– Всё последнее время я и дети наигранно показывали радость, рассказывали интересные истории, происходившие за день, и, как ни странно, мечтали о будущем. Смеялись, тем самым веселя больную. А уж выйдя из палаты, давали волю слезам.

Теперь и Лена с трудом сдерживала себя, чтобы не заплакать навзрыд. Ладошкой закрывала рот, а второй рукой смахивала подступившие слёзы.

– Буквально за неделю до своей кончины, – не обращая внимания на поведение Лены, говорил Альберт, – у нас с ней произошёл серьёзный разговор. Она попросила её выслушать и не перебивать, потому что ей с каждым днём становилось труднее говорить. И я слушал. Слушал, как она просила, не перебивая. Жена знала о своём заболевании, знала и то, что ей никто не поможет и конец жизни, как говорят, не за горами, а за дверью стоит. Знала она и то, что в конце жизни надо поставить монументальную точку, благодарную, запоминающуюся, чтобы не смазать финал прожитого. Она не желала после себя «потоп», а просила у Бога: нам здравие и благодать и бесплатную медицинскую помощь.

«Теперь уже скоро», – сказала она, смахивая непрошеные слёзы, впервые за столько времени, не удержавшись от таких эмоций. Она похлопала обессиленной рукой по краю кровати, приглашая меня присесть. Подчиняясь инстинкту потери, я тоже стал плакать, смахивать слёзы. Она взяла мою руку в свои безжизненно холодные ладошки и сказала:

«Мы все здесь гости на этой земле, мы все смертны. Только у каждого свой час. Приходим – уходим… Наши слёзы не видны всему миру, как не видны и те слёзы, которые льются там, где происходят большие потери: при пожарах, природных катаклизмах, стихийных бедствиях, дорожных катастрофах». – Она замолчала на некоторое время, учащённо дыша, ловила открытым ртом воздух, а я уже гладил её руки, целовал и пытался согреть своим теплом. Но всё было тщетно, её тело не реагировало на меня, кроме как очередной порцией слёз из подкрашенных глазок. Затем она продолжила говорить дальше «С моим уходом жизнь не заканчивается. Я ни о чём не жалею. Я была очень счастлива. Тебя я любила больше жизни: создавая нашу семью, я строила наши взаимоотношения только на доверии, понимании и бескорыстной любви. Сейчас я благодарю Бога, что он дал мне такого мужа. Я счастлива… Поэтому очень тебя прошу, не хорони себя вместе со мной. Постарайся быть счастливым за нас двоих. Не важно, кто будет твоей новой избранницей, главное, чтобы она была с тобой и тебе с ней было хорошо, чтобы она себя чувствовала комфортно, как и я в своё время. Чтобы вам обоим было хорошо. И, пожалуйста, не забывай детей. Ты теперь у них остаёшься и за отца, и за мать». Сделав опять небольшую передышку, она продолжила: – «Я смиренно буду ждать своего последнего часа. Кроме прекрасных воспоминаний, я себе ничего не оставляю, желаю только побыстрее уйти в мир лучший, где мне будет покойно и я наконец-то перестану болеть и мучить вас. Я же знаю, что при жизни тело страдает больше, чем в миг смерти. Я мужественно сражалась за каждый свой день, несмотря на присутствие страха. А сейчас просто больше нет сил… Устала…

И последнее, – просила она, – пока никому не говори, что это уже конец, не рассказывай раньше времени. Пусть будет всё, как будет. – Заканчивая разговор, Рита просила: – Слёз не надо, не надо…

– Она подняла руку и сделала какие-то движения. – Пусть будет музыка… Пусть поют птицы…» – Вздох. Глубокий, многозначительный. – Вот поэтому, только по просьбе моей дорогой Ритули, вы и не были поставлены в известность заранее. А когда я сам увидел неизбежный конец, тогда и оповестил вас и других родственников телеграммой, говоря о готовящейся операции. А в другой телеграмме – о похоронах.

Лена молчала.

– Ну, вот теперь ты знаешь всё и постарайся прислушаться к голосу разума и просьбе моей жены: слёз не надо. Пусть она последние минуты побудет дома под пение райских птиц и мелодичную музыку, а не под крики отчаяния и горя. Вернуть или поднять её мы уже не сможем. И не упрекай себя за опоздание, это была воля покойной.

Лена ничего не сказала, только в знак согласия покачала головой. Отыскав в своей сумке носовой платок, промокнула слёзы и спохватилась, что не распаковала сумки. Всё ещё всхлипывая, стала выставлять на стол банки с икрой и пакеты с дарами моря.

– А это, – она достала увесистый пакет, – прости, что не вовремя, – и, шумно вздыхая, произнесла: – Вам всем подарки.

Она поставила на подоконник пакет и отвернулась – не выдержав, тихо заплакала.

Альберт ничего не сказал, просто открыл дверь в прихожую. Послышалась приятная, разлив истая музыка в сочетании с трелью соловья. Через минуту-две погода в магнитофонной записи стала меняться. Где-то, пока ещё далеко, послышались раскаты грома, закапал дождь. Голоса птиц притихли, но совсем не смолкли, напоминая о том, что как бы ни бушевала природа, угрожая всему живому громами и молниями, – жизнь продолжается! Пусть под кусточками, пусть под листочками, куда не смогли пробиться капли дождя, всё так же идёт щебетание малых и больших пичужек.Омытая дождём природа ожила, повеселела и стала расцветать дальше, радуя всё живое. Скрипка своей мелодичностью то уводила всех к солнцу, греясь и нежась в его лучах, то осторожно подводила к деревьям и позволяла вслушиваться в шелест и перешептывание листьев, а здесь опять начинались переговоры птиц. И где-то ни с того ни с сего слышалось редкое «ку-ку, ку-ку, ку-ку…», предвещая всему живому долгие годы жизни.

Вот так – нараспев, удивляя своим колоритом и неповторимостью, звучали птичьи голоса в сочетании с природой и музыкой. Эти голоса поддерживали друг друга, перебивали, дополняли, потом замирали и через мгновение начинали искать потерянный ритм и с большей силой воскресать и утверждаться снова.

Жизнь – это большой дар. И никто не имеет права выбора: жить или умереть. Одни живут, наслаждаются жизнью, другие – мучаются, хотят свести с ней счёты, но Бог хранит их для ещё больших испытаний. У каждого человека свой крест, который он должен нести до конца своей жизни. Но, пока жизнь продолжается, надо жить, в ней столько удивительно интересного, привлекательно красивого, непредсказуемого… Это действительно так! Никто не знает, что будет через минуту, через день, через месяц, через год… Предположить можно, а вот знать наверняка – нет… Увы, невозможно…

Елена возвращалась хотя и с болью в сердце, но с чувством выполненного долга.

Пока поезд вёз женщину домой, там творились события, не соответствующие понятию «семейная честь».

Сергей не получил от случайной попутчицы того, чего ждало его тело. Расстроился… Свою злость и неудовлетворённость срывал на машине. Машина в этот момент напоминала разъярённого огромного монстра. И этим монстром управлял человек. Колёса стали выписывать восьмёрки, занимая всю проезжую часть. Не найдя приключений на своей полосе, водитель большегруза выехал на встречную. И ждал, конечно, ждал, кто же ему не уступит дорогу. Мелкие машинёнки просто разлетались в разные стороны, уступая этому чудовищу всю проезжую часть, а сами пристраивались на обочине.

В таких случаях шофера очень хорошо понимают друг друга, каждый старается прижаться к обочине и ехать тихо-тихо. Надо быть очень осторожным, а то, не дай Бог, эта громадина заденет – это в лучшем случае, а в худшем – сотрёт в порошок… Ищи-свищи, а винить тогда будет некого, да и некому. А случайные свидетели, если таковые найдутся, вряд ли правильно смогут рассказать о случившемся. На трассе каждый занят своими мыслями, своими делами…

Ну… устал человек от напряжённой дороги, ну… вышел из строя. А может, он и не виноват, просто машина, а не он, вышла из строя, и шофёр не может справиться с управлением. А может, погода подкачала: был сильный дождь, и трасса оказалась очень мокрой, скользкой. А может…

На трассе всякое может быть…

Из этого транса человека выводит что-то желанное и непредсказуемое.

Позвонила Маша.