К одиннадцати вечера по московскому времени катафракты сопроводили своих подопечных в зал, куда друзья телепортировались днём с Иакинфом, затем начали отправлять каждого прямо домой. Всем оставили по одному «извиэстнику». Так синоряне называли маленькие круглые устройства, не больше карманных часов, представлявшие собой маячки для телепорта.

На следующий день была назначена новая встреча в студии Бочкарёва, снова в 16:00.

Никто так и не решился отказаться от службы, а Николай даже отважился поселить жену и дочку в Кляземце. Ирина согласилась с решением мужа, а вот Габрова, на аналогичное предложение своего супруга, ответила категорическим отказом:

− С какой радости мне в четырёх стенах сидеть? Антиквары может им и не очень нужны, но я же по первому образованию психолог. Может быть, пригожусь в этом качестве.

Через неделю катафракт-полковник Василий Евграфович, которому поручили новичков, сообщил, что все должны предупредить родных и близких об отъезде из Москвы на несколько месяцев. Друзья так и сделали, сказав, что едут большой группой в совместное путешествие для творческих изысканий. После этого начался основной этап их испытаний.

Егоров спустился по каменным ступеням Академии Кидишева. Белое небо стало приобретать заметный золотистый цвет. Прохожих было немного. Слава порылся в кармане сшитого специально для него лёгкого кафтана, и достал два прозрачных кружочка. Некоторое время он рассматривал их на ладони. Это были контактные линзы. Егоров огляделся в поисках урны, но синоряне старались не мусорить и не пользовались подобным уличным атрибутом, выбрасывая отходы в ящики, расположенные большей частью во дворах домов.

− Ладно, оставлю вас на память, − сказал Слава, глядя на поблёскивающие кружочки.

Он сунул их назад в карман и побрёл к дому, где синоряне предоставили ему жильё. Ещё недавно Егоров часто возился с покупкой новых линз, либо пользовался очками. Сделанная в 28 лет операция ненамного улучшила зрение. Тогда ему пришлось несколько раз посещать довольно неприятные процедуры у хирурга-офтальмолога.

Сегодня его близорукость излечили за каких-то два или три часа. Восстанавливающая мазь для глаз была одним из малочисленных продуктов синорской медицины. Её, по заверению протодиакона Иеронима, главы кафедры медицины, изготавливали в основном для пожилых людей, чьё зрение иногда ухудшалось от старости, либо для тех, кто получил травму органов зрения. Использовали её и для лечения несинорян, как в этот раз для Егорова.

Слава, как и его друзья, уже несколько месяцев был занят подготовкой к выбору своего дальнейшего жизненного пути. Близилось время принятия решения, а он до сих пор был некрещёный, хоть это было непременным условием для поступления на синорскую службу. Редкостная склочная натура периодически сподвигала его на споры даже с местным духовенством. Егоров намеренно искал конфликта с кем-нибудь, но синорский образ жизни и психология были таковы, что никому не приходило в голову ругать его или укорять за привычки и упорное богоборчество.

С одной стороны он уже несколько раз пожалел, что в тот злополучный день пошёл к Бочкарёву в студию, и догадался присоединить найденный Владимиром синорский коммуникатор к смартфону. С другой же стороны, Славе было необычайно интересно узнавать всё новые и новые подробности о совершенно фантастических технологиях обитателей Ро́сии Синории. Будучи убеждённым материалистом и воинствующим безбожником, Егоров никак не мог понять, как религиозные и богобоязненные синоряне создали с пустого места такие вещи, до которых остальная наука Земли шла бы ещё сотни, если не тысячи лет. Он привык, что в его прежнем мире изобретению, например, атомной бомбы, предшествовало множество открытий в разных странах и в разное время. Он не понаслышке знал, какие сложные математические формулы используются для расчётов при создании современных устройств записи и воспроизведения, и какие сложные массивы данных создают программисты из хитросплетений переменных в языках программирования. Синорский подход к науке для Егорова казался чем-то «инопланетным». Их формулы, математика и исследовательские работы коренным образом отличались от всего того, что знал Слава. Однако всё работало по законам логики, которую он никак не мог понять, и это действовало на него угнетающе.

Егорова смешило то, как инженеры торжественно участвуют в молебне перед запуском какого-либо нового генератора энергии, придуманного и собранного ими. Однако когда он видел синорских учёных в работе, на него нападало некое умиление, вызванное слаженностью действий и умом этих людей. Тем не менее, весь свой восторг Слава старался немедленно подавлять, зачастую срываясь на открытые насмешки по поводу совместимости науки и религии.

Несколько раз он имел разговор с Владимиром, который тоже был в метаниях по поводу своей конфессиональной принадлежности. Художник-мультипликатор никогда не понимал, зачем людям верить в Бога, если, как ему казалось, весь мир можно легко и просто понять без всяких религий. Вдобавок у него всегда не складывалось межличностное общение с верующими, за исключением, пожалуй, супругов Габровых. Последнее время Владимир, как чудилось Егорову, стал избегать разговоров на тему вероисповедания и принятия Таинства Крещения, что не могло не разозлить Славу. К Бочкарёву и Габрову он не хотел обращаться с разговорами на эту тему. Хотя они и не отказывали в помощи своему товарищу, он почти перестал воспринимать их всерьёз. Они были крещёными и вполне нормально относились к Церкви. Слава чувствовал, что вот-вот останется один, а синорские бояре решат на всякий случай изолировать его.

Он шёл по улице, мимо домов, окружённых палисадниками и раскидистыми деревьями.

− Кто бы мог подумать… − шептал Слава, глядя на далёкие шпили кидишевских храмов. – Глаза как у ребёнка стали. Будто первый день ими смотрю…

Так хорошо видеть без очков и линз Егоров мог, когда учился в первом классе школы.

− Как же вам всё это удаётся, а? – проворчал он себе под нос. – Ну не может же такого быть, чтобы изолированное общество за несколько сотен лет породило всего лишь нескольких убийц-психопатов, которых можно буквально по пальцам руки перечесть, и такое количество «кулибиных», которые мало того, что открытия делали, так ещё и на костёр не отправлялись!

Егорову казалось, будто в его рассуждениях проявляется неправота, несмотря на то, что всегда считал себя правым во всём. Он хотел было плюнуть, но навстречу ему показался высокий синорянин в просторной салатовой рубахе-вышиванке и фиолетовых шароварах. За ним следовали трое детей. Лицо местного жителя выражало доброжелательность и умиротворённость. Славе очень захотелось сделать мелкую демонстративную пакость, но что-то подсознательно удерживало его. Он представил себе, что если вот так, напоказ, плюнет посреди улицы, то синорянин в салатовой рубахе не станет ругаться, а лишь посмотрит на него с сочувствием, как на больного. И детям потом объяснит, что человек этот в смятении и нуждается в покое и помощи.

− …тоже добрый человиэк… − донеслась до ушей Егорова реплика синорянина, что-то рассказывавшего детям.

− Это я что ли? – пробормотал Слава. – Как вы все, в таком случае, ошибаетесь…

Он с негодованием засопел и пошёл дальше. Выбрав небольшую полянку между деревьями, он присел на корточки и достал пачку сигарет. Ему разрешали курить, хотя и недвусмысленно дали понять, что с этой привычкой придётся покончить – в Синоре не было табака, а доставать сигареты для Егорова никто не собирался. Чудом удалось убедить Иакинфа раздобыть одну пачку.

− Да, бросишь тут курить, − сквозь зубы процедил он.

Несмотря на экономию, одной сигаретой Егоров не ограничился, и выкурил вторую, на всякий случай ещё раз отсчитав от мостовой расстояние, на котором ему разрешалось курить.

− Эх, надо обзавестись электронной что ли, − сказал он глядя на оставшиеся четыре сигареты.