– Куда перекинулась?
– Ох и мама моя ясная… – Кодя взял себя за лицо. – Да не «куда», а «в кого».
– Хе-хе… хе-хе-хе… в лису? Хе-хе-хе… ага…
– Эй, ты чего? – А я ничего. Я медленно сползала на пол. Веселье, то самое, нездоровое, накрыло-таки истерикой и я, повизгивая и диковато всхрюкивая, сползала и сползала на пол, придавив руками очки к лицу и капая на свитер слезами.
Кодя с удивлением смотрел на меня, а потом, дождавшись, когда я плотно уселась на пол, опять схватил меня за нос. «Ааааапрф» – выдохнула я.
– Успокоилась? – сочувственно поинтересовался гном, вытирая мокрые пальцы об штанину.
– Ага… – я еще раз глубоко вздохнула, вытерла слезы, надела очки и посмотрела в синие жесткие глаза. – Что ли я оборотень?
Похоже, что от моего вопроса у Коди заломили все зубы сразу, так он скривился, так схватил себя за щеку.
– Дара! При чем тут оборотень?!
– Ну как же? В лису перекидываться… – в глазах опять защипало.
– Ты не оборотень. Ты – Дара! Сколь раз тебе повторять?!
– Ды как хочешь, так и назови! Не понимаю!
– Дара – не имя. Не только имя. Это… не знаю! Приговор. Способ жить. Это иной склад души… и не только души. Поэтому – ты! В который раз – ты! Ты можешь нам помочь. В тебе много странного. От прапрабабки твоей Фимы тебе дар достался. От людей, с которыми жила, от родителей твоих, душа человечья, отличная от нас. И все вместе так в тебе перемешалось… Да и сама ты такого наворотила! Вот только от меча зря отказалась.
Я клацнула зубами.
– А про меч-то откуда… Кодя, не пугай меня!
– Удивляюсь я вам, людям… Ты что, не понимала, что делаешь? Не видела, кто приходит на твой зов? – Я мотала головой, говорить не получалось. – И кто меч у тебя забрал, не видела?
– Видела, – придушено прошептала я. – Но я думала – фантазия, сама сочинила…
– Ох и мама моя дорогая, застенчивая, – простонал гном, – ты хлеще Митрофана. Или тебя со словами не учили обращаться?
– Учили. Каждое слово материально.
– Ага. По тебе и видать. Да поднимись ты с пола, Небом тебя прошу. Простудишься же. Охо-хо-хо… И от этого человека зависит жизнь наших детей.
– Вот и я говорю – не меня вам надо! Не меня!
– Молчи уже, болезная! Молчи, добром прошу.
– А то что? – пробормотала я, отряхивая джинсы.
– Ты не гляди, что я тебе по пояс буду, рука у меня тяжелая, – и Кодя сунул мне под нос крепкий кулак, покрытый рыжеватой шерсткой. Я икнула. И успокоилась. Мгновенно.
– Что ж делать, Кодя… – растерянно прошептала я. – Что ж мне делать? Отступать поздно. Но я ничего не умею. А у вас там дети…
– Не знаю. Это тебе решать придется. Вот доберемся до Пристаней, оглядишься, может быть, какая мысль в голову зайдет.
– Кодя, ну что ты несешь! «Мысль в голову»… Мыслей – хоть палками выгоняй, а толку?
Вместо ответа гном снял валенок с левой ноги, задрал штанину, размотал бинт и показал мне сиренево-розовый шрам на месте раны.
– И что? Это ж ты «мазь-зашибизь» готовил!
– Дар, ты что – глупая? Какая мазь за два часа такую рану залечит? Моё варево только заражение остановило, а ткани сращивать я не умею. Живое починять умеет только Дара.
– Да я обыкновенный человек!
– Ага. Тут полная электричка обыкновенных…
– Кодя, – жалобно проскулила я, – а если я не справлюсь?
– Тогда нам придется уйти. Или погибнуть. Наш мир перестал быть безопасным. Наш дом перестал быть надежным. Представляешь, как это? Когда не знаешь, чего ждать от мира, в котором родился и вырос. Когда родной дом отторгает тебя, забирает твоих детей… Ты понимаешь – как это?!
Холодно… холодно… Небо великое! Как же холодно жить…
За окном тянулись белые песчаные отмели, теплые и безлюдные. Море лениво выкатывало волну за волной на пустынный берег. Монти проснулся и, каркнув на прощанье: «До встррррррречи! Порррррра!», вылетел сквозь стекло. Его тень какое-то время летела рядом с электричкой, а потом резко ушла вправо. Тюня опять вылизывался, с остервенением выкусывая из подушечек лап. Кодя тихонько беседовал с Тарасом Прокопьевичем, медведь согласно кивал головой и постукивал лапой по сиденью. Оцепенение потихоньку отпускало. Кофе бы…
– Держи. – Кодя протягивал мне большую чашку.
– Спасибо, – и я поплелась в тамбур, на ходу доставая из кармана сигарету.
В тамбуре было тихо. Стука колес почти не слышно. Я прихлебывала из чашки и в сотый раз пыталась понять, что мне делать. Ничего внятного в голову не приходило. Не в трусости дело, хотя, и она имела место. Настигло отупение, одни и те же мысли бродили по одному и тому же кругу. Что я могу, что я могу, что я могу? Ничего, ничего, ничего… Чашка снова наполнилась кофе. Такого абсолютного бессилия я не чувствовала никогда. Под потолком безумной электрички громко щелкнуло:
Лететь в горящих качелях
Свалить в облако ночи
Не зарубаться на целях
Убить себя, но не очень
Порвать последние нервы
Кормить песню с ладони
Иметь в виду все маневры
Как всегда уходить от погони
Забыть на срок свое имя
Восстать из пепла однажды
Раз цепями, так пусть золотыми
Утопить в любви свою жажду
Заводи свою
Песню номер шестнадцать
По ночам самолетики снятся
С чего бы им взяться
Я буду плакать – ты будешь стесняться
И ни о чём не знать © «Ботаника»
Дверь в вагон открылась, вошел Тюня:
– Ррюкзаак я твой собррал. Через полчаса прибываем.
– Угу.
Волна сухого жара ударила сначала в желудок, потом в сердце. Голова опустела. Наступало время действий.
Кодя вынес мой рюкзак и встал рядом. На плечо опустилась мокрость, тихий голос коснулся уха:
– Если придет огонь – позови воду. Если нападет песок – позови воду. Если земля задержит тебя – позови воду. Мы помним тебя, Дара, – голос стал еще тише. – Мы знаем, что ты ищешь. Помоги нам… Помоги нам!
Я поднесла руку к плечу. Маленькие лапки почти невесомо встали на подставленную ладонь. Ростом существо сантиметров пятнадцать, стрекозиные крылышки блестят слюдой в лучах солнца, синяя пушистая гривка волос, зеленовато-голубая кожа, крошечные лапки с перепонками. Создал же Господь такое чудо! Хотелось смотреть на это крылатое нечто, слушать тихий журчащий щебет и «ни о чем не знааа-а-ать»…
– Дара, нам пора, – Кодя смотрел на меня снизу вверх, сурово, холодно, не ожидая ничего хорошего.
– Да. Нам пора, – эхом откликнулась я.
7.
Широкий перрон, длинная лестница и – вокзал. Круглый, уютный, пахнущий креозотом и блинами. Нарядная сине-белая вывеска «ПРИСТАНИ» с нарисованным маяком. Мы обошли здание вокруг и к моему неописуемому удивлению увидели строение, известное как «остановочный павильон». Но вместо привычных «А», «Т» или «М» на табличках с графиками движения транспортных средств были написаны «ОД», «ОЭ» и «ЗЭ». Я пощупала Кодю за плечо, но гном, что-то обсуждая с Тарасом Прокопьевичем, и только пошевелил растопыренными пальцами в смысле «отстань, болезная».
– Тюнь… Тюня, – позвала я кота, а когда он подошел ко мне, спросила. – А что такое «ОЭ»?
– Открытый экипаж.
– А-а…
– Закрытый экипаж, – Митрофан корчился, пытаясь дотянуться до лопатки задней лапой.
Я наклонилась и стала чесать рыжую спину. Кот блаженно зажмурился.
– Надеюсь, что «ОД» это не огнедышащий дракон, – пробормотала я, и на остановке стало тихо.
Я перестала мацать толстого котейку, и посмотрела вокруг. Что еще я сделала не так? Сострадательные взгляды попутчиков были прикованы ко мне. Даже Кодя, даже Тюня смотрел на меня, как на неизлечимо больную.
– Открытый дилижанс, кхгм… – произнес низкий хриплый голос за спиной. Очень не хотелось оборачиваться. Очень! Но – надо.
