Катерина ахнула. Терентий закрыл глаза. Исход боя всем сделался ясен.

Стремясь выиграть время и продать свою жизнь подороже, Нарышкин отступал, парировал выпады, пытался и сам наносить колющие удары, но каждый раз обломок его шпаги протыкал пустоту. Трещинский нагло улыбался на это и продолжал играть со своим противником как кошка с мышкой.

— Пора, наверное, заканчивать. А то, я вижу, ты утомился, — съехидничал он, знакомя Сергея с очередным приемом.

Шпага укоротилась еще на один обломок, и Нарышкин почувствовал, что еще немного, и ловкий поляк раскроит ему голову…

Он был еще жив только лишь потому, что Трещинский просто продлял себе удовольствие. Но долго так продолжаться не могло, Сергей с трудом отразил гардой очередной «референтский» удар.

В пылу боя никто из сражающихся не заметил, как Иоганн Карлович, прикрывшись тележкой, обследовал содержимое лежащих на ней ларцов и осторожно извлек на свет предмет, завернутый в ветхую ткань.

В это время Трещинский, картинно прищурившись и наклонив голову, готовился нанести свой решающий удар, размышляя: как бы сделать это с наибольшим эффектом.

— Господи, он убьет его, убьет! — простонала Катерина, в ужасе закрывая глаза.

Сергей отбросил в сторону все то, что осталось от его шпаги — помятую бесполезную гарду и, тяжело дыша, следил за своим противником.

— Держите, Серьожа! — крикнул Иоганн Карлович, метнувшись к Нарышкину.

В руке у Сергея оказался холодный металл. Еще не успев разглядеть предмет, казавшийся невзрачным черным куском железа, — Нарышкин схватил наконечник древнего Копья, который считался одной из главных христианских реликвий…

Могучий удар грома, подобный Иерихонским трубам, расколол небеса, как орех, и сотряс все вокруг. Сергею показалось, что окрестные дома зашатались под этим ударом. Пахнуло озоном. Вспышка молнии довершила громовой раскат, ослепив оглушенных, испуганных людей. На землю упали первые тяжелые капли дождя, и вместе с холодом этих капель Нарышкин почувствовал, как рука его, дотоле висевшая плетью, обретает силу. Он сжал Наконечник и, все еще оглохший, шагнул навстречу смерти, минуту назад казавшейся неминуемой.

Теперь все было по-другому. Копье, которое с соблюдением древнего ритуала, выковал для своих тайных целей третий первосвященник Финеес, это самое Копье было теперь в его руке!

Хриплое пение победных фанфар и кровавые реки были спутниками Копья с момента появления его на этом свете. Впитавшее кровь Спасителя, за время своего хождения по миру Оно повидало многое: крики невинных младенцев, убиваемых по приказу Ирода, и стоны воинов Аттилы, орды которого разгромил, сжимая реликвию в руках, король остготов Теодорих.

Священное Копье!

На Него опирался Иисус Навин, наблюдая, как рушатся стены Иерихона. Его метнул в юного Давида царь Саул, с Ним не расставался Карл Великий, Его хозяином объявил себя Фридрих Барбаросса…

С каждым новым владельцем Копье обретало все большую силу, и целые народы преклонялись перед этой силой, способной творить и великое добро, и невероятное зло.

И вот теперь Копье, не желая оставаться во мраке подземелья, вышло на свет, чтобы найти себе новую жертву. И не успело стихнуть рычание грома, как Оно нашло ее…

Трещинский смахнул с глаз капли дождя и взгляд его упал на холодный блик света, коснувшийся священного жала в руке Сергея. Этого оказалось достаточно для того, чтобы Левушка смертельно побледнел и отшатнулся, словно пытаясь увернуться от этого блика, от этого жала.

— Ты не должен! Оно мое! — закричал Трещинский, однако Копье уже сделало свой выбор.

Позже ошеломленный Нарышкин утверждал, что Наконечник сам вырвался из его руки. Как бы там не было, но Копье Гая Кассия Лонгина со свистом рассекло воздух и впилось в грудь человека, который так страстно хотел обладать бесценной реликвией, что шел к этому обладанию по трупам ни в чем не повинных людей.

Трещинский пошатнулся.

У Сергея в мозгу, словно выжженные каленым железом, стали всплывать когда-то слышанные слова и складываться в строчки.

«Но так как была пятница, Иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, ибо та суббота была день великий, просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их. Итак, пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его…».

Левушка снова пошатнулся и растянул тонкие губы в кривой улыбке, запекающейся на его белом как мел лице.

— Да воззрят… на того, Которого пронзили… — прохрипел он, булькая кровью.

— Не обольщайся, Лева, вечная жизнь тебе в отличие от Него не уготована, — сказал Сергей, почувствовав сострадание к умирающему врагу. — Но, как знать, может, Он тебя и простит?

Трещинский стекленеющими глазами посмотрел на торчащий из его груди наконечник и, усмехнувшись, отрицательно покачал головой:

— Иди ты… знаешь куда …моншер! — давясь кровью, выплюнул он, выронил саблю и показал холеным пальцем на мокрые булыжники мостовой, по которой неслись по направлению к Босфору потоки грязной воды.

— Моя сковородка…там, в самом низу…уже греется, — пробулькал он с мрачной иронией, коченеющими руками вырвал из груди Копье и бездыханный повалился на мостовую. Мощный поток подхватил его и вместе с грязью и мусором стамбульских улиц медленно потащил вниз. Еще ниже…

В конце улочки раздался истошный женский крик, наполненный болью и яростью. Это была «Анастасия Нехлюдова».

— Убейте их всех!

Схватка была недолгой. Нарышкин успел выхватить из мутного потока Наконечник и один из нападавших с рассеченным лицом тут же забарахтался в воде. Копье, испившее свежей крови, как будто само выбирало себе жертву. Нарышкина охватил священный трепет, который, похоже, передался и нападавшим. Во всяком случае, близко подойти те уже не рискнули, несмотря на крики разъяренной женщины. Посовещавшись, они повернулись и растворились в одном из боковых проулков. Сергей оглянулся. Тылы удачно прикрывали Терентий с Заубером. Дядька вовсю размахивал киркой, и подступиться к нему было опасно. Иоганн Карлович также успешно отбивался от двух нападавших. Видя бегство части своего воинства, головорезы сделали то же, что их приятели — развернулись и показали пятки.

— Стойте, трусы, куда вы? — в отчаяньи кричала Анастасия, но ее никто не слушал.

— Похоже, наша взяла, а, Карлыч? — с содроганием глядя на Копье и все еще не веря в то, что произошло, спросил Нарышкин.

Заубер обернулся, и в этот момент хлопнул негромкий выстрел.

Анастасия отбросила в сторону разряженный пистолет и, пошатываясь, последовала за убегавшими башибузуками.

Иоганн Карлович прислонился к стене и медленно сполз на мостовую. Поток тут же образовал возле него пенные буруны. Рука, которую Заубер почему-то прижимал к левому боку, вся оказалась в крови.

— Это есть шлехт. Простите, меня, кажется, задевайт, — виновато улыбнулся он.

К отплытию контрабандистов и Мони компаньоны все же успели. Нарышкин дотащил немца на себе. И хотя рана Заубера была перевязана сорочкой Нарышкина, он потерял много крови и был очень бледен.

— Нужно найти доктора! — Сергей был в замешательстве. Можно ли брать немца в море?

— Не надо доктора. Я справиться. Рана не есть глубокая. Просто крови немножко потеряль, — говаривал товарища Заубер. — Ты не сметь рисковать тем, что у тебя в тележка. Надо отплывайт немедленно.

Сергей, скрепя сердце, подхватил немца, дядька вкатил по сходням тележку, вслед за ними поднялась на борт и Катерина.

— Ну и ловкий же Вы человек, Сергей Валерианович, из всякой пертурбации выйдите. А я так сразу решил: побегу, чтоб паруса подымали, чтоб значит…

Договорить Моня опять не сумел, поскольку получил увесистую оплеуху.