– Кодя… – начала я было.

– Я проскочил в тоннель, который держал ворон, – тихо сказал кот, и накрыл лапами морду.

– Монти? – в изумлении воскликнул Кодя. Помолчал пару секунд, набирая воздуха и чувством выдохнул: – Вот же паразит! Как же ты мог подставить Монти?

Кот прижал уши и забился в угол. Рыжая тушка конвульсивно сокращалась в пароксизме стыда.

– Ворон, говоришь…

– Говорю. И что?

– Да так, думаю.

– Кодя, а как у меня получилось попасть на ваш вокзал? Я же пошла по перрону…

– Да не наш это вокзал. Это перепутье. А тебя Монти встречал. Он тоннель открыл прямо по перрону. Ты прошла, даже ничего не заметила.

– Была странная волна теплого воздуха. Мне показалось, что это из вокзала принесло.

– Угу… я и говорю – Монти. – Гном вынул из-за сиденья желтоватый металлический лист и уложил его рядом с Тюней, бесцеремонно отодвинув того в сторонку, потом порылся по карманам, шустро набрал пригоршню мелкого деревянного мусора и сложил его аккуратной горкой посреди листа.

– Кодя, а волк?

– Чего – волк?

– Что делал волк возле электрички?

– Откуда я знаю? – гном дернул носом.

– Кодя, ты темнишь.

– Ну, не знаю я, – он посмотрел на меня честными голубыми глазищами. Слишком честными.

– Кодя, кого переводил волк? – Собеседник мой увлеченно хлопал себя по карманам и делал вид, что не слышит моего противного настойчивого голоса. – Ммммм? Кого переводил волк?

– Правды сильно хочешь, да? – устало спросил гном. Я согласно кивнула. – Ты – двенадцатая. И самая беспокойная.

– А? В каком смысле?.. – но мне что-то расхотелось слышать ответ.

– Ты двенадцатая «ты», которую мы пытаемся… кхе…

– …использовать? Называй вещи своими именами.

– Ну…

– Кодь, я не в претензии. Просто хотелось бы понимать, куда я лезу. Имею право?

– Ну, имеешь. Одна «ты» не поехала. Одиннадцать ничего не смогли сделать. Десять… Одиннадцатая смогла. Она что-то поняла про дверь. Мы думаем, что у нее получилось добраться до марвинов. Она… она такая… – Кодя отвернулся и стал внимательно смотреть в окно. – Три месяца от нее нет вестей. Монти сказал, что видел тело недалеко от двери, со стороны Круглого леса. Но туда даже марвины редко заходят. Только волосы у нее белые. А по одежке – она. И рюкзак ее. И лесовичка видела. Только она прозрачная была. Требовала, чтоб мы еще раз попытались, чтоб привезли тебя. Сказала, что и как нам делать. Я поехал за тобой. Ты – последняя. Больше нам Дару искать негде.

Меня передернуло. Говорить расхотелось.

– Что ты делаешь?

– Костер мне нужен, – пробурчал он в ответ.

Тюня резво соскочил с места и сел на пол, навалившись толстым боком мне на ногу.

Над кучечкой дров появилась странная металлическая конструкция, через минуту в ней возникло нечто, похожее на котелок, только без ручки. Деревяшки взялись огнем. Неведомо откуда взявшаяся в котелке вода закипела. Гном, бурча и вздыхая, все рылся в карманах, и бросал в котелок извлекаемое – пучки сухой травы, несколько перьев, какой-то порошок, похожий на сухую глину, мелкие косточки, нечто, подозрительно напоминающее сушеные лапки мелкой рептилии. В довершение он повертел в руках большой сосуд с мутноватой синей жидкостью, обнюхал пробку, неодобрительно хмыкнул и засунул его обратно в карман.

Тюня нервно почесывался. Я наблюдала. Кодя глянул на нас исподлобья и все-таки объяснил:

– Ногу я поранил. Плохо поранил. Надо лекарство приложить. До дома не дотерплю.

– А чего молчал-то? – попыталась я возмутиться.

– А чего говорить? Думал, что заживет, ан нет, болит все шибче.

– Давай-ка, показывай.

Гном, порозовев с носа, нерешительно взялся за штаны.

– Ну!

– Ай, неловко как-то…

– Да ёлки зеленые, что ж такое? Экий застенчивый. Так, хромал ты на левую ногу…

Я стянула с него валенок (в нос шибануло портянками) и рванула штанину по шву. Кодя только сокрушенно прихрюкнул. Поздно, друг мой, поздно. Рана была чуть ниже колена, сзади. И очень, очень нехороша – икра, покрытая густыми рыжеватыми волосиками, покраснела и сильно распухла. Нет, ну вы подумайте – даже не перевязал!

– Маооо, – я обернулась. Кот, изо всех силенок вытягивая шею, держал в зубах мой рюкзак. Желтые глазюки разъезжались к ушам.

– Спасибо, – порывшись, я нашла маленькую бутылочку со спиртом и бинт.

Кодя повел породистым носом:

– Это что у тебя?

– Спирт медицинский, а что?

– Ничто. В голову шибает.

– Не то слово. Еще как шибает, – я осторожно чистила края раны. Кодя тихонько кряхтел. Нехорошая рана, нехорошая… Зубами, что ли рвали? – А варево твое прикладывать горячим?

– Ага, холодное дольше действует, – задушено просипел гном.

– Так где ты так поранился?

– Да сам виноват… Охх! Девка эта, с паровоза… словила меня на вокзале… Аааааай!! Я – бежать, а она за ногу когтями… А что там на этих когтях… Охх… Кусок вырвала. Кровищи было… Ааааххххооо…

– Что ж ты молчал?!

– А чего орать-то… Ай!

– Митюня, а найди мне кусок клеенки или пергамента, – кот озадаченно глянул на меня, но спорить не решился. Пока я отматывала бинт и накладывала на него густое горячее варево, Тюня притащил лист вощеной бумаги и вопросительно мявкнул.

– Ага, хорошо, – приложила к очищенной ране бинт с мазью, накрыла бумагой, и плотно забинтовала ногу. – Ну? Как? – Кодя только блаженно жмурился. – Давай я помогу тебе штанину вокруг ноги обмотать?

– Ерунда… – и одним небрежным движением пальцев он вернул одежке целостность.

– Гм…

– Я тебя научу. Потом. А сейчас я посплю малость, ладно? – И Кодя, привалившись к мягкой спинке, засопел.

А что с кострищем делать? Не успела я додумать мысль, как оно пропало… то есть растворилось бесследно в воздухе. Это просто белая горячка какая-то!

В вагоне стали слышны голоса. Я осмотрелась. Туманностей как не бывало. А жаль. Лучше бы как-то постепенно… по одному бы они проявлялись. Первым, кого я увидела, был волк. Серый, классический. Он сидел, вывалив розовый язык из сахарно-зубастой пасти, и одобрительно улыбался. Очень красивая барышня с высокими заостренными ушами и кожей светло-зеленого цвета улыбнулась и помахала ладошкой. Пара гномов, упитанных, розовощеких и застенчивых. Кто-то, с коричневой морщинистой кожей и рыже-зелеными глазами, улыбался из конца вагона. Несколько маленьких полупрозрачных крылатых существ, тонко щебеча и вскрикивая, порхали вокруг. А через проход, непринужденно закинув лапу на лапу, сидел белый медведь.

Меня опять как-то замутило, голова немилосердно закружилась. Этого не может быть, потому что быть этого не может ни-ког-да. Зигмунд, Зигмунд, что ты скажешь? Или правильнее будет воззвать к Проппу? На плече стало тепло, и тонкий голос прошелестел в ухо:

– Ты все правильно сделала! Ты – наша, наша! Мы это знали, знали!

Я осторожно повернула голову и скосила глаза. Голубовато-изумрудное хлопало крошечными крылышками, попискивало и смеялось, прыгая на моем плече.

– Вы кто? – обреченно спросила я.

– Мы – мокрости! Мы живем в воде, в дожде, в снегу! Наша кровь – вода, наши слова – вода! Мы сами – вода! Самая чистая вода! – И оно, мазнув по щеке теплым влажным крылышком, порскнуло к потолку и там зашуршало, защебетало, зачирикало.

Медведь тяжело приподнялся и пересел на сиденье напротив. Тюня сдавленно хрюкнул и, раздирая мне джинсы, забился в ноги.

– Кха-кха… Тарасом Прокопьевичем меня кличут, – густым сочным басом проговорил белый гигант, неодобрительно покосившись на кота.

– Оооооочень приятно. А меня…

– А как же! – рявкнул Тарас Прокопьевич, – Дара. Премного наслышаны о тебе!

– А-а-ага, – в голове привычно помутилось.

– К нам, стало быть?

– Ааааауууугу. Да. Да, дела у вас. У меня… У нас… Ну… – ну, не привыкла я к говорящим медведям!

Медведь обвис мордой и кивнул:

– Да, да. Беды у нас… – и, похлопав меня по плечу, вернулся на свое место.