Авангард, под предводительством самой царицей, миновал первую линию валов. Совиный холм, на который Делайс кинул грустный взгляд, остался позади. Всадницы спустились в ров и некоторое время ехали по его широкому дну, похожему на высохшее русло реки. Под ногами пересыпался песок. Он быстро забился в сандалии и начал натирать ноги.

Впереди замаячила новая полоса валов. Именно на ней и закрепились сейчас эллины. Кое-где войска архонта действительно соорудили частокол. Но на фоне древних укреплений он казался жалким и легко преодолимым.

В реальности это было не так, и пантикапейцы не преминули доказать врагам свою силу. Из-за частоколов взмыла туча стрел, потом загремели камнеметы. Делайс, впервые оказавшись среди осаждавших, понял, как страшно идти на штурм, когда в тебя летят камни и стрелы. Но он-то не хотел идти! Он был свой! И мог погибнуть от рук своих же сограждан. Это было дико. «Почему они стреляют? Зачем они стреляют в меня? — колотилось у него в голове. — Они что не видят?»

Греки видели и на мгновение даже перестали осыпать противника стрелами. На гребне деревянной стены мелькнул алый плащ архонта. Делайс сразу узнал отца по золоченому шлему с черным гребнем. Гекатей был как всегда неподражаем. С минуту поколебавшись, он взял лук, натянул тетиву и выстрелил первый. За ним последовал новый всплеск пернатой волны.

Многие из меотянок, ехавших в авангарде, упали. Остальные хлестнули коней и рассыпались по дну рва, уходя из-под обстрела. Но две стражницы, сопровождавшие Делайса, остались на месте и были сняты следующими же выстрелами. Пленник остался торчать прямо перед частоколом с тяжелым щитом, привязанным к спине, всеми брошенный и лишенный возможности бежать к своим.

Одна вылазка, и он был бы спасен. Делайс горячо взмолился Деметре. Но вместо этого пленник снова увидел на стене Гекатея. Отец держал лук и накладывал на него стрелу. Лицо у архонта было такое… серое… совершенно чужое. Делайс похолодел от ужаса. Это и было спасение.

Двери Аида с шумом открылись перед ним и… тут же захлопнулись. Сильная волна конского пота обдала пленника. Он распахнул зажмуренные глаза и успел увидеть, как гнедой жеребец загарцевал перед ним, закрывая от летящих стрел.

— Пригнись! — крикнула сверху Бреселида и сама свесилась, прячась за широким конским боком.

Бедного скакуна аж шатнуло от дружного удара стрел. Он стал заваливаться, но всадница успела соскочить и оттолкнуть Делайса. Конь грянулся оземь, когда плотный ряд пеших меотянок с большими квадратными щитами, сомкнулся перед ними, загородив от новых стрел.

— Ну у тебя и отец! — всадница лежала поперек упавшего на спину пленника.

Делайс не ответил. Он глядел в серое, набухающее мокрым снегом небо и пытался выплюнуть песок изо рта.

Под прикрытием новых конных отрядов они отступили вглубь войска Тиргитао. Сына архонта снова отвели в лагерь. Уже поздно вечером до пленных дошел слух, что вторая линия валов все-таки взята, и эллины предались крайней горести. Пелей, не стесняясь, плакал.

— Что же с нами теперь будет? — всхлипывая, повторял он.

Делайс смотрел на его большие вздрагивающие плечи и жалел друга. Не смотря на горести плена, оруженосец сохранял способность реагировать на происходящее. Сам Делайс снова впал в оцепенение. Все, что случилось сегодня, не укладывалось у него в голове. В него стреляли свои. Стрелял собственный отец. И как догадывался пленник, не для того, чтоб прекратить его мучения. Гекатею важно было показать врагам, что он не уязвим для жалости и на него бесполезно давить на переговорах.

В этот миг Делайс с необыкновенной ясностью понял: он один. Родной город посчитал его отрезанным ломтем. А может, паршивой овцой — раз попал в плен? Отныне его судьба — это только его судьба. Он больше не интересует пантикапейцев. Молодой воин не знал, что в этот злополучный день его отец, оставшись, наконец, один в своей палатке, в щепы изрубил мечом дубовый сундук, а потом долго выл, лежа на полу…

Делайс не стал рассказывать Пелею, что случилось перед валами. Он чувствовал, что друг не поймет, не поверит, попытается оправдать своих. Его дух просто не выдержит такого предательства и надломится, как дерево на ветру. Этого Делайс не хотел. Ему нужна была поддержка оруженосца. Но с того дня сын архонта раз и навсегда осознал себя ответственным за друга, главным в их паре, более сильным и выносливым.

Бреселиды он больше не видел. Его не таскали на допросы к Тиргитао. Армия меотянок медленно продвигалась вперед, оставив позади валы. Среди пленных говорили, что Гекатею удалось разбить отряды всадниц, посланные отрезать его войско от Пантикапея. Теперь «амазонкам» предстояло окружить город и попробовать захватить его штурмом.

Узловатые пальцы сжимали большой камень, формой напоминавший бычью голову. Старуха гладила крутые рога, нащупывала ребристые бока, проводила ладонь по бороздке между двумя выпуклыми глазами божества.

— Матре Сва! Владычица преисподней. — шептали обветренные губы. — Ты, что носишь на голове Луну, а под сердцем Солнце. Ответь мне.

Не боясь обжечься, гадалка разгребла золу в круглом очаге и с невнятным восклицаниями сунула в нее фетиш.

Едва тлевшие под спудом пепла угли, вновь вспыхнули, но ненадолго. Старая Ое трижды дунула, пытаясь разбудить огонь.

— Во имя Девы, Матери и Хозяйки!

Серая пыль поднялась тонким облачком и окутала гладкое каменное тело божества. По ее рисунку на черном базальте гадалка надеялась узнать волю Матери. И передать ее роду. Если, конечно, правда не окажется слишком страшной… В последнее время в горах мало дичи, а внизу по дорогам рыщут чужаки. Соплеменники из долины не помогут ни ячменем, ни овцами. Теперь другие времена. За все надо платить!

Щербатым кремневым ножом старуха поранила себе палец. Кровь пошла только после того, как Ое с усилием растерла всю ладонь куском овечьей шерсти.

Капли упали не сразу и были не густыми и не алыми, как в молодости, а какими-то ржавыми. Точно вода в канаве. Гадалка даже испугалась, что ее жалкое подношение оскорбит богиню.

— Матре Сва, владычица смерти!

Камень вспыхнул, и белый налет золы на нем принял странные очертания. Старуха уставилась на фетиш красными слезящимися глазами и снова начала дуть. Седая бороздка пепла вокруг капли крови могла стать круглой, как полная луна, а могла скопиться на одной из сторон серпиком полумесяца.

Зрелый диск сулил достаток и спокойную, сытую зиму. Но на это рассчитывать не приходилось. Проклятое зверье ушло неизвестно куда. Новолуние несло надежду возродить семью следующей весной. Но кто из них доживет до тепла?

За те тридцать лет, что Ое гадала по рогатому камню, приняв его из рук в руки от своей матери, она еще никогда не видела знака умирающей луны. Поэтому не сразу поняла, что острые концы серпика нацелены к правому рогу Небесной Коровы и означают смерть.

Сама гадалка давно приготовилась к печальному концу. На сороковой весне старость не радует: мерзнут ноги, крутят кости, из памяти уходит самое важное… Пусть. Там, на лугах Великой Матери, перед богиней с красным лицом ее жрицы ведут нескончаемый хоровод. Жизнь-смерть, жизнь-смерть.

Но сегодня Ое вопрошала о судьбе всего рода.

Старуха начала с остервенением кромсать себе ладони, зажав лезвие между коленями. От ее рыданий ноги вздрагивали, и кремень то и дело падал на землю.

— В чем спасение? В чем? — Ое трясла руками над рогатым фетишем так, что казалось ее запястья вот-вот оторвутся. — Не наказывай, Мать! Покажи, где выход!

От неистовой тряски и потери крови гадалку начало мутить. Ей почудилось, что бычья голова в очаге раскаляется до красна. Она походила на алый уголь, пульсирующий изнутри живым огнем. Это старческая кровь Ое шла толчками, сжимая отяжелевшую руку болезненными спазмами.

Вдруг фетиш лопнул раскаленным пузырем, открыв перед затуманенным взором гадалки ослепительную картину белого снега по берегам обледеневшей горной реки. К воде подходил человек, горбясь под тяжестью небольшой оленьей туши. Тощее от бескормицы животное было мертво. На его боку расплылось бурое пятно, измазавшее кровью щетинистую щеку охотника.