В Нижнеколымске Семён Иванович встретил старого знакомого, Ерастова, который был когда-то рядовым казаком, а теперь стал сыном боярским и приказчиком на Колыме. Обрадовался встрече с Дежнёвым.

   — Жив, Семейка. Сколько лет не виделись...

   — Много. Изменился я?

   — Седины прибавилось. Откуда и куда путь держишь?

   — Отслужил своё на Анадыри. Возвращаюсь в Якутск с костяной казной.

   — Поплывём вместе на моём коче. Я тоже отслужил своё на Колыме и возвращаюсь на Лену. Возьму тебя с твоим грузом.

   — Спасибо, Иван.

   — О семье что-нибудь знаешь?

   — В первые годы скитаний по дальним рекам получал о семье весточки. Мол, живы, здоровы. Жёнка тоскует по Семейке, а сынок растёт. С оказиями посылки им посылал.

   — Жена-то из якутов?

   — Саха она. Так вот, говорю... В первые годы привозили служилые люди весточки о семье. Потом всё заглохло. Спрашиваю, знаете ли казачью жену Абакаяду? Отвечают чаще — не знаем, не слышали о такой. Уж не ведаю, жива ли. Ведь много годков прошло, как расстались.

   — Почему семью с собой в поход не взял?

   — Мог ли? Ведь я был человек подневольный. К тому же сынок ещё младенчиком был. Думал ли, что скитания мои затянутся на целых двадцать лет.

   — Постой, постой, Семейка. Как сына-то твоего зовут?

   — Любимом, Любимушкой. Если живой, то ему уже двадцать годиков.

   — Так, так... — многозначительно протянул Иван Ерастов. — Слыхивал я о твоём Любиме Семёнове. Года два или три назад его в казаки поверстали. В Якутске служит. Ходит за ясаком на Вилюй и Алдан. Наверное, с этого и ты начинал якутскую свою службу.

   — С этого, с этого, Иванушка. Вот порадовал, жив, значит, мой Любим. И даже казак!

Иван Родионов Ерастов, который заканчивал свою службу на Колыме, возвращался в Якутск вместе с Дежнёвым. Корабль вышел в море и взял курс на запад к устью Лены.

Как мы видим, отрезок современного Северного морского пути между устьем Лены и Колымы оказался во второй половине XVII века вполне освоенным русскими мореходами и довольно оживлённым. Русские плавали на этом участке в обоих направлениях, с Лены кочи шли к устью Яны, Индигирки, Колымы, а с этих рек — в обратном направлении к Ленскому устью. Ходили русские мореходы и к востоку от Колымы, однако попытки повторить плавание Алексеева-Дежнёва и выйти морем в Заносье, пройдя Большой Каменный нос, или проделать этот путь в обратном направлении пока не увенчались успехом. Мы имеем в виду неудачное плавание Стадухина 1649 года и не осуществившееся намерение самого Дежнёва пройти с Анадыри на Лену морем. После исторического похода Алексеева-Дежнёва движение русских с Колымы к Тихому океану переключилось на речные и сухие пути.

За Святым носом коч Ерастова затёрло льдами. Но мореходам удалось вырваться из ледового плена. Однако из-за этой задержки в пути смогли добраться к концу навигации только до Жиганска на нижней Лене. В Жиганске Дежнёву и Ерастову, который тоже вёз большую партию пушнины и моржовой кости, не удалось раздобыть необходимого количества ездовых оленей или собак. Пришлось зазимовать. И только в навигацию 1662 года они добрались до цели. Путешествие Дежнёва с Анадыри до Якутска продолжалось около двух лет.

Не узнал Семён Иванович прежнего Якутска. Прежнего города, или острога, уже не было. Когда отправлялся он в дальний поход, город ещё стоял на прежнем месте, на правом, низменном берегу Лены. Место было гиблое, выбранное основателями первого острога неудачно. В пору паводков разлившаяся Лена подступала к стенам острога, а посад и вовсе затапливало, и иногда бурные потоки воды сносили избы и амбары. По улицам посада можно было плавать на лодке.

Через десять лет после основания Якутского острога, когда Дежнёва уже не было в Якутске, воевода решил перенести город на левый берег Лены, где было выбрано более возвышенное место, которому не угрожали бы весенние паводки. В поте лица трудились казаки, торговые и промышленные люди, волокли строевую лиственницу из тайги, возводили воеводские хоромы, казачьи казармы, окружённый крепкими стенами острог. Рядом с хоромами воеводы вырастал соборный храм. Другой, поменьше, для посадских людей строился на посаде. Появились ряды лавок с амбарами. Острог огибали улицы, застраивавшиеся избами посадских. Здесь жили купцы, промышленные люди, мастеровые, духовенство, семейные казаки и подьячие, чернильные души из воеводской канцелярии. Среди посадских жителей можно было встретить и якутов, пока ещё немного. Это, главным образом, искусные мастера, промышлявшие и мелкой торговлей. Некоторые из них переходили в русскую веру.

Семён Иванович долго взирал на общий вид города. Как он изменился в сравнении со старым, правобережным Якутском! Над острогом возвышается ещё не успевший потемнеть бревенчатый Троицкий собор, увенчанный куполом. Перезвон колоколов на звоннице созывал прихожан к службе. Колокола привёз из далёкой Москвы ещё первый недоброй памяти воевода Головин. В остроге становилось тесно, и строения расползались от острожных стен в разные стороны. Но по старой привычке город чаще называли не городом Якутском, а Якутским острогом.

Были уже сумерки, когда коч, на котором прибыли Дежнёв и Ерастов, бросил якорь.

— Время-то позднее, — произнёс Иван Ерастов. — Отложим визит в канцелярию воеводы до завтрашнего утра. Съедем на берег, отыщем старых друзей.

   — Остались ли они, старые друзья... — с сомнением возразил Дежнёв. — Жива ли моя Настасьюшка?

   — Вот и узнаешь.

Они съехали на берег и расстались. Каждый пошёл своей дорогой. Вблизи гостиного двора Дежнёву повстречался старый казак, показавшийся ему знакомым. Определённо когда-то в давние времена встречались. Но, кто это мог быть, Семён Иванович никак не припомнил.

   — Будь здоров, дядя! — окликнул его Дежнёв.

   — Будь здоров, коли не шутишь, — хрипло отозвался тот.

   — Мы с тобой, случаем, не встречались? Годиков этак двадцать назад...

   — Может, и встречались. Разве всех упомнишь, кого на своём веку встречать приходилось.

   — Семейка Дежнёв я. Припоминаешь?

   — Нет, не припоминаю.

   — А сына моего Любима знаешь?

   — Постой, постой... Любим Семёнов. Ты о нём спрашиваешь?

   — О нём, о нём.

   — Знаю такого Любима Семёнова. Нет его сейчас в Якутске. Ушёл с отрядом на Амгу. Должно, ясак собирать.

   — А когда вернётся?

   — Кто ж его знает? Я вот по возрасту и хворям своим в походы больше не ходок. Иной раз в ближние селенья пошлёт сотник за ясаком. А Любимушка крепкий, здоровый малец. Всё просится в дальний поход.

   — Не женат ещё?

   — Как будто нет. Рановато.

   — А Трошку Усольцева знаешь? Друзьями были. Жена у него Катеринка, саха.

   — Усольцева нет больше на Лене. С дьяком не поладил. Сейчас он в Охотске писарем при тамошнем приказчике.

   — Ну а, мил человек, скажи мне... — Дежнёв замялся, не решаясь спросить. — Что-нибудь о жёнке моей, Настасьюшке, тебе ведомо? Она тоже саха, с Лены.

   — Как зовут-то, не расслышал.

   — Настасья, а по-туземному Абакаяда. Я её больше Абой звал.

   — Может, и слышал, да забыл. Многие наши казаки якутских жён повыбирали. Разве их всех упомнишь? Я так полагаю, что сейчас Любимовой матери в Якутске нет. Любим живёт в гарнизонной избе с бессемейными казаками.

   — Но ведь у них было хозяйство, изба, скотина, земля...

   — Видишь ли, дядя, какие дела... Года два тому назад Любима поверстали в казаки. Он сам этого хотел. Пришлось ему тогда избу и скотину продать, чтобы купить коня, одежонку достойную справить, снаряжение.

   — Не знаешь, Настенька моя к тому времени была жива?

   — Вот это сказать тебе не могу. Да ты, казак, не отчаивайся. Я же не говорю тебе, что твоей Настеньки нет в живых. Может быть, ждала, ждала тебя, слёзы горючие выплакала, да и решилась уйти к родителям своим в якутское селение.