Спустившись ниже по склону, отряд остановился на привал в буковом лесу. Широкие кроны деревьев с трудом пропускали солнце, и толстые зеленоватые стволы отливали старой бронзой. Здесь было нежарко, мягкий полумрак в гуще сменялся рассеянным светом на прогалинах, где-то поблизости журчал ручей.

Найдя место посуше, Бреселида приказала расседлывать лошадей и обтирать их пучками травы.

— Привести тебя что ли в порядок? — задумчиво обратилась Радка к Умме. Она порылась в своем пестром, расшитом бисером мешке и извлекла оттуда ножницы. — Умма, я с тобой говорю.

Девушка вздрогнула и удивленно уставилась на синдийку, подошедшую к ней с костяным гребнем в руках.

— Нельзя ходить с одной косой. — наставительно сказала та. — Тебя все засмеют.

Медведица фыркнула.

— Пусть попробуют. — она показала увесистый кулак. — Я уже несколько месяцев так хожу…

— Делай, что говорят. — цыкнула на нее Бреселида. — У нас не любят лохматых.

Умма заворчала, но подчинилась.

— Сядь на камень, — попросила ее Радка. — Вот так, не горбись, держи спину прямо, расплетай вторую косу. — у нее аж руки подрагивали от нетерпения.

— Не зли ее. — посоветовала Бреселида. — А то пострижет тебя как лису во время линьки.

Радка оттяпала Умме вторую косу и сровняла концы.

— Посмотри, какая ты милашка. — синдийка с гордостью подсунула Умме под нос медное зеркальце.

— Дух! — завопила девушка и, со всей силы оттолкнув руку Радки, вскочила на камень. — У тебя там горный дух!

— Слезай, — уговаривала ее всадница. — Это всего лишь твое отражение.

— Как в бочке с водой. — поддержала подругу сотница.

Пока они препирались, Ярмес забрал срезанную косу Уммы и отнес за ближайшую россыпь камней. Там он с большим трудом отвалил один увесистый валун, немного разрыл под ним землю, закопал свой трофей и снова вернул камень на место. Затем собрал с земли мелкие пряди, сгреб листву вокруг камня, на котором продолжала сидеть Умма, принес горячую ветку из костра и поджег ворох сухой трухи. Пламя весело вспыхнуло, пожирая остриженные волоски.

— Теперь никто не сглазит твою силу, девушка-медведь, — сказал он с чувством исполненного долга.

— Зовите меня Бера. — откликнулась та, — я принимаю имя в честь брата. — ее глаза, не мигая смотрели на огонь.

«Амазонки» уже повесили над костром старый походный котелок, и пока вода отказывалась закипать, жарили кусочки свежей оленины, нанизанные на длинные прутья.

Сумерки наступили рано. Под плотным пологом листвы царила почти комнатная темнота. Слабые огоньки костров погасли, и ночной лес стеной обступил путников. На них давила громада гор, давили твердые, но живые тела деревьев, которые, казалось, все ближе подступали друг к другу, замыкая отряд в душком кольце стволов.

До земли не долетало ни ветерка. Лишь шумел ручей, но и его звук, такой веселый днем, сейчас в неожиданно наступившей тишине, жал на уши. Он ревел, как целый горный поток. За его адским грохотом не было слышно даже всхрапывания лошадей, не то что укладывавшихся на ночлег подруг. Не все обладали обостренными чувствами, как Бреселида. На многих горный лес не производил гнетущего впечатления. Подумаешь, неба не видно! Спать, так спать. Не все ли равно где?

Про себя всадница знала, что не заснет. Она с отвращением чувствовала, как холодок страха начинает ползти от кишок к горлу. У ног сотницы клубочком свернулась Радка и, зажав в кулаке костяную расческу с острыми зубьями, сладко посапывала. Выросшая в степи синдийка тоже побаивалась тесноты лесов и ущелий, но уверяла, что гребень спасет ее от злых духов.

Бреселида слабо улыбнулась. Она знала, чтоб подавить собственный страх, ей надо кого-то защищать, командовать, распоряжаться. Тогда испуг пройдет, изгнанный чувством долга. Но вокруг как назло все уже захрапели. Ей же постоянно казалось, что из-за ближайшего валуна или дерева вот-вот появится кто-то чужой, злобный — хозяин здешних мест. И некому будет даже поднять тревогу, ведь врага не заметят в такой темноте, пока он не вцепится клыками в горло одной из спящих «амазонок» или не размозжит кому-нибудь камнем голову.

Глаза не привыкали к здешнему мраку, и это тоже пугало.

Захрустела ветка и справа от валуна словно из-под земли выросла фигуру Элака. В кулаке он протянул Бреселиде пахучую горсть виноградных улиток.

— Испеклись, наконец! Угли уже давно прогорели, а они сырые. Что за дьявол!

Амазонка благодарно кивнула и поманила юношу к себе. Тот вьюном проскользнул между Радкой и Гикаей и очутился у ног хозяйки.

— Неужели? — его голос звучал чуть насмешливо, но с хорошо знакомой Бреселиде хрипотцой.

— Конечно, нет. — возмутилась она. — С какой стати?

Дразнящая улыбка на губах Элака погасла.

— И сам знаю. — вздохнул он. — А все же, чем черт не шутит… Так зачем звали?

— Слушай, малыш, — Бреселида притянула его за руку и заговорила шепотом, чтоб не будить других. — Не очень-то мне спокойно. — она кивнула в сторону собак. — Кто знает, что у них на уме? А ты показал и мне, и Радке, что читаешь чужие мысли. Правда, они съели этого парня?

Элак задумался. Он развернулся в сторону спящих сестер-преступниц, закрыл глаза и глубоко втянул ноздрями воздух. Потом задержал дыхание и надолго замолчал.

— Они очень боятся. — наконец сказал юноша. — До смерти. И чувствуют за собой вину. Да, пожалуй, они съели брата Уммы.

— А она сама? — осторожно спросила Бреселида.

Элак еле слышно рассмеялся.

— Тут и думать нечего, госпожа. Умма проста, как монета без чеканки. В ее душе боль за брата. Она хочет отомстить и поскорее вернуться домой. Ее пугает все вокруг: много людей, лошади, оружие… Она сильная и верная. Не опасайся ее.

Бреселида с благодарностью потрепала юношу по всклокоченным волосам.

— Я еще хочу знать про Ярмеса. — попросила она. — Если тебе не тяжело.

Элак качнул головой и снова надолго умолк.

— Не могу. — выдавил он через минуту. — Ярмес очень устал. Подавлен потерей рода. Не знает, что делать дальше. От него всего можно ожидать, хотя он и не соврал на счет Бера… Не знаю, госпожа.

— Хватит. — Бреселида почти силой заставила мальчика-козла оторвать остановившийся взгляд от свернувшихся рядом Уммы и ее спутника. — У тебя даже голова вспотела от натуги! Уши торчком.

Элак не без труда отвел глаза от спящей пары.

— Присмотри за Ярмесом, пока мы в горах, — попросила всадница. — А на равнине видно будет.

Сын Пана кивнул и двумя пальцами потянул у нее с ладони пропахшую дымом улитку.

— Почему ты боишься? — через минуту спросил Элак.

Бреселида перестала хрустеть скорлупой и повернула к нему бледное лицо.

— Не знаю. — ей даже не пришло в голову высмеять его или отшутиться. — Я не люблю темноты. Особенно такой. Густой.

— Очень красиво. — возразил Элак. — Жаль, что ты не видишь лес моими глазами: все светится.

— Я сейчас вообще ничего не вижу, — осипшим шепотом пожаловалась амазонка. — Только чувствую спиной, что в камне кто-то копошится.

— Это ящерица-хозяйка, — улыбнулся сын Пана, — дух валуна. У нее зеленый хвостик и лапки, а голова и плечи женщины. Такая крошечная. С мой мизинец. А ты ее испугалась!

Бреселиде стало стыдно, и она начала до ломоты в глазах таращиться в сумрак ночи, но так ничего и не разглядела.

— Наверное, если человек ослеп, он чувствует себя так. — вздохнула всадница.

— Не жалоби меня! — тихо рассмеялся мальчик-козел. — В тот миг, когда Пан овладевает женщиной, она на долю секунды может увидеть мир его глазами. Но ты ведь гонишь меня.

Бреселида промолчала.

Она не хотела, чтоб Элак ушел сейчас или захрапел, как все, отделившись от нее непроницаемой стеной сна. Но и не могла уступить настойчивости лесного божка. Для него все было просто, для нее — нет.

Но не даром именно Пан выдумал свирель. Козлоногий мальчик хорошо понимал ее. И если нижнюю часть его тела в присутствии любой женщины сжигало огнем, то через чур мягкое сердце рядом с Бреселидой выводило грустную мелодию, как сухой тростник на ветру.