– Мило, что твой отец сам готовит, – я попыталась скрыть собственное смущение, перескочив на вежливую болтовню без особого смысла.

– Ты думаешь? – Барбара усмехнулась, – он считает, женщина не сможет приготовить мясо.

– Да, но… я о том, что вы обходитесь без помощников. Без прислуги, то есть.

– Отец не доверяет чужим, особенно чернокожим.

Мне стало совсем не по себе от разговора, так что я посмотрела в сторону. Дастин и его отец, Джек Питерс, составили компанию мистеру Джексону. Мужчины сжимали в руках бокалы и смеялись, мистер Джексон похлопал Дастина по плечу. Мой взгляд прикипел к широкой улыбке мистера Питерса, и внутри всё похолодело на мгновение: мне вдруг вспомнились слухи, будто бы он имеет отношение к Ку-клукс-клану. Наша Луиза побаивалась проходить мимо него на улице.

– Так что парень, тебе моя дочка понравилась? – мистер Джексон сжимал Дастину плечо с видом отцовского покровительства.

– Барбара очень красивая. Вам повезло с ней, сэр, – Дастин изобразил на лице смущённое благоговение.

– Ха! – громыхнул в ответ, – когда мы покидали наш дом в Аризоне, ухажёров попрощаться очередь выстроилась. Но Барбара у меня гордая, это да.

Мистер Джексон нашёл Барбару взглядом, и его собеседники тоже оглянулись на нас.

– Милая, почему не веселишься? – позвал он свою дочь, но тут же снова обратился к Питерсам, – это так у неё, баловство. Ну, чего стоишь, парень? Иди, развесели её. Ха!

Дастин улыбнулся и направился в нашу сторону, а я взглянула на Барбару: она, кажется, слушала разговор с того же момента, что и я. Вид у неё был злой, губы сжаты, взгляд немигающий, руки, скрещенные под грудью – это не было похоже на детское баловство, притворную обиду, скорее – уязвлённое достоинство. Прежде чем Дастин успел оказаться рядом, Барбара соскочила с качелей и, впившись руками в замявшееся платье, убежала в дом.

Какое-то время я сидела на месте, растерянная. Мне хотелось пойти за ней, извиниться – да хотя бы за то, что собиралась рассказать Элис о ней и Дастине (а раз рассказывать-то особо было нечего, я наверняка добавила бы чего-нибудь от себя, причём без злого умысла и совершенно непроизвольно). Теперь об этом мне стыдно было и думать. Стоит ли говорить, что я поспешила сообщить родителям о своём якобы плохом самочувствии и уйти домой: настроение моё до конца дня было подпорчено.

Я всё это хорошо рассказываю. Но по правде если, то придумываю много: заполняю пробелы, латаю чёрные дыры памяти предположениями. Я не помню, какой пирог мама приготовила для Джексонов в тот день, не знаю – Дастин тот парень или всё-таки Джастин. Но об одном я не вру – о Барбаре. Клянусь всем своим жалким существованием, я помню нежный, словно утреннее небо в любой из проклятых жизней, что я прожил, голубой цвет её платья!

Теперь мои глаза не обласканы такими цветами. Я почти не бываю на улице, я вижу лишь убогие стены и потолок, вокруг меня коричневый, серый, грязный жёлтый, грязный, грязно вокруг, грязь, грязь!.. И сколько бы бедная Нина Петровна не отмывала двери с облезлой краской и полы со вздувшимся линолеумом, пыль и жир по-прежнему оседают на старую мебель, на стены и, кажется, впитываются в самую сердцевину вещей – толкни неосторожно стул, и он рассыплется у тебя на глазах горсткой праха.

И хозяева квартире под стать! Марина, моя милая мать, почти не поднимается с постели, а если и встаёт, то на своего четырёхмесячного сына внимания обращает меньше, чем на раковину или сковородку. На это я не жалуюсь. В тайне ото всей семьи беременная моя сестра при первом же случае сбегает из дома. Мой отец работать перестал – в последнее время вместе с дядей Матвеем они заявлялись домой под вечер, часто навеселе и съедали то, что осталось в пустом холодильнике. Нина Петровна, Цербер моего Аида, не могла оставить этого просто так. Примечательный случай произошёл недавно.

Одним из вечеров братья Одинцовы с шумом ввалились в квартиру. Дверь им, кажется, Нина Петровна и открыла – она собралась ругаться, но я этого не хотел, а потому без особых усилий разразился рыданиями. Она, конечно, прибежала успокоить меня, взяла на руки, поцеловала, так что я почувствовал старческий запах её дыхания, прижала к груди. Но тут же замерла, услышав грохот и хохот на кухне. «Тебе придётся меня подождать», – сказала она мне и попыталась уложить обратно. Я вцепился корявыми ручонками в её халат (это уже мне под силу), отказываясь скучать в одиночестве, так что Нина Петровна подчинилась и понесла меня с собой. Так мне и удалось стать свидетелем следующей сцены.

Кирилл и Матвей расселись за крохотным столиком, заняв своими локтями обе его половины, тарелки перед ними были наполнены супом, кажется не разогретым, потому что пар над ними не поднимался. А на полу валялась и покачивалась на круглом боку пустая кастрюля, из которой стекала лужица. Мужчины не обратили на Нину Петровну внимания, хотя Кирилл, заметив меня, пробубнил: «Здорово, сын», даже потянулся ко мне рукой, но Нина Петровна отпрянула.

– Прекратите есть, – велела она.

Матвей нехотя поднял взгляд от своей тарелки. Он, кстати, похорошел за время, проведённое на свободе: помытый и побритый, в чистой одежде, он выглядел лучше младшего брата – не такой худой.

– Бабуся, не мешай, – лениво отозвался он.

От подобного пренебрежения Нина Петровна вскипела.

– Ах, вы паразиты, – говорила она, – едите мою еду! В доме пусто. Твои дети, – она указала худым пальцем на Кирилла, – не одеты, не накормлены. Яна не слушается меня и пропадает неизвестно где. А ты работу бросил! Вот ты какой хороший отец! Молодец!

– Захлопни-ка, бабуся, пока я тебя не выставил, – пригрозил Матвей.

Кирилл же молчал, глядел на Нину Петровну исподлобья, постукивал костяшками пальцев по столу.

– А с моей Мариной ты что сотворил? – не унималась она, – Я одна семью кормлю. Стыдно мужику должно быть!

Недолго думая, сразу после этих слов, Нина Петровна крепче прижала меня к груди одной рукой, а другой потянулась к полупустой тарелке Матвея: хотела забрать, но Матвей ударил её по протянутой руке. В тишине звук хлопка получился громким, и все замерли.

– Матвей?.. – Кирилл вытянулся вперёд.

Нина Петровна от неожиданности рот открыла. Я было подумал, что после этого она прочь от сюда уйдёт, стерпит эту обиду, ведь она старая и слабая, с внуком на руках, испугается перечить, потому что всем на этой тесной кухоньке было ясно – Матвей не побрезгует ударить сильней. Но если уж человек гордый, он многое может стерпеть, пока наконец чаша терпения не будет переполнена. Лицо Нины Петровны побагровело. Она буквально за пару мгновений втиснула меня Кириллу на руки, схватила с плиты жирную чугунную сковороду и кинулась на Матвея, отвесив ему удар в плечо. Тот мигом поднялся на ноги, как ошалелый, и табурет с грохотом упал. Я телом почувствовал, как вздрогнул Кирилл. Мне сделалось страшно за мою старуху. Матвей замахнулся на неё рукой… Кирилл вскочил с места, и мы преградили ему путь. Кирилл освободил одну руку и упёрся ею брату в грудь, пока я, глядя через его плечо, смотрел в испуганное лицо Нины Петровны.

– Стой, погоди, – повторял Кирилл дрожащим голосом, – оставь её.

Я не мог видеть Матвея в тот момент, но уже через несколько напряжённых секунд тишины и неподвижности Кирилл передал меня Нине Петровне на руки – они тряслись.

– Убирайтесь. Оба, – тихо сказала она, пытаясь совладать с ослабевшим голосом, – и можете не возвращаться, пока не принесёте в дом деньги.

«Ох, что ты вообще говоришь, милая! Подумай, да уходи скорее сама, запрись в своей комнате. Не нарывайся, я прошу тебя! Уйдём скорее!» – мне хотелось умолять её об этом. Я со страхом ожидал новой вспышки насилия… но её не последовало. Вместо этого Матвей оправил свою рубашку, пожал плечами, кивнул чему-то и вышел без слов. Кирилл, ошарашенный, поспешил следом за ним.

И в тот же самый момент, когда до нас донёсся хлопок входной двери и вокруг стало тихо, Нина Петровна с шумом выдохнула и поцеловала меня в лоб. Внутренне я не воспротивился этому, возможно впервые, и я понимаю, насколько это неправильно и вредно для меня, но тогда я просто был напуган случившимся. И горд ею. Со времени того инцидента Кирилл и Матвей работать не начали и денег в семью не принесли, разумеется. Зато возвращаются теперь домой с продуктами: хлебом, молоком, колбасой или макаронами (запахи «взрослой» еды вызывают у меня неутолимый аппетит). И пускай Нина Петровна понимает, как эти двое могут достать еду, она не против: в определённый момент бедность не допускает ни честности, ни гордости.