— За добрые слова благодарствую, хозяин, — сдержанно ответил Дежнёв. — Домой спешу, к невесте.

   — Коли к невесте, не держу. А о дальнейшей службе у меня подумай, парень.

   — Отчего же не подумать.

На том и расстались с купцом. Прижимистый Воскобойников рассчитался с Семейкой не ахти как щедро. Всё же, как прикинул Дежнёв, заработка его хватит, чтобы приобрести пару коров, кое-какой домашний скарб. И то неплохо. Да ещё на подарки для Ираидушки мелочишка наберётся.

Семейка побродил по лавкам архангельских купцов. Выбрал для невесты цветастый полушалок и бирюзовые серьги. Возвращался домой то на попутных купеческих лодках, то с воеводскими подьячими, объезжавшими пинежские волости для сбора недоимок. Вот и родная деревня...

   — Сынок, живой вернулся! — радостно и вместе с тем с оттенком грусти воскликнул Иван Дежнёв и обнял сына.

Мать тоже обняла сына и запричитала:

   — Ой, лихонько. Напасть-то какая...

   — Да что случилось, мать? Чего ты голосишь? — перебил её причитания Семён.

   — Плохое случилось, — ответил отец. — Ираидка-то...

   — Что с Ираидушкой? Жива, здорова?

   — Если бы Бог её прибрал... Хуже, сынок. Она теперь мужняя жена. Забудь о ней.

   — Чья жена?

   — Игнашки мордатого, Власия Двинянинова сына.

   — Вот оно что? Теперь всё понятно, тятенька. Оттого-то Павлушка лукавил, от прямых ответов увиливал. Уговорил меня в Студёное море сплавать, чтоб тем временем своё чёрное дело обделать. Эх, моя бы воля...

   — Укроти обиду, сынок. Не забывай, Двиняниновы люди на Пинеге влиятельные, богатые. Власть всегда будет на их стороне.

   — Как же Ираидка-то согласилась? Ведь клялась мне в верности. Ревела, что корова, при прощании нашем.

   — Ираиду не вини. Выла она, головой об стенку билась. Грозилась руки на себя наложить, из дома в лес убежала.

   — И чего добилась?

   — Покорилась отцовской воле. Убедил её Павлушка. Ты, доченька, единственная надежда выпутаться из долгового ярма. Коли согласишься пойти за Игнашку, Власий все долги наши простит и большого приданого не потребует. Не согласишься — родители твои с малыми ребятишками по миру пойдут. А тятька твой и в долговой яме может оказаться. Так что решай сама, как совесть и долг перед родителями тебе подсказывают. Проплакала Ираида ещё день-другой, потом пришла к отцу и с отчаянием вымолвила — я согласна, тятя.

Иван пояснил далее — откуда всё происходящее стало ему известно. Ираида дружила с Агашкиной молодухой, которая приходилась ей свойственницей по матери, и поведала ей о своём горе, о вынужденном согласии на замужество с богатеньким Игнашкой. Встреч с Дежнёвыми Ираида избегала — совестилась.

   — Ужо схожу к Павлушке-обманщику. Гляну на его подлую рожу, — сказал Семейка, выслушав горький рассказ отца, насупившись и сдвинув брови. Желваки вздрагивали на лице, кулаки были сжаты.

   — А надо ли, сынок? Что он тебе скажет? Поплачется на свою бедность, на то, что всё так нескладно получилось. Тебе, пожалуй, от этого легче не станет.

   — Да, ты прав. Не станет. Пожалуй, не пойду к Павлушке.

Семейка подарил полушалок, предназначавшийся Ираиде, матери, а бирюзовые серьги жене брата, которая минувшей зимой родила младшенького, Алексашку.

Начались для Семёна горькие, тоскливые дни. Первое время он места себе не находил. Вечерами уходил на берег Пинеги, и ему казалось, что его Ираидушка, незримая, бесплотная, рядом с ним. Он ощущал её дыхание, лёгкий шорох шагов, шелест развевающегося сарафана. Потом с горечью убеждался, что всё это мираж, самообман.

В конце концов Семейка отказался от таких прогулок, силился прогнать из мыслей своих образ несостоявшейся невесты. Он стал угрюм, замкнут, неразговорчив. Весь отдался работе по хозяйству, помогал брату срубить хлев, раскорчевать участок под огород. Иногда говорил отцу:

   — Тяжко мне, тятя. Ох как тяжко. Убежал бы с этой Пинеги на край света. Отпусти меня на службу к Воскобойникову. Понравился я ему. Буду плавать по Студёному морю и в плаваниях скорее горе своё забуду. А здесь каждый кустик, каждая тропка напоминают мне Ираидушку. Эх, какую девку изверги сломали.

Семён избегал поездок в волостное село, даже в храмовые праздники, когда проходила церковная служба. Он опасался встреч во время богослужения в храме с Ираидой, её мужем и свёкром. Ограничивался посещением своей деревенской часовенки. Сюда изредка наведывался из села старенький отец Феодосий, чтобы совершать требы и провести краткую литургию. Семён получил от него строгое внушение за то, что раб Божий не посещает церковной службы.

   — Виноват, батюшка... — ответил Семён и запнулся.

   — Знаю, знаю, что тревожит сердце твоё, сын мой, — сказал хриплым баском старый священник. — На всё воля Божья. Положись на милость Всевышнего. Будет ещё у тебя большая радость в жизни. Только молись усердно и Бога не забывай.

Старый священник размашисто перекрестил Семёна и протянул руку для поцелуя.

Отправиться в Архангельск, чтобы поступить на службу к купцу Воскобойникову, Семейка никак не решался. Жалко было покидать родительский дом, отца с матерью, родную деревушку на Пинеге. Хотя мысли такие и не раз приходили в голову. Об Ираиде старался не думать, всячески избегал встречи с ней. До села, где обитала семья Двиняниновых, не было и десятка вёрст. Поговаривали, что Власий богател, часто наведывался в Холмогоры и Архангельск, где у него какие-то дела с тамошними купцами. А Ираида живёт затворницей, на людях появляется редко. Детей ей Бог пока не дал, хотя уже шёл третий год её замужества.

Жизнь Семейки протекала однообразно, в трудах и заботах. Раза два Иван пытался сосватать сына. Особенно подходящей казалась ему светловолосая статная Лукерья, свойственница Агашкиной жены. Девушка явно проявляла интерес к Семёну и была не прочь выйти за него. Но Семейка всякий раз противился стараниям отца и говорил ему:

— Не надо, тятенька, не усердствуй. Тошно мне. Ни на одну девку не могу смотреть.

Как-то зимой прошёл по деревне слушок, что вернулся на Пинегу из-за Каменного пояса согбенный всякими хворями ветхий старик из соседней деревушки, примыкавшей к волостному селу. Событие для всей Пинеги! Редко, редко возвращались мужики в родные края из Сибири. Одни терялись в лесных сибирских просторах, не оставляя и следа своего, гибли на кочах в Студёном море, тонули при переправах через широкие реки. Другие, как говорят, брали тамошних бусурманских жёнок, крестили их по православному обряду, плодили ребятишек-полукровок и уже не помышляли о том, чтобы возвратиться когда-нибудь в родные поморские края. А этот, ишь ты, возвратился. Уж и помнят-то его только древние старики. Возвращение бывалого человека из Сибири нарушило привычный ритм жизни.

Возвратившийся на Пинегу скиталец уже не мог никого застать из своих ближайших родственников — все повымерли. Принял его в свой дом псаломщик, дальний свойственник, пригрел, накормил. Да ещё упросил отца Феодосия взять на службу скитальца в качестве звонаря, чтоб кормился при церкви. И потянулись к возвратившемуся из-за Каменного пояса бывалому человеку люди из всех окрестных деревень, чтобы послушать его невыдуманные рассказы про сибирское житьё-бытьё. Потянулся в псаломщикову избу и Семейка Дежнёв.

Крепкий ледяной панцирь сковал северную реку. Ощетинилась макушками заснеженных деревьев прибрежная кромка леса. К самой опушке прижалась на высоком яру берега изба, рубленная из добротной, толстоствольной сосны. Изба на высоких подклетях с тесовыми кровлями, резьбой, напоминавшей затейливое кружево на карнизах, оконных наличниках, крылечках, гульбищах. Крайняя среди изб, обращённая к близлежащему селу псаломщикова изба — не хуже других. Даже, пожалуй, выделяется затейливостью, ажурностью деревянной резьбы. Псаломщик — великий выдумщик, искусный резчик по дереву, способный умелец. У него-то и собираются вечерами люди послушать бывалого человека.