— Тебе лучше знать свою доченьку.

   — Знаешь, в чём Ираидка мне призналась?

   — Да нет большого желания узнать. Плакалась, наверное, что забрюхатиться не может.

   — Встречался я с дочкой вскоре после того, как свозил её свёкор к архангельскому лекарю. Рассказывала мне, что Власий после той поездки сынка люто возненавидел, не иначе как непутёвым слизняком не называет. А невестке как-то спьяна проговорился — пришибу как-нибудь сыночка никчёмного да на его молодой вдовушке и женюсь. Эх, сплоховал я, Ираидушка. Самому бы надо было тебя сватать, а не ради непутёвого сынка стараться.

   — А церковь такое разрешает, чтоб свёкор на вдовой невестке женился?

   — Не знаю. Это надо у отца Феодосия спросить.

Гости выпили все запасы медовухи и браги, какие ещё оставались в доме Дежнёвых. Желали Семейке счастливого пути в далёкую неведомую Сибирь. Приехал из села в санях-розвальнях отец Феодосий с псаломщиком, открыл часовеньку и отслужил напутственный молебен.

   — Во здравие раба Божьего Симеона! — трубно рявкнул священник.

Иван Дежнёв сам довёз сына прямиком лесными большаками до скованной льдом Северной Двины. Перекрестил и расцеловал напоследок сына, сознавая, что, скорее всего, они уже никогда не увидят друг друга. Там Семейка пристал к купеческому каравану, растянувшемуся длинной цепочкой по зимнику, накатанному по застывшей реке. Купцы везли разные товары из Архангельска в Великий Устюг. Опасались нападения лихих людишек, которых немало бродило по северным лесам, готовых пограбить богатые купеческие караваны. Поэтому двигались в сопровождении конного вооружённого отряда.

Пристали к каравану и ещё несколько мужиков. Один из них, Алекса, из-под Холмогор был чуть помоложе Дежнёва. Он производил впечатление мужика степенного, смышлёного и сразу понравился Семёну. В пути разговорились. Алекса признался, что в Сибирь его гонит беспросветная нужда в родительском доме. Местный богатей отобрал у отца за долги корову, часть надела. А тиун обложил семью обременительной трудовой повинностью. С богатыми-то он считается. Богатый хозяин может и откупиться от повинности. А Алекса с отцом принуждены были гонять плоты с лесом в Архангельск. Вот и решил он поискать счастья за Каменным поясом, не надеясь, что семья когда-нибудь выкарабкается из нужды.

Другой попутчик, немолодой уже мужик, крепкий и коренастый, словно ядрёный кряж, в добротном полушубке, первым подошёл к Дежнёву.

   — Давай знакомиться, что ли.

   — Отчего же не познакомиться, — сдержанно ответил Семён.

   — Чьих будешь?

   — Пинежанин я. Семён Иванов из рода Дежнёвых.

   — А я Корней.

   — Из каких краёв, Корней?

   — Северянин. Считай, что весь русский север, и Онега, и Двина, и Пинега, и Печора мне родные края.

   — Из гулящих людишек, что ли?

   — Считай, что из гулящих. Постоянного пристанища своего не имел. Скитался по белу свету. Нахлебался лиха.

   — Темнишь что-то, дядя. Непохож ты на гулящего. Полушубочек-то у тебя вон какой добрый. Да и шапка лисья... Не мужицкая шапчонка, скорее купеческая.

   — Так ведь добрых людей на свете много. Делились по бедности моей щедротами своими.

   — С этими вот, однако, не делились, — Семён показал на двух измождённых, в затрапезной одежонке мужичонков.

   — Эти убогонькие за себя постоять не умели, — убеждённо сказал его собеседник. — Интересы свои не блюли.

   — Не был ли ты, братец, в ватаге Федьки Гвоздя? — неожиданно спросил Дежнёв.

   — Что ты знаешь о Федьке? — в свою очередь спросил Корней настороженно.

   — Много чего слышал. О Гвозде весь русский север говорит как о знаменитом разбойнике. Ещё о справедливости его. Бедняков он-де не обижает, а грабит только богатеев, купцов, тиунов. А часть добычи раздаёт голытьбе. Верно это?

   — Мало ли что люди говорят... — уклонился от прямого ответа Корней. Он помолчал и произнёс, словно с неохотой: — Знавал Федьку. Характерами не сошлись. Сейчас он где-то на Вычегде, в строгановских владениях шалит. Шибко обидел его старый Строганов, Пётр Семёнович. Федька-то у него в дворовых холопах ходил. Провинился в чём-то. А ежели холоп в чём-то крупном провинился, у Строгановых один приговор — сечь беднягу до смерти. Да Федька избежал такой участи. Мужик он был сильный и отчаянный. Выломал решётку в темнице, пришиб стражника и убег в лес. Только его и видели. Многие строгановские холопы бегут кто за Каменный пояс, кто к разбойным ватагам пристают.

   — Занятно рассказываешь. А тебе, братец, приходилось бегать из темницы?

   — Приходилось однажды...

   — Что думаешь дальше делать?

   — Остепениться хочу, покончить с разгульной жизнью. И пристать к какому-нибудь одному берегу. Осесть в Тобольске или другом сибирском городе. Нести казачью службу, завести семью, плодить детей.

   — Бог в помощь, Корней.

Пока они беседовали, у одних саней в хвосте колонны произошла свалка. Несколько возчиков навалились на поверженного в снег тщедушного мужичонку в драном зипунишке и отчаянно колотили его. Мужичонка был тоже из приблудившихся. Он тихо всхлипывал и жалобно молил:

   — Ой, братцы. Пощадите, не надо...

Братцы никак не реагировали на мольбы избиваемого и продолжали своё дело.

Корней уверенно подошёл к сцепившейся кучке людей и зычно гаркнул:

   — Уймитесь, петухи! Семеро на одного. Не стыдно ли?

Мужики выпустили жертву. Один из мужиков с рыжей клинообразной бородкой объяснил:

   — Воришку бьём. С воза у Степаныча попытался котомку с харчишками украсть, да попался. Вот и поплатился сердечный.

   — Это правда? — строго спросил виновного Корней.

   — Лукавый попутал. От голода я поддался лукавому. Два дня крошки хлеба во рту не было, — лопотал мужичонка.

   — Понятно... — глубокомысленно изрёк Корней. — Значит, так порешим. Вы, мужики, расходитесь по своим местам. А ты, горемыка, айда со мной. Так и быть, накормлю тебя. Но коли другой раз попадёшься в воровстве, башку тебе оторву. И скажу всем, что так и было. Слышали, мужики?

   — Слышали-то слышали. Не глухие! — запальчиво выкрикнул чернявый, похожий на цыгана возчик. — А ты кто такой, чтоб раскомандоваться здесь?

   — Кто я такой? Об этом спроси у государя нашего Михаила Фёдоровича или у батюшки его, святейшего патриарха Филарета. Они тебе объяснят, коли ты сам такой недогадливый.

Мужики переглянулись и, вероятно, подумали, что этот властный человек в хорошем полушубке и лисьей шапке, наверное, большая шишка из купцов или бояр. Уж лучше с таким не связываться. А Семейке сказал Корней с глазу на глаз:

   — И ловко же я надул мужичков. Эх, святая простота! За кого они, думаешь, меня приняли?

   — Не иначе как за самого Федьку Гвоздя.

   — Это ты брось.

   — Шучу, шучу. Откуда я знаю, за кого тебя мужики приняли.

   — Только не за Федьку. Гвоздь повыше меня ростом будет. И белобрысый. А глаза у него бесцветные, словно на солнце выгорели. Это от того, что мать его зырянка.

   — Откуда тебе известны такие подробности?

   — А вот известны.

Корней спохватился и внезапно умолк от того, что сказал слишком много. Некоторое время молчал и потом снова заговорил:

   — Не подумай... Дружбы меж нами никакой не было. Федька человечище властолюбивое, одним словом, атаман. Привык быть над всеми ватажниками, всё решать самолично. Чужих советов не терпит, может и близкого и верного человека ни с того ни с сего обидеть. Боюсь я за Федьку.

   — Отчего же?

   — Строгановы давно за ним охотятся. Объявили огромную награду тому, кто Гвоздя изловит и Строгановым выдаст. Пётр Семёнович грозится Федьку на площади Сольвычегодска принародно батогами забить, а потом тело его бездыханное псам бездомным на съедение бросить. Боюсь, что какой-нибудь продажный иуда строгановскими серебрениками прельстится и выдаст Фёдора.

   — Думаешь, найдётся такой иуда?

   — Кто-нибудь из кровно обиженных.