Когда из-за леса выползает холодный, медно-красный диск луны, в избах зажигают сальные свечи или жировые плошки. Начинается своя вечерняя жизнь. Помор не привык сидеть без дела. В поте лица своего трудится он, добывая хлеб насущный, иначе не выживешь. Землица здешняя малоплодородна и неохотно делится щедротами своими с человеком. А государевы служилые люди, тиуны и воеводы, корыстолюбивые лихоимцы, своего не упустят. Как говорит народ, до Бога высоко, до батюшки-государя Михаила Фёдоровича, севшего на московский трон после изгнания поляков, далеко. Волостной тиун, а тем более уездный воевода здесь Бог и царь.
И всё же тиуны и даже сам воевода из Холмогор — это тебе не воевода-вотчинник, а лишь государев служащий человек. А северный крестьянин не крепостной. Вольнолюбивые, знающие себе цену, гордые поморы не очень-то склоняют голову перед чиновной братией. Уж если слишком прижмёт лихоимец-воевода, нестерпимым станет бремя поборов, соберётся ватага обиженных, снарядит кочи и уйдёт промышлять морского зверя к Кольскому берегу, на Новую Землю, а то и на дальний студёный Грумант. А то ударится в бега. Немало бродит по русскому Северу гулящих людей, не знающих постоянного пристанища, пробавляющихся охотой или каким-либо ремеслом. Северный народ искусный, мастера на все руки. И по кости резать, и серебро червлёным узором покрыть, и дивной красоты берестяные туески смастерить, и добротную ладью или коч построить, и по кузнечному делу — во всём поморы великие искусники. А самые лихие из гулящих людей и к разбойным шайкам пристают. Шайки те шалят порой на больших трактах. Свою голытьбу не трогают, а как попадётся боярин со свитой или богатый купец с товарами — потрясут сердечных.
Уходят поморы и за Каменный пояс, то бишь за горы Уральские, в Сибирь. Манит она, матушка, просторами своими, бескрайними, богатствами неведомыми. Вербуются на государеву службу в сибирское казачье войско, прибиваются к отрядам промышленников и торговых людей.
Тускло мерцает фитилёк в глиняной плошке, наполненной тюленьим жиром, отбрасывает колышущиеся блики на закопчённые стены. Полутемно, таинственно и угарно в псаломщиковой избе. В большинстве поморских изб бедняков и людей среднего достатка печи топятся по-чёрному. Дым стелется под потолком, всасываясь в дощатую трубу. Хозяйка за самодельным ткацким станком сноровисто ткёт холстину. Престарелая бабка у стены прядёт, наматывая крючковатыми пальцами нить на пряслице. Дед плетёт из берёзки туесок. У хозяина, занятого починкой хомута, на подхвате сын-подросток. Малый присматривается к отцовской работе, подавая отцу шило, дратву. Такова обыденная картина, какую увидишь в любой избе.
Но вот набилась изба любопытствующим людом. Парни, девки расселись по лавкам, старики за стол, поближе к красному углу. Старикам особое уважение. Самые старые ещё сохранили в памяти царя Ивана и поход славного Ермака Тимофеевича. Хозяин оставил недочиненный хомут, а жёнка его остановила ткацкий станок. Бывалого человека усадили на почётное место под образами, застелив лавку медвежьей шкурой. Поднесли ему корец хмельной медовухи, чтоб разговорить. Не нажил, видать, богатства на сибирской-то службе. Зипунишка обветшавший, драный. Сам израненный весь, хроменький. Опирается на кедровый батожок. Досталось служивому лиха. Неторопливо ведёт свой рассказ бывалый человек. О земле сибирской, что раскинулась за Каменным поясом, о земле, которой конца и края нет. На севере обрывается она берегом моря Студёного, на юге упирается в киргизские и монгольские степи. А на востоке — неведомо где и кончается она. Реки сибирские многоводны и широки, а в низовьях морю подобны. С одного берега другой не увидишь. Что супротив сибирских рек наши Двина или Пинега, реки немалые!
И идёт в Сибирь тропа от города Сольвычегодска через леса и горы, через Большой Каменный пояс на Верхотурье. Есть такой острожек на Туре-реке. Это уже Сибирь-матушка. Дальше путь приходится держать по рекам — Туре, Тоболу, Иртышу.
Это прежние владения хана Кучума, а теперь земля, управляемая воеводой московского царя.
На высоком берегу Иртыша, там, где впадает в него Тобол, раскинулся Тобольск, самый главный из сибирских городов. Там воеводский двор, лавки купцов, съезжая изба, храмы. Если плыть от Тобольска вниз по Иртышу, потом по Оби, великой реке, выйдешь в Обскую Губу и достигнешь Мангазеи. Отсюда и до Студёного моря недалеко. А в Мангазее торговые люди ведут торг с оленными людьми, выменивают у них на разные полезные в хозяйстве вещицы мягкую рухлядь, иначе говоря, шкурки соболя, лисицы красной и черно-бурой, горностая.
А если подымешься вверх по правым обским притокам, а потом перетащишь волоком лодки в иные реки, попадёшь в Енисей. И на нём поставлен острог Енисейский, обнесённый частоколом с башнями. А за Енисеем, говорят, текут другие могучие реки, живут другие племена и народы, ещё неведомые русским людям...
Неторопливо ведёт свой рассказ бывалый человек. Иногда слушатели прерывают его возгласами удивления. Надо же! Ишь ты! Иногда он сам замолкает и потирает ладонью изувеченную стрелой ногу. Прикладывается к ковшу живительной медовухи.
А обитают в Сибири всякие народы-нехристи. Оленей разводят, охотятся, рыбу ловят. Носят меховую одежду. При сибирских-то морозах такая в самый раз. Есть и такие, что личины свои краской малюют. Живут в юртах или чумах, крытых шкурами или древесной корой. Ежели не забижать их без нужды, не грабить, уживаются с нашим братом, русскими, мирно. И иные нехристи крестятся, учатся у русских хлебопашеству, ремёслам всяким. А наши мужики, кои прожили в Сибири без жёнок, ихних девок берут в жёны. И живут славно. На Оби, на Иртыше, по другим рекам русские землепашцы селятся, хлеб выращивают. Землицы свободной, никем не занятой, вокруг вдоволь. А какие знатные пойменные луга на тех реках! Трава там вырастает такая, что всадника с головой скроет. Ну если всадника и не скроет, так пешего человека с головой непременно.
Опять возглас удивления. Один из стариков вопрошает:
— И чем же матушка-Сибирь так народ привораживает?
Отвечает бывалый человек степенно. Чем привораживает Сибирь русского человека? А вот чем. Несметно богата она. И земли в ней много. И леса её изобилуют всяким пушным зверем. И в реках много всякой отменной рыбой, а в земле, как поговаривают сведущие люди, много добра всякого, и железной руды, и серебра, и золота, и камней самоцветных. А из зверья пушного особенно ценится соболь. Мех его редкой красоты. Сибирские народы облагаются ясаком, иначе говоря, соболиным налогом, который идёт в государеву казну. Конечно, не всё попадает в Москву. Немалая толика перепадает и воеводам, казачьим атаманам, сотникам, приказным, купцам. Кто-то наживает в Сибири состояния, а кто-то умирает в нищете. Для кого-то она, матушка-Сибирь, золотое дно, а для кого-то горькая доля. Всякое бывает.
Разгорелись глаза у слушателей. Внемлют рассказу бывалого человека. Завидуют сибирским удачникам. Расспрашивают об охоте на соболя. Редко-редко встречается теперь этот изящный с серебристой шерстью зверёк на Двине, Пинеге и даже на Мезени. А верно ли, что его шкурка ценится чуть ли не на вес золота?
Высоко ценится. Бывалый человек вспоминает о том, что слышал от сына боярского, человека сведущего, доставлявшего соболиную казну из Тобольска в Москву. Царь-де Михайло отослал какому-то иноземному государю, не то римскому кесарю, не то датскому королю, ответный подарок — мешок отборных соболиных шкурок. А тот иноземный государь послал нашему царю серебряный сервиз чудной работы, увесистый, пуда на три. Покупает царь Михайло у иноземцев разные диковинки для украшения своих кремлёвских палат и расплачивается не серебром, не золотом, а соболем. Так пожелали сами иноземные купчины.
А притесняют ли сибиряков лихие воеводы?
Вопрос этот задал мужик, битый недавно батогами по повелению воеводы за то, что пытался было уклониться от извозной повинности.
Притесняют ли? А как же иначе? На то они воеводы, чтобы лихоимствовать да над простыми людьми куражиться. Однако же волков бояться... Вашего воеводы стражники и за неделю доберутся до вас по зимнику и покажут вам, где раки зимуют. Тяжёлую власть сильных мира сего везде, везде ощущаешь. А Сибирь велика. Отправили тебя нести службу в какой-нибудь дальний острожек или зимовье, за тридевять земель. Пока соберут казаки государев ясак с окрестных князцов-нехристей, сходят в поход для приискания новых землиц, не один воевода сменится. Как будто и нет над тобой воеводской власти. Правда, стоит над тобой в зимовье начальник отряда, атаман или сотник. Но этот чином помельче воеводы, из своих же казаков. Ежели человек он башковитый, сообразительный, поймёт, что жить с сотоварищами пристало в заговоре и мире, по заповеди — один за всех и все за одного. А начнутся обиды и раздоры — пропадёшь в глухомани, сгинешь от чёрной смерти или не устоишь под напором лихих людей.
