Тут пришла очередь пуститься в пляс директору в черном костюме. Пытаясь, видимо, попасть в такт Егорычу, и воодушевленный именем Горбачева, он стал ритмично приподниматься на цыпочках и понимающе улыбаться. Перед пустым аквариумом теперь приплясывали и подпрыгивали двое мужчин. Это выглядело странно, потому что двое других стояли неподвижно и словно присутствовали на трогательном спектакле заезжих уличных артистов.

– Мсье, мы рады такому гостю… я имею в виду и вас, и президента, мсье Горбачева с супругой. Но вы… вы для нас абсолютная неожиданность. Вы в самом деле поймали этого гиганта? Вы видели самого генерала де Голля? Это правда? – вопрошал директор.

Власин синхронно переводил Егорычу вопросы, пытаясь в то же время обхватить его рукой за талию и остановить хоть на мгновение.

– Да! Да! – заорал Егорыч, вырываясь из Власинских рук. – Я ее поймал, родимую! Да я не то что руку жал вашему генералу, мы с ним взасос целовались… По-мужски, конечно, не подумайте чего! Мы с ним, знаешь, какими приятелями стали! Да он плакал, как дитя, когда мы расставались! Я, говорит, эту рыбу сберегу, как память о тебе, Егорыч! Я ее нашими морепродуктами с руки кормить буду! Вот что он говорил, этот ваш де Голль! Уважал!

Директор, выслушав довольно точный перевод, остановился на мгновение, потом схватил Егорыча в объятия и стал его целовать в щеки, гладить по голове, трепать волосы.

– Я любил генерала! Я его боготворил! Это я кормил твою рыбу, комарад, с этой вот руки! Пока она не сдохла…

– Плохо кормил! – отбивался Егорыч. – Она у тебя даже потомства не понесла…

Директор остановился и печально покачал головой:

– Они, говорят, в неволе не размножаются, комарад! Как и мы, французы.

– Вы размножаетесь! – авторитетно заявил Егорыч. – Я видел. От одного вашего француза в Бутырской тюрьме две надзирательницы понесли. Причем одна родила двойню.

– Что такое Бутырская тюрьма?

– Ну, это как ваша… Бастилия! – попытался перевести разговор в историческую плоскость дипломат-полковник Власин.

– О! У вас тоже есть Бастилия?

– Она везде есть… – буркнул Власин мрачновато и шепнул Егорычу: – Что тебе дался этот француз со шлюхами-надзирательницами… Тоже невидаль!

– А как же! Чего он говорит, что рыба на них похожа! Они размножаются в неволе, да еще как! А рыбка – нет! – Егорыч был готов от обиды за горькую рыбью судьбу даже всплакнуть.

Но директор уже никого не слушал. Он что-то крикнул рабочему, а тот, обрадовавшись, что его личная деликатная тема утонула в чужих бурных водах, бросился куда-то со всех ног.

– Чего это он? – недоумевал Егорыч.

– О, мсье! Вы, наверное, интересуетесь, куда побежал мой работник? Ведь так?

Егорыч пожал плечами, не понимая ни того, куда исчез человек в комбинезоне, ни того, что спросил человек в костюме. Но директор уже тащил его за рукав вслед за убежавшим и быстро говорил:

– Вы наш самый неожиданный гость! Вы подарок! Гласность, перестройка, Горбачев! С нами! Идемте же, мсье! Я хочу вас показать своим друзьям!

Все трое, Власин, директор и притихший Егорыч двинулись вглубь помещения, к двери, на которой было написано: «Только для персонала».

Репортеры стояли привычным полукругом, настраивая камеры, проверяя силу света, «балансируя» изображение, чтобы потом на экранах телевизоров не выбивался зеленый, синий или красный спектры. Картинка должна быть ясная, хрустальной чистоты и прозрачности. В основном, здесь были только французы, среди которых, правда, неожиданно затесалось двое американцев, один голландец и один немец. Все волновались, неприветливо поглядывали друг на друга. Несколько репортеров с микрофонами в руках примерялись к своим объективам. Охраны на этот раз, кроме двух пожилых мужчин в форменной одежде службы безопасности зоопарка, не было. За спинами репортеров стоял Власин, засунув руки в карманы брюк. Лицо напряженное, глаза влажные от беспокойства, губы плотно сжатые.

Все нетерпеливо поглядывали на дверь, откуда должны были появиться гости.

Наконец, никелированная ручка поползла вниз… Вспыхнул свет десятка юпитеров, и в желтоватом ореоле появились те, кого с нетерпением ожидали. Впереди шел директор зоопарка в черном костюме, за ним Артур Егорович Петров, а следом миловидная молодая женщина в облегающем фигуру платье. Егорыч косил глазам на ее бедра и облизывал губы.

Директор, чуть подвыпивший к тому времени, раскрасневшийся, сделал шаг к камерам и громко сказал:

– Мадам и мсье! Позвольте объявить пресс-конференцию открытой и от вашего и… нашего лица поприветствовать мсье Петрова, русского гостя.

Сверкнули молниями несколько вспышек. Камеры, будто строй солдат по команде капрала, одновременно повернули объективы к Егорычу. Тот вдруг побледнел и закашлялся.

– Мсье Петров любезно согласился ответить на ваши вопросы по поводу его сенсационной встречи с генералом де Голлем и подарком от русского правительства французскому. То есть о гигантской рыбе, которая прожила столько долгих счастливых лет в нашем аквариуме. Мадемуазель Жозефина Рабле согласилась быть нашей переводчицей. Мадемуазель великолепно владеет русским языком… я вам должен заметить. Она…

Но никого не интересовало, откуда мадемуазель Рабле знает этот варварский язык и почему она была так любезна с русскими, что согласилась переводить на пресс-конференции. Всеобщее внимание привлекал тщедушный немолодой русский мужчина, боязливо жавшийся в углу освещенной площадки. Первым выкрикнул вопрос высокий парень в джинсовой паре:

– Мсье, вы не врете? Вы действительно видели эту рыбу?

Выслушав перевод, Егорыч сглотнул слюну и покачал головой. За спинами репортеров волновался Власин. Он помахал Егорычу рукой и крикнул:

– Не дрейфь, Егорыч! Ты же их знаешь! Сам такой! Рубани им правду-матку, браток!

Егорыч слабо улыбнулся, услышав Власина, и, похрипывая от волнения, сказал:

– Да я ее не то что видел! Я ее поймал! Вот этими руками! – Егорыч высоко над головой поднял ладони. Вновь защелкали фотокамеры, а Егорыч продолжал: – Мы ее искали, искали, искали… А она, стерва, плавала себе и плавала!

– Где вы ее нашли? – выкрикнул кто-то из репортерского ряда.

– В Оби! Где же еще! Там много таких! Ненцы помогли!

– Ненцы – это кто? – зашумели репортеры в несколько голосов.

– Это как у вас индейцы! – сказал Егорыч строго, с обидой.

Все засмеялись. Директор, желая исправить неловкость и стал объяснять Егорычу:

– У нас нет индейцев. Это в Америке.

Егорыч понимающе кивнул, задрал кверху две сцепленные в замок руки и крикнул невпопад:

– Дружба! Дружба! Франция – Советский Союз!

Это всем понравилось. Директор подхватил:

– Гласность, перестройка, Горбачев! Дружба! Да здравствует Франция! Да здравствует генерал де Голль!

– Мсье! Что вам сказал генерал, когда вы дарили ему это чудовище? – перекричала всех женщина-репортер с огромным микрофоном в руках.

– Сказал, что империализму конец! Целовать стал! Очень был рад!

– Почему империализму конец? – не унималась вредная репортерша.

– Не знаю почему! Так сказал. Конец, и все! Спасибо, говорит, за подарок!

– А что там была за история с погрузкой контейнера с рыбой на борт вашего транспортного самолета? – выкрикнул полный американец средних лет и тонко улыбнулся.

Егорыч еще больше побледнел и пожал плечами.

– Перепутали немного. Чуть вам это… не тот подарок. Было! Чего скрывать-то! Сейчас гласность, перестройка! А тогда… Застой! Тоталитаризм! Сталин, Хрущев, Брежнев! Ракеты там разные! Сейчас нет! Сейчас – Горбачев! Демократия и это… социализм с человеческим лицом. Дружба! Дружба!

Американские репортеры вечно вставляли палки в чугунные колеса скрипучей советской телеги, и вот теперь вновь пытались превратить серьезное политическое событие в отвратительный, «клеветнический» (как было позже определено в советской прессе), балаган. Истина, конечно, требует того, чтобы о ней помнили. Но она далеко не всегда хочет, чтобы о ней говорили, и уж совсем не любит, когда говорят от ее имени.