Тут пришла очередь пуститься в пляс директору в черном костюме. Пытаясь, видимо, попасть в такт Егорычу, и воодушевленный именем Горбачева, он стал ритмично приподниматься на цыпочках и понимающе улыбаться. Перед пустым аквариумом теперь приплясывали и подпрыгивали двое мужчин. Это выглядело странно, потому что двое других стояли неподвижно и словно присутствовали на трогательном спектакле заезжих уличных артистов.
– Мсье, мы рады такому гостю… я имею в виду и вас, и президента, мсье Горбачева с супругой. Но вы… вы для нас абсолютная неожиданность. Вы в самом деле поймали этого гиганта? Вы видели самого генерала де Голля? Это правда? – вопрошал директор.
Власин синхронно переводил Егорычу вопросы, пытаясь в то же время обхватить его рукой за талию и остановить хоть на мгновение.
– Да! Да! – заорал Егорыч, вырываясь из Власинских рук. – Я ее поймал, родимую! Да я не то что руку жал вашему генералу, мы с ним взасос целовались… По-мужски, конечно, не подумайте чего! Мы с ним, знаешь, какими приятелями стали! Да он плакал, как дитя, когда мы расставались! Я, говорит, эту рыбу сберегу, как память о тебе, Егорыч! Я ее нашими морепродуктами с руки кормить буду! Вот что он говорил, этот ваш де Голль! Уважал!
Директор, выслушав довольно точный перевод, остановился на мгновение, потом схватил Егорыча в объятия и стал его целовать в щеки, гладить по голове, трепать волосы.
– Я любил генерала! Я его боготворил! Это я кормил твою рыбу, комарад, с этой вот руки! Пока она не сдохла…
– Плохо кормил! – отбивался Егорыч. – Она у тебя даже потомства не понесла…
Директор остановился и печально покачал головой:
– Они, говорят, в неволе не размножаются, комарад! Как и мы, французы.
– Вы размножаетесь! – авторитетно заявил Егорыч. – Я видел. От одного вашего француза в Бутырской тюрьме две надзирательницы понесли. Причем одна родила двойню.
– Что такое Бутырская тюрьма?
– Ну, это как ваша… Бастилия! – попытался перевести разговор в историческую плоскость дипломат-полковник Власин.
– О! У вас тоже есть Бастилия?
– Она везде есть… – буркнул Власин мрачновато и шепнул Егорычу: – Что тебе дался этот француз со шлюхами-надзирательницами… Тоже невидаль!
– А как же! Чего он говорит, что рыба на них похожа! Они размножаются в неволе, да еще как! А рыбка – нет! – Егорыч был готов от обиды за горькую рыбью судьбу даже всплакнуть.
Но директор уже никого не слушал. Он что-то крикнул рабочему, а тот, обрадовавшись, что его личная деликатная тема утонула в чужих бурных водах, бросился куда-то со всех ног.
– Чего это он? – недоумевал Егорыч.
– О, мсье! Вы, наверное, интересуетесь, куда побежал мой работник? Ведь так?
Егорыч пожал плечами, не понимая ни того, куда исчез человек в комбинезоне, ни того, что спросил человек в костюме. Но директор уже тащил его за рукав вслед за убежавшим и быстро говорил:
– Вы наш самый неожиданный гость! Вы подарок! Гласность, перестройка, Горбачев! С нами! Идемте же, мсье! Я хочу вас показать своим друзьям!
Все трое, Власин, директор и притихший Егорыч двинулись вглубь помещения, к двери, на которой было написано: «Только для персонала».
Глава 6
Репортеры стояли привычным полукругом, настраивая камеры, проверяя силу света, «балансируя» изображение, чтобы потом на экранах телевизоров не выбивался зеленый, синий или красный спектры. Картинка должна быть ясная, хрустальной чистоты и прозрачности. В основном, здесь были только французы, среди которых, правда, неожиданно затесалось двое американцев, один голландец и один немец. Все волновались, неприветливо поглядывали друг на друга. Несколько репортеров с микрофонами в руках примерялись к своим объективам. Охраны на этот раз, кроме двух пожилых мужчин в форменной одежде службы безопасности зоопарка, не было. За спинами репортеров стоял Власин, засунув руки в карманы брюк. Лицо напряженное, глаза влажные от беспокойства, губы плотно сжатые.
Все нетерпеливо поглядывали на дверь, откуда должны были появиться гости.
Наконец, никелированная ручка поползла вниз… Вспыхнул свет десятка юпитеров, и в желтоватом ореоле появились те, кого с нетерпением ожидали. Впереди шел директор зоопарка в черном костюме, за ним Артур Егорович Петров, а следом миловидная молодая женщина в облегающем фигуру платье. Егорыч косил глазам на ее бедра и облизывал губы.
Директор, чуть подвыпивший к тому времени, раскрасневшийся, сделал шаг к камерам и громко сказал:
– Мадам и мсье! Позвольте объявить пресс-конференцию открытой и от вашего и… нашего лица поприветствовать мсье Петрова, русского гостя.
Сверкнули молниями несколько вспышек. Камеры, будто строй солдат по команде капрала, одновременно повернули объективы к Егорычу. Тот вдруг побледнел и закашлялся.
– Мсье Петров любезно согласился ответить на ваши вопросы по поводу его сенсационной встречи с генералом де Голлем и подарком от русского правительства французскому. То есть о гигантской рыбе, которая прожила столько долгих счастливых лет в нашем аквариуме. Мадемуазель Жозефина Рабле согласилась быть нашей переводчицей. Мадемуазель великолепно владеет русским языком… я вам должен заметить. Она…
Но никого не интересовало, откуда мадемуазель Рабле знает этот варварский язык и почему она была так любезна с русскими, что согласилась переводить на пресс-конференции. Всеобщее внимание привлекал тщедушный немолодой русский мужчина, боязливо жавшийся в углу освещенной площадки. Первым выкрикнул вопрос высокий парень в джинсовой паре:
– Мсье, вы не врете? Вы действительно видели эту рыбу?
Выслушав перевод, Егорыч сглотнул слюну и покачал головой. За спинами репортеров волновался Власин. Он помахал Егорычу рукой и крикнул:
– Не дрейфь, Егорыч! Ты же их знаешь! Сам такой! Рубани им правду-матку, браток!
Егорыч слабо улыбнулся, услышав Власина, и, похрипывая от волнения, сказал:
– Да я ее не то что видел! Я ее поймал! Вот этими руками! – Егорыч высоко над головой поднял ладони. Вновь защелкали фотокамеры, а Егорыч продолжал: – Мы ее искали, искали, искали… А она, стерва, плавала себе и плавала!
– Где вы ее нашли? – выкрикнул кто-то из репортерского ряда.
– В Оби! Где же еще! Там много таких! Ненцы помогли!
– Ненцы – это кто? – зашумели репортеры в несколько голосов.
– Это как у вас индейцы! – сказал Егорыч строго, с обидой.
Все засмеялись. Директор, желая исправить неловкость и стал объяснять Егорычу:
– У нас нет индейцев. Это в Америке.
Егорыч понимающе кивнул, задрал кверху две сцепленные в замок руки и крикнул невпопад:
– Дружба! Дружба! Франция – Советский Союз!
Это всем понравилось. Директор подхватил:
– Гласность, перестройка, Горбачев! Дружба! Да здравствует Франция! Да здравствует генерал де Голль!
– Мсье! Что вам сказал генерал, когда вы дарили ему это чудовище? – перекричала всех женщина-репортер с огромным микрофоном в руках.
– Сказал, что империализму конец! Целовать стал! Очень был рад!
– Почему империализму конец? – не унималась вредная репортерша.
– Не знаю почему! Так сказал. Конец, и все! Спасибо, говорит, за подарок!
– А что там была за история с погрузкой контейнера с рыбой на борт вашего транспортного самолета? – выкрикнул полный американец средних лет и тонко улыбнулся.
Егорыч еще больше побледнел и пожал плечами.
– Перепутали немного. Чуть вам это… не тот подарок. Было! Чего скрывать-то! Сейчас гласность, перестройка! А тогда… Застой! Тоталитаризм! Сталин, Хрущев, Брежнев! Ракеты там разные! Сейчас нет! Сейчас – Горбачев! Демократия и это… социализм с человеческим лицом. Дружба! Дружба!
Глава 7
Американские репортеры вечно вставляли палки в чугунные колеса скрипучей советской телеги, и вот теперь вновь пытались превратить серьезное политическое событие в отвратительный, «клеветнический» (как было позже определено в советской прессе), балаган. Истина, конечно, требует того, чтобы о ней помнили. Но она далеко не всегда хочет, чтобы о ней говорили, и уж совсем не любит, когда говорят от ее имени.
