно, покажи карту. Да не бойся, не отниму!

Степан молча достал из-за пазухи и протянул Нарышкину еще один пожелтевший вдвое сложенный листок. Сергей несколько брезгливо взял его в руки и, саркастически усмехаясь, стал изучать содержание этого любопытного артефакта.

— М да… Вообще-то я несколько иначе представлял себе карты кладоискателей. Это кто-то нарисовал или просто клопы наползали?

— Должно, покойник Петр Кузьмич срисовал все сам. И запись кладовую, должно, он переписал набело… А что? Не так что-то?

— Нет, все так! Набело… — Нарышкин вспомнил полутемные классы Академии художеств, куда он год проходил вольнослушателем, бесчисленные отмывки архитектурных планов, ордеров, колонн, капителей…

— Недурно исполнено… для покойника, — похвалил он рисунок. — Как будто есть черты некоторого сходства с моей усадьбой. Так… каретный сарай… ракитки… флигелек…дуб… а это еще что за фигура такая с загогулиной?.. Непонятно. М-да! Как ни верти, а разбираться в этих каракулях видно придется на месте… Стало быть, надо брать этот, так сказать, план и отправляться в имение… тем более, мне все равно нужно туда съездить, дела разгрести да и управляющего нового подыскать.

— А мы как же, Сергей Валерианович? — Степан заискивающе заглянул в глаза Сергею. — Как же мы с Вами порешим?

— Шут с тобой! Со мной поедешь.

— А дочка? Я Катю не брошу…

— Возьмем и дочку. Только раз уж дорожные расходы, судя по всему, мне придется брать на себя, получишь пятую часть! Это двадцать процентов! И не гроша больше, а то и впрямь прибью.

— А это как…ежели по чести… Ваше последнее слово?

— Да ты, Степан, в своем-то уме? Ты что же в моей чести сомневаться вздумал?

— Никак нет, это я так… Ведь, честно признаться, я, сударь, едва ли на десятую часть рассчитывал! — рябая физиономия Степана озарилась плутоватой улыбкой.

— Ах ты бестия, каналья, мошенник! Обул меня, как Филю в лапти!.. Ладно. Добр я сегодня без меры. Сколько сказал, столько и получишь. Хотя, к слову сказать, сильно сомневаюсь я во всей этой тайнописи, — Нарышкин с пренебрежением помахал картой покойного управляющего.

— Ну что, по рукам? Уговор дороже денег!

— По рукам, Сергей Валерианович! — обрадовано воскликнул Степан и с готовностью подставил Нарышкину грубую, плохо вымытую ладонь.

Чуть свет явились, подпирая друг дружку плечами, пухлые, прыщавые, стриженые «капульчиком» несовершеннолетние отпрыски вдовы Завынкиной — близнецы Феофил и Ослябя. Потея и краснея, слегка срывающимся фальцетом, в котором, однако, уже слышались нотки будущего гонора, они поведали непреклонную волю купчихи: Аглая Тихоновна велела жильцу съезжать сегодня же, иначе она посылает за полицией.

Нарышкин долго и неучтиво таращился на обоих купчиков, соображая — не двоится ли у него в глазах. От неудобного сна в кресле затекла спина и шея. В голову будто кто-то налил свинца. Минувшее стало понемногу всплывать из затуманенного сознания, и постепенно Нарышкин восстановил хронологию прошедшей ночи.

— Съезжать будете? Али за квартальным посылать? — спросило «сросшееся плечами» существо в дверях. — Что маменьке передать?

— Сынков — что пеньков… — буркнул Сергей, тщетно пытаясь найти разницу между близнецами. — Передайте вашей маменьке, — сонно помаргивая и намериваясь сотворить большой матерный загиб, начал он. — Передайте вашей матери…

Однако в эту минуту приоткрылась дверь в спальню, и оттуда показалось встревоженное лицо Катерины.

Нарышкин захлопнул рот и проглотил окончание фразы.

— Ступайте, — пробурчал он близнецам, — съеду… Пусть успокоится мамаша ваша, черти бы ее прибрали. А теперь — брысь отсюда!

Существо, шумно сопя и топоча всеми четырьмя ногами, поспешно убралось восвояси.

— Вы уж простите нас, Сергей Валерианович, кабы знали мы, что Вы через наше горе такие гонения терпеть станете, нипочем бы не пошли сюда, — Катерина пустила слезу, скорбно поджав красиво очерченные губы.

«Хороша! — в который раз, подумал Нарышкин. — Однако и впрямь, что-то делать надо. Проклятой вдове, хотя лишний шум и не нужен, но в этом случае лучше все-таки убраться от греха подальше…».

— Буди отца, Катерина, — он кивнул на Степана, свернувшегося калачиком на полу у выложенной голландской плиткою печки.

Вскоре Терентий принес из дворницкой продукты и быстро соорудил нехитрый завтрак.

— Аглая Тихоновна шибко ругаются, — вздохнул Терентий, собирая на стол. — Велели и мне, чтоб с якоря снимался! Выметайся, мол, вместе со своим барином, говорит. Что ж делать-то будем, Сергей Валерианович? — он печально посмотрел по сторонам, вздохнул и достал из котомки бутыль хлебного. — Последняя осталась… Изволите видеть! А квартирку-то жаль, хорошая была квартирка.

— Брось, Терентий, причитать, — цыкнул на него Нарышкин. — Пусть старая ведьма подавится конурой своей. Ничего, что-нибудь придумаем! Ну, налетай, соколы, — он кивнул, приглашая к столу всю компанию.