Пока он говорил, тлеющий пучок табака выпал из его самокрутки, и в пальцах у старика осталась только трубочка из кусочка газеты. Дед озадаченно посмотрел на это происшествие и с досадой снова смачно выматерился, не обращая внимания на женщин.

– Что же мне теперь делать?

Известие меня озадачило: идти пешком в такую даль мне не хотелось, да и места были незнакомыми.

– Что-что?.. Стой и жди, пока кто-нибудь в те края не подастся. Попросишь, чтобы подвезли, а хочешь – пешком иди. Но не советую: там через лес идти надо. Лучше подожди кого-нибудь… Сейчас пройдёшь вон туда, – старик показал рукой в туман, обозначив направление, – там, на окраине села развилка. На ней будешь ждать. Там сразу видно, кто куда направляется. Увидишь, что на правую дорогу поворачивают, – маши! Подберут… Ну-ка, двиньтесь, бестии, – прикрикнул он на женщин, – пусть хлопец сядет, довезём до туда.

Женщины раздвинулись, освободив мне немного места. Я запрыгнул на телегу и минут через пять оказался на той самой развилке, про которую мне говорил старик.

– Тебе, хлопец, вот по этой дороге. Стой и жди, пока в ту сторону кто-нибудь не повернёт. Если на ту дорогу сворачивает кто, то уж точно в Васелиху едет, а иначе никто тебя не повезёт.

– А часто туда кто-нибудь ездит? – поинтересовался я.

– Да как тебе сказать, – пожал плечами старик. – Как повезёт. Можешь и день простоять, и никто не поедет. Ну, давай, прощевай!..

Подвода скрылась в утреннем тумане.

Действительно, прошло больше часа ожидания, утренний туман совсем рассеялся, на востоке показалось из-за горизонта солнце, озаряя всё вокруг ярко-розовым светом, а мимо меня не проехало ни машины, ни чего-нибудь ещё.

Я потерял уже всякое терпение, и начал было подумывать, как бы отправиться в путь пешком, как вдруг показалась знакомая уже мне подвода.

– Стоишь? – спросил старик, поравнявшись со мной.

– Стою, – устало согласился я. Мне так хотелось поскорее добраться до какого-то места, где можно было бы хоть ненамного прилечь и выспаться.

– Ладно, подожди ещё немного, – сжалился надо мной дед. – Если тебя никто те подберёт, то через часок я в ту сторону поеду, на пасеку. Ко мне прыгнешь.

Прошёл час. Жизнь в деревне между тем ожила. Сначала заголосили петухи, потом замычали коровы в стойлах, и вскоре хозяева стали выгонять их на улицу. Показался пастух, который сгонял коров в стадо, двигаясь по направлению ко мне. Затем, обойдя все дворы, пастух завернул стадо в обратную сторону и погнал от меня прочь.

Мимо проехала пара тракторов с прицепами и несколько машин, но никто не повернул в сторону Васелихи.

Снова показался знакомый мне уже старик.

– Ну, что? Так и не уехал? – улыбнулся он прокуренными зубами.

– Так и не уехал, – односложно ответил я.

– Ну, залазь, поехали.

Я сел на телегу, в которой по соломе каталось несколько пустых алюминиевых фляг.

Старик перехватил мой взгляд:

– Это я за мёдом еду, – пояснил он. – Так ты, значит, к Пантелеихе едешь?

– К Пелагее Пантелеевне, – поправил я его.

– Ну, да-к это она и есть, её здесь так называют….

– А вы её знаете?

– А как же! Знаю. Хорошая баба, – улыбнулся чему-то своему старик. – И надолго?..

– Не знаю, недели на две, наверное.

– А-а-а… Ну-ну!

Старик больше не спрашивал меня ни о чём, и я принялся обозревать местные пейзажи, постепенно погружаясь в полудрёму.

Всходившее всё выше солнце стало уже припекать, вокруг лежали поля, то здесь, то там упиравшиеся в лесную чащу. Кое-какие из них были засеяны уже налившимся, поспевшим зерном пшеницы. Другие стояли под паром. То там, то здесь видны были сенокосные луга и охватившие их со всех сторон, подступившие частоколом опушки густых, непролазных лесов, ещё зелёных, но уже подёрнутых едва уловимой дымкой увядания.

Дорога извивалась между полей по холмистой равнине, ныряла изредка в пролески, и порой проходила сквозь густые чащобы. Кое-где на её сухих, пыльных колеях попадались лужи, и когда они были большие, лошадь с трудом перебиралась через них, чавкая копытами в глинистой грязи, а потом ещё долго мучилась, вытаскивая из распутицы телегу, погрузившуюся в жижу до самых осей и уже напоминавшую так лодку в болоте. Старик тогда понукал кобылу и даже изредка, когда слякоть была особенно непролазной, хлестал её для острастки, но не больно, по худой спине и ребристым бокам.

Я уже потерял счёт времени, когда вдруг на какой-то развилке посреди поля старик заговорил:

– Так, ну, теперь слазь… Тебе дальше прямо, а я сворачиваю налево, на пасеку.

– А далеко ещё? – поинтересовался я, оценивая тяжесть своего чемодана.

– Да с километр где-то. Наверное, придётся тебе пешком топать: сегодня вряд ли кто уже в ту сторону поедет…

Мы разминулись, и, таща ставший неожиданно тяжёлым и неудобным чемодан, я промучился ещё с битый час, пока, наконец, не показались через небольшое поле за опушкой леса окраинные дома деревушки.

Природа вдруг сделалась мрачнее, а, может быть, мне так только показалось от того, что я остался один: деревья подступили ближе к просёлку, который сделался уже и сам стал едва ли не тропинкой, чащоба по обе стороны погустела. Частокол деревьев стал чаще, и среди него замерещились в сумраке подлеска тени лесных тварей…

Я не обманулся в своих представлениях: деревушка оказалась действительно небольшой. Была бы она немного меньше, и её можно было бы назвать хутором или выселком.

Около двух десятков деревянных бревенчатых, серых от старости домов предстали перед моим взором. Кое-какие из них даже почернели от времени, покосились на бок и, в общем, представляли унылую, такую знакомую из многочисленных описаний всех времён России картину.

Перед самой деревенькой протекала небольшая речка. Через речку дугой стоял мостик. Дорога к нему шла по насыпи, по сторонам которой был болотистый луг, и речка, протекавшая с востока на запад, слева и справа, по обе стороны от мостика, теряла свои отлогие, едва различимые, берега и разливалась в болотистую заводь, широкую и безбрежную, кое-где поросшую зарослями камыша, утыканную редким берёзовым сухостоем и пожелтевшей травой.

Проходя по мостику, я обратил внимание, что речка не очень глубокая, почти ручей, и местами видно дно из ржаво-рыжего песка и каменной крошки, подёрнутой серым бархатом ила.

Не смотря на то, что время близилось к полудню, на улицах никого не было видно. На домах не было ни табличек с названием улицы, ни номеров.

Покрутившись у крайних изб деревушки, я уже хотел было постучаться в одну из них, как мне навстречу вдруг, заскрипев дверью, из сеней выскочила невысокая стройная девчушка, ловко крутанувшая в дверях коромыслом с пустыми вёдрами. Одно из них просвистело, тихо позвякивая, перед самым моим носом.

– Ой, чуть было не зашибла! – весело произнесла она. – А вы что, к нам?

– Да нет, то есть, да, … к вам. Я ищу бабку свою, Пелагею Пантелеевну.

– А-а, так это на другой конец села надо. Она там живёт, рядом с ведьмячкой.

– С кем, с кем? – не понял я.

– С ведьмячкой, – повторила девушка, но, окинув моё недоумевающее лицо понимающим взглядом, добавила, – ладно, пойдём, покажу.

Мы вышли со двора, обнесённого хлипким забором из жердей, и пошли вдоль по горбатой улице, поднимаясь вверх. Я порядком уже устал и потому молчал, лишь изредка поглядывая на свою спутницу. Она долго и пристально изучала меня с ног до головы, а потом поинтересовалась:

– С города что ли?

– Ага, – нехотя ответил я.

– Надолго к нам?

– Да нет, недельки на две.

– И правильно, – печально вздохнула деваха, – нечего тут больше делать. Скукотища страшенная. Я вот подрасту ещё немного и тоже в город подамся: учиться.

Теперь я с любопытством окинул её взглядом и попытался угадать, сколько же ей лет. С виду было пятнадцать-шестнадцать.

Улица пошла под горку, и мы подошли к колодцу, срубленному и покрытому сверху теремком. Серые брёвна его в запашках и углах поросли мхом.