— Кажется, ты права, — со вздохом выговорил он. — Едва ли не с раннего детства я сознавал, что у меня нет ни одного по-настоящему близкого человека. Обо мне некому было позаботиться, кроме меня самого. И я был уверен, что это в порядке вещей. В игру стоит вступать только в том случае, если правила заранее известны. Это я хорошо усвоил. Поэтому если кто-то из-за моей жестокости попадает в шестеренки машины, именуемой жизнью, что в этом необычного? Да, действительно, я никогда не думал о других людях, как о человеческих особях. Просто необходимое дополнение к тому существованию, которое я веду.

— Ты говоришь о своей компашке? Так почему избрал именно этот путь? Ты мог бы стать монахом и предаваться медитации в каком-нибудь храме или монастыре и размышлять, как спасти мир.

Брент неожиданно рассмеялся — коротким безрадостным смешком.

— Монах! Знаешь, забавно, и я подумывал о том же, однако это тоска смертная! Жить по уставу… вся эта туфта, насчет целомудрия и послушания, причем без всяких видимых причин, но в то же время мне не нравилось одиночество. Ты хочешь знать, почему я веду такую жизнь? Теория достаточно проста — сенсуализм, гедонизм, как воплощение яростного пламени, пожирающего тело, которое беспощадно истязают излишествами. Все лучше, чем предаваться воздержанию, дабы освободить дух и разум. Древние отшельники верили в нечто подобное. Удалялись в пустыню, искали собственные дороги к спасению, только мой путь гораздо более извилист. Чего я только не перепробовал — травку, кокаин, ЛСД, «спид»[10]… все на свете. Некоторые наркотики усиливают восприятие окружающего мира, остроту чувств. Однако все быстро приедается, и иногда стены смыкаются вокруг тебя, и ты остаешься совсем один — маленький, ничтожный, чертовски перепуганный, потому что не можешь с собой справиться, и все выходит из-под контроля и катится в ад. Тогда лучше побыть на людях, но потом и это не помогает.

Невидящие, словно подернутые пеленой глаза уставились куда-то в пустоту, но на мгновение их взгляды скрестились, и Ив отчего-то показалось, будто она сумела заглянуть в его душу. Чувствуя что-то, отдаленно напоминающее жалость, она коснулась руки Брента.

— Я не хотела лезть не в свое дело. Просто пыталась понять…

— На это уйдет немало времени, беби. Надо стать ближе друг другу, что тоже нелегко. Я к такому не привык. Тебе придется помочь мне. Порой я бываю злобным, угрюмым подонком, однако постараюсь научиться давать, вместо того чтобы только брать. Дьявол…

— Осторожнее, — пробормотала Ив, — ты слишком открываешься передо мной, а я… может статься, в один прекрасный день я начну тебе симпатизировать, сочувствовать… и вдруг тебе это тоже осточертеет?

Брент положил руки ей на плечи, испытующе вглядываясь в лицо.

— Наверное, исключительно это мне и требуется — понравиться кому-нибудь. Возможно, и я желаю узнать, какие бездны скрываются за твоей внешностью нежной сексапильной кошечки.

Ив подсознательно ждала, что Брент опрокинет ее на постель, но он лишь легонько коснулся ее лба губами.

— Ладно, хватит переоценки ценностей. Кончай выяснять отношения. Почему бы не позвонить твоей матушке, прежде чем Джемисон позовет нас к ужину?

Она покорно согласилась. Брент и впрямь весьма непредсказуем! Может, именно это он и имел в виду, когда говорил о желании узнать друг друга получше.

Бренту снова, в который раз, удалось поразить Ив до глубины души. Он, казалось, искренне полюбил ее мать и мгновенно с ней подружился. Мать же, оправившись от первого потрясения, прониклась к нему симпатией, а может, обрадовалась, что дочь наконец выходит замуж — что ни говори, а много ли матерей могут похвастаться зятем-миллиардером?

Матушка, как обычно, сначала всполошилась, а потом кинулась к ним с поцелуями и объятиями. Дети сперва дичились, но постепенно освоились и в конце концов обступили Брента.

— Эй, вы вправду женитесь на Ив? А она говорила, что никогда не выйдет замуж!

— Вот это да! — смущенно охнула младшая сестренка Пат. — Вы и в самом деле классный парень! Жаль, что не я первая вас увидела!

Ив совсем забыла, насколько прилипчивыми, непосредственными и бесцеремонными могут быть ее родные, и думала, что Брент, как всегда, спрячется за своей непроницаемо-учтивой улыбкой. Но он совершенно оттаял, расцеловал ее мать, объявил, что только теперь понял, в кого удалась красотой его невеста, пообещал ее брату Стиву поиграть с ним в мяч и даже уверил Пат, что тоже хотел бы встретить ее прежде Ив.

Именно он предложил устроить свадьбу в ее городе и родительском доме, и Ив, отчаявшись понять, что у него на уме, отдалась на волю бурного течения событий.

Она даже не спросила, каким образом Бренту удалось так быстро получить результаты анализа крови и специальное разрешение на брак без предварительного церковного оглашения. Венчание было назначено на завтра, и для всех друзей и соседей пришлось придумать удовлетворительные объяснения столь неприличной спешки.

Ив сама слышала, как мать говорила по телефону с подружками:

— Что же поделать, Минни, тебе ли не знать, какова нынешняя молодежь! Твердят, что не желают никакой шумихи, хотят, чтобы все было как можно скромнее! Представляешь, они даже собирались сбежать куда-нибудь за границу и там пожениться, но в последний момент жених Ив передумал и решил, что лучше будет обвенчаться в церкви. Что ты говоришь? О нет, они заранее заказали билеты и номера в отелях на время медового месяца, и теперь уже ничего нельзя отменить, иначе придется ждать еще бог знает сколько, а им, конечно, не терпится!

Ложь во спасение! Ну почему вечно приходится оправдываться перед чужими людьми? Какое кому дело в конце концов?

Ив так устала от нагромождения вранья, что насилу добралась до постели. Мышцы лица ныли от дежурной, застывшей на губах улыбки. Но все же, лежа в своей старой кровати и глазея в знакомый низкий потолок, она поняла, что не заснет. Пришлось целую вечность ворочаться с боку на бок, прислушиваясь к голосам, доносившимся снизу из гостиной. Неужели ей единственной в этом доме хочется поскорее забыться?

«Закрой глаза и погрузись в спасительный мрак, Ив. Попробуй не думать о Дэвиде».

Придя в себя, Ив с удивлением обнаружила, что уже утро. Значит, ей все-таки повезло уснуть. Она лежала, обмякшая, обессиленная, надеясь, что удастся еще немного подремать, но вчерашние мысли назойливо сверлили мозг, не давая покоя. Вот уж в самом деле довольно странные раздумья в день свадьбы! Свадьбы с абсолютно чужим человеком. Но по крайней мере с ним не придется притворяться. И пусть любви нет, но нет также места ни лжи, ни иллюзиям.

О Дэвид!

Опять это имя, всплывшее так внезапно, ударившее так больно, совсем как в те времена, когда она повторяла его каждый день, непрерывно, словно молитву-заклинание. Дэвид — Дэвид — Дэвид…

Ив с ужасом увидела собственное лицо, отражавшееся в зеркале над комодом. Мертвенно-бледное. Смертельно испуганное.

Нет, ничего бы у них с Дэвидом не вышло. Он иссушил ее, выжал, как тряпку, подобно вампиру, высосал до капли все — любовь, ненависть, чувство собственного достоинства, самоуважение. И она сама, по доброй воле отдалась в его власть. Провоцировала на все большую жестокость и равнодушие по отношению к себе своим слабоволием и мазохизмом, в которых боялась сознаться.

Ив снова легла, тупо уставясь в потолок, думая о тех ночах, когда была совсем юной и вот так же лежала здесь, думая: «Я хочу… О, я хочу…», — но не могла выразить словами свои желания и стремления. Потолок внезапно превратился в зеркало, и она смотрела на свое извивающееся тело… принадлежащее и уже не принадлежащее ей, раздираемое чужими жадными руками, царапавшими, щипавшими, причинявшими боль… державшими… и золотоволосая голова Брента между ее распяленных бедер… Нет! Только не сегодня! Она не станет, не будет мучиться этим! Никогда больше!