– Кто-о-о?!

– Кипятку налей, а? И не кричи, не кричи. Ведь ничто страшного не вон чего, да?

Я, внутренне повизгивая от нереальности происходящего, подставила емкость под краник титана.

– Благодарствую, – теплой волосатой рукой он ловко перехватил у меня кружку. – А теперь пойдем-ка в тамбур, там тихо, там и поговорим.

– Угу. В тамбур. Тихо. Поговорим. А об чем же, сударь, мы с вами говорить станем? – я постепенно приходила в себя.

– А об чем захочешь. Вот про ночной звонок, например. Про куда ты едешь, опять же. И, самое главное, про зачем тебя туда несет.

В голове опять стукнуло. Гном (мама дорогая!) понюхал пар над кружкой и, покряхтев, сказал:

– Сахарком поделись, – и звучно хлебнул.

– А мёду хотите? – неожиданно спросила я.

– Обязательно. Мёд – это совсем хорошо.

– Ну, тогда пойдем на место. Зовут вас как?

– Кодя. А полностью Никодим Ашотович.

– О, Господи… «Шехерезада Степанна».

– Не смешно. Папенька мой с-под Еревана был, доброго Неба ему, – Кодя приложил руку к сердцу и повернулся в профиль. – Он меня и носом таким наградил. Всем носам нос.

Нос был знатный. Крупный, с горбинкой, породистый такой армянский нос.

Кодя осторожно поставил на столик кружку, уселся на полку, поерзал, достал из кармана меховой безрукавки десертную ложку и с надеждой посмотрел на меня.

– Может быть, вы есть хотите?

– Хочу, – просто сказал он. – Два дни жевнуть не случалось.

Куриная нога, два соленых огурца и бутерброд с сыром перекочевали из рюкзака на стол, а потом в Кодин желудок. Ел он дивно: аккуратно, без малейшей торопливости и намека на жадность. Я хлебала кофе и косилась на гнома.

– Сколь же я тебя по городу искал, это ж страшенное дело, – громким шепотом сказал он, дожевывая кусок сыра. – Отродясь столько людей сразу не видал. Домового сыскать у вас еще можно. А в Москве, верно, и спросить-то некого будет. Рассказывали, рассказывали…

– Кодя, вы хотели что-то рассказать про звонок и про поездку. Это вы должны были встретить меня на вокзале?

– Обязательно я. Но решил подстраховаться, прямо от пенат проводить. А то как же можно поручиться за доставку? Охо-хо, чего же ты мне все вычешь, а? Смущаюсь я сильно.

– Кодя…

– Да, да, – гном покивал, вздохнул, извлек из кармана трубку и сказал: – Пойдем в тамбур.

Табак из двух распотрошенных сигарет был забит в трубку, чиркнула спичка, Кодя выпустил клуб дыма. Я щелкнула зажигалкой.

– Ну дык вот, пых-пых, – начал гном. – Ты ж не совсем дура, знаешь, что не только люди на свете живут, – я кивнула, автоматически соглашаясь со своей неполной дуростью. – Ну вот, пых… Есть места, где грань между мирами очень тонкая. Легко перейти. Про равновесие я тебе рассказывать не стану, тут ты сама можешь много чего рассказать. А бывает, что равновесие нарушается. Или зла много, или, напротив, – добра перевес сильный. И то, и другое опасно. И что характерно, одинаково опасно. Уж как с темными-то боролись! Вот, думали, добро победит и настанет полное счастье и рахат-лукум вместо хлебной корочки. А того не заметили, что добро жесточать стало. Души лишилось добро. Перекосило его как бы… От ведь как! Но этому уж много веков, давно было. Или вот, например, с добром, со светом, значит, бороться надумали. И…

– Кодя. Ты вот это все к чему? Развлечь меня решил или так, «мысью по древу» метнуться?

– Избави Небо! Ни в коем разе! – Мужчиночка истово прижал руки к груди.

– Тогда переходи к делу.

– Угу. К делу. А вот не знаю я, как к нему перейти.

– В чем суть вопроса? Кому, куда и зачем меня надо?

Гном перестал сладко улыбаться и изображать застенчивого сказочного героя. Глаза стали холодными, острыми, лицо осунулось и побледнело. И голос стал другим.

– У нас пропадают дети. Это первая проблема. Есть и вторая. Мы не можем выйти в межмирье. Двери, ведущие в полость, перестали открываться…

Меня прибило к полу тамбура. Гном молча смотрел на меня больными глазами.

– Я понимаю тебя, – прошептала я оторопело, – я понимаю, о чем ты говоришь. И я знаю, что такое полость.

– Ну а чего не понять-то? Ты всегда это знала. Прапрабабка твоя из наших мест родом. Или ты не…?

Помотав отрицательно головой, я попыталась встать. Ноги дрожали и подкашивались, в голове шумело и тикало.

– Чего ты так взволновалась? Ты ж не единственная такая. Наши женщины иногда уходят в ваш… гм… в человечий мир.

– То есть, такие, как я еще есть?

– Ну, в общем – да.

– Тогда почему именно я?

Кодя опять замялся, уткнул глаза в пол и что-то забормотал.

– Что? Я тебя не слышу.

Он поднял на меня глаза, сложил брови домиком и бухнул:

– Потому что ты городская сумасшедшая.

– Вот так вот, – мне стало смешно. Надо быть действительно сумасшедшей, чтобы разговаривать с галлюцинацией. Ну, конечно! Это все иллюзия. Нет никакого Коди. И вообще! Я сейчас сплю на своей полке… Нет! Никаких полок. В своей постели! И никуда я не еду. Все это – сон, сон, морок! У меня температура, я брежу.

– Обязательно. Спишь и бредишь. И подовчёр я тебя не караулил, и никто тебе не звонил, и меду твоего я не ел.

– Мысли, значит, читаешь, да?

– Мы не грамотные, – пробубнил гном. – Читать не обучены. Громко думаешь, вот и слышу.

С этими словами он подошел ближе и пребольно ущипнул меня повыше колена. Я взвизгнула.

– Обалдел?

– А вдруг проснешься, – Кодя постучал трубкой о подошву калоши, надетой поверх валенка.

Я задумчиво терла коленку и рассматривала гнома. Тень от него есть. Гм… запах тоже. Овчиной что ли пахнет? И немного потом. А как он крошки из бороды вытряхивал. Всамделишный. Настоящий. Но почему я?!

– Потому что куришь много. – Гном прислонился спиной к стене и клевал носом.

– Кодя, ты ж спать хочешь. Пойдем, я тебя уложу на свое место. Отдохни до утра. А мне подумать надо.

– Не-а. Ты меня спроси об чем хочешь, да я пойду.

– Куда пойдешь?

– Куда надо. Есть тут места всякие, спится там хорошо, – он туманно улыбнулся и зевнул.

– Кто ночью со мной говорил?

– Ты.

– Нет. Потом, после меня?

– Об чем ты? – гном озадаченно поскреб бороду.

– Когда Дара отключилась, я не сразу положила трубку… и услышала кое-что. Сначала было тихо, а потом шаги такие, как копытцами: цок-цок… и шепот.

– И что тебе сказали?

– Просили помочь, и обещали помощь.

– Копытца, говоришь? По каменному полу?

– Да, да!

– Слушай, Капа… А ты чего-нибудь хочешь?

– В каком смысле?

– Ну, чего-то такого, без чего жить не в радость… а?

– Да.

– Чего?

– Не скажу.

– Ну и ладно. – Он задумчиво вытянул губы трубочкой и подышал. – Похоже, у марвинов тоже пропал ребенок.

– У марвинов? А кто это?

– Народ такой. Вроде ваших фавнов, – я хмыкнула: «ваших». Конечно, у нас этих фавнов просто завались, как гуталину на фабрике. – Очень скрытно живут, ни с кем не общаются, ни в ком не нуждаются. Говорят, что они могут выполнить заветное желание любого живого существа. Найти их сложно. Живут в лесу, а к лесу не подойти.

– Как это?

– Да вот так. Идешь сутки, трое, месяц – и все на одном месте. Лес как был в трех километрах, так и остался. Но кто-то проходил. Только те, кто вернулись от марвинов, ничего не рассказывают.

– Почему?

– Дают слово молчать, и молчат. Если захотят нарушить слово, то молчат до конца своих дней. Марвины отбирают у них речь. Нет, не понимаю. Если с тобой говорил марвин, если они решили с тобой говорить, то, похоже, дела наши еще хуже, чем я думал… Так что ли?

– Кодя, а кто послал тебя за мной и почему все-таки за мной? И не надо про сумасшествие, ладно?

– Ну, об этом не сейчас. Сложно это все и путано. Ты сможешь увидеть того, кто тебя позвал. Если захочешь…

– Это точно?

– Да.

– Ну, хорошо. Но почему – я?

– Твоя прапрабабка была Дарой. И ты – Дара.