Два приблудных задрипанных мужичонка, один из них и попавшийся на краже котомки с харчишками и за это зло побитый, оказались из архангельской портовой голытьбы. Слабые, изнурённые нуждой, они не могли рассчитывать на сносный заработок. Ни один промышленник не хотел их брать в команду коча, в дальнее плавание. Не годились они ни в качестве портовых грузчиков, ни корабелов, ни строительных рабочих. К тому же оба не знали грамоты, и ни один купец не брал их к себе на службу. Пробивались случайными заработками, приходилось чистить нужники у городских обывателей, вывозить падаль в ближайшее болото, а то и стоять с протянутой рукой на паперти. От отчаяния решили податься в Сибирь, не накопив ни деньжонок, ни харчишек на дорогу.

Великий Устюг раскинулся на высоком берегу реки Сухоны у слияния её с рекой Юг. Обе они, сливаясь, образуют Северную Двину.

Город показался Дежнёву большим, раскинувшимся на обширном пространстве, пожалуй, не уступавшим по своим размерам Архангельску. Только Архангельск оказался более оживлённым, этакой огромной строительной площадкой, которая оживлялась стуком топоров, визгом пил, дружными возгласами плотников, грузчиков. Устюг был тоже оживлён, только эта оживлённость не сразу бросалась в глаза, и строительство велось не столь широко. Но всё же велось.

Великий Устюг был крупным торговым и административным центром. Город пережил бурную историю. Знал он набеги новгородских ушкуйников, бывал втянут в кровавые княжеские усобицы, страдал от набегов вятичей и черемисов, моровой язвы и пожаров. Но выстоял Великий Устюг, отстраивался после опустошительных пожаров, рос, украшался новыми храмами и хоромами, встречая заморских гостей-купцов.

Городские постройки, как могли заметить Семён Дежнёв и его спутники, были преимущественно деревянными. Интенсивное каменное строительство началось здесь несколько позже, с середины XVII века. Опись, составленная в 1630 году, именно в том самом, когда прибыл сюда Семён Иванович и стекались тут отовсюду по призыву воеводы люди, даёт нам наглядное представление о Великом Устюге. Собственно город состоял из детинца-кремля и примыкавшего к нему с запада Большого острога. Их окружали бревенчатые стены с башнями. В некоторых башнях были проезжие ворота. Общая протяжённость городских стен достигала трёх с половиной километров. Парадным въездом в город служили ворота в северной стене детинца. Через них и въезжал караван, а с ним и Семён Дежнёв. Над воротами он мог увидеть образ Спаса Нерукотворного. Поэтому ворота и назывались Спасскими. Через подъёмный мост можно было попасть в торговую часть города, где находились лавки и палаты купцов, была сосредоточена вся деловая часть города. Купеческие хоромы заметно отличались от бедного люда, они строились в два, а то и в три этажа, украшались нарядными крылечками, галереями-гульбищами, резными карнизами, башенками. Резьба была затейливая, напоминавшая тонкое кружево. Вокруг хором теснились хозяйственные постройки, амбары, конюшни. Улицы были кривыми и узкими. Сходились они к городским площадям, украшенным храмами. Храмов было много, великое множество. Семён пытался сосчитать все, попадавшиеся на пути, да бросил — сбился со счёта. Строились церкви преимущественно деревянные, приспособленные лишь для службы летом. В детинце находились воеводские палаты, архиерейский дом, административное здание и главная городская площадь, где горластые бирючи-глашатаи с высокого крыльца воеводской канцелярии выкрикивали распоряжения воеводы и царёвы указы. В остроге размещался гарнизон, хранились боеприпасы, продовольствие, находилась и воеводская тюрьма, куда иной раз попадали мелкие людишки за всякие непотребные поступки.

Прибывшие на сибирскую службу поморы должны были явиться в канцелярию воеводы. В просторной избе, заставленной рабочими столами и сундуками с бумагами, трудились подьячие. Один из них, сухопарый долговязый мужик с реденькой клочковатой бородкой, принял у Семёна и Алексы грамотки, читать их не стал и отложил в сторонку. Как ни странно, оказалась грамотка и у Корнея, названного Корнеем Кольчугиным, сыном Герасимовым. Что-то заинтересовало подьячего, и он спросил пытливо:

   — Кто подписал грамотку-то?

   — Читай, коли грамотен.

   — Там написано — за Кемского тиуна подьячий воеводы города...

   — Всё правильно.

   — Постой, постой. Кемь на Белом море. Кемская волость, я слышал, Соловецкому монастырю пожалована. Не из беглых ли ты монастырских крестьян, Корней?

   — Эй ты, серость необразованная, чернильная твоя душонка...

   — Но, но. Ты не очень-то... За неуважение к властям можно и в острог угодить.

   — Так ведь знать надо. Кемь и впрямь на Белом море. А то Кема, река, что в Белоозеро впадает. Когда-то эти владения кемских князей были.

   — Почему тиун грамотку не подписал?

   — На богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь отправился. Вот я и в канцелярию белозерского воеводы обратился. Видишь, подпись его подьячего.

   — А не врёшь?

   — А зачем мне врать?

А два убогих мужичонка, тот, который был побит за кражу котомки с харчишками, и другой, переминались с ноги на ногу и что-то бессвязно лепетали.

   — Где наконец ваши грамотки? — нетерпеливо прикрикнул на них подьячий.

   — Так ведь... Вот какая оказия.

Семёну стало жаль убогих, и он высказался:

   — Могу поручиться за обоих. Служили у купца Воскобойникова. Встречал их в Архангельске. Мужики характера кроткого, работящи.

   — Откуда тебе это знамо?

   — Сам служил у Воскобойникова. На коче его в Мангазею плавал. Купец предлагал остаться у него на службе.

   — Можешь не продолжать. Знаем, кто такой Воскобойников. Знатный гость.

   — Что делали у купца? — спросил подьячий у мужичков.

   — Всякое по хозяйству приходилось, — заговорил, оживившись, побитый. — Истопниками были, двор убирали.

   — Ладно, ладно, — остановил его подьячий. — Ты ещё расскажи нам, как нужники у купца чистил.

   — Чистил однажды, батюшка. Было такое дело.

   — Где же ваши грамотки? — повторил настойчиво свой вопрос подьячий.

   — Да вот такое нехорошее дело получилось, дьяче... Устали в дороге, присели на краешек саней и задремали... Я и выронил берестяной короб. А в нём была грамотка и моя, и спутника моего. Может, кто и подобрал короб. Верно я говорю?

Последние слова относились к другому убогому мужичонке. Тот радостно встрепенулся и залепетал:

   — Так, батюшка. Истинный крест так. Упал короб с воза. Оба побожиться можем.

   — Цыц, убогие, — прикрикнул на них подьячий, — на что мне ваша божба? Недорого она стоит.

От мужичков он отстал и пустился в объяснения:

   — Пару деньков отсыпайтесь с дороги. А потом приходите сюда. Старшой с вами беседовать будет. Познакомится с каждым, посмотрит, на что вы способны. И тогда внесём вас в реестр. С того момента можете считать себя сибирскими казаками. Вот так.

   — Когда отъезд? — поинтересовался Корней.

   — Как только весенний ледоход пройдёт. Путь ваш будет долгий, нелёгкий. И реками, и лесными тропами, и горными перевалами, и снова реками.

Далее подьячий объяснил, что до отъезда или, вернее, до отплытия всех прибывающих определяют на постой к устюжанам, кто почище — в зажиточные дома именитых мастеровых, сирых и убогих — в дома поплоше. И пока все они будут использоваться на разгрузке караванов, строительстве лодок и баркасов и всякого рода других работах.

После такого пространного объяснения подьячий крикнул какого-то Сергуньку. На его зов прибежал из соседнего помещения юркий подросток — рассыльный.

   — Слушай меня, раб Божий Сергей, — начал подьячий. — Сведёшь этого служилого к Гришке Черникову на посад.

Это относилось к Семёну Дежнёву, который определялся на постой к известному в городе мастеру-чеканщику, изготовлявшему всякие искусные червлёные изделия из серебра и золота. Отсюда он и прозвание носил Черников.

   — Дорогу к Гришке знаешь?