— Помилуй, помилуй, о Величайший!

Какое-то мгновение Исмаил смотрит на него почти ласково. Потом с такой силой пинает в живот, что все тело визиря сотрясается.

— Мешок мерзости! Дрянь! Наложил свои поганые руки на то, что принадлежит мне — и только мне?

Абдельазиз стонет.

— О, Солнце и Луна Марокко, Властелин Милости и Милосердия, прости своего покорного слугу за все, что он, по-твоему, мог совершить.

— Не пытайся выпутаться, червяк! — кричит Зидана. — Я своими глазами видела, как ты лежал с Белой Лебедью.

Лицо визиря проясняется: он ждал вовсе не этого обвинения. В глазах у него появляется расчетливое выражение, он оценивает, каковы его шансы выжить. Сделав выбор, говорит:

— Но, император, все, кто знает меня, поймут, что обвинение это ложно. Влечение мое — я признаю, грехи мои многочисленны — склоняется не к женщинам, как бы хороши собой они ни были. Тебе это не по нраву, повелитель, я знаю, но тебе стоит лишь спросить своего писца и хранителя Книги ложа, милого Нус-Нуса.

Султан обращает на меня непрозрачные глаза, и его взгляд василиска так пронзителен, что я боюсь обратиться в камень.

— Говори, Нус-Нус.

Я чувствую, что начинаю дрожать. Мне хочется убить врага, заставить эту крокодилью пасть замолчать навеки; мне хочется провалиться сквозь землю. Чего мне не хочется делать, так это оглашать мое постыдное прошлое всем собравшимся. Теперь я — бухари, воин, уцелевший в походе в горы; я не хочу, чтобы во мне видели катамита. Но я должен спасти Элис. Я сглатываю, потом быстро произношу:

— Насколько я знаю, великий визирь предпочитает мужчин женщинам.

— Тебя?

— Он… проявлял интерес. Случалось.

Уклончивость Исмаилу не по душе.

— Говори прямо!

— Ты среди друзей, — вступает Зидана, и голос у нее сладкий от предвкушения.

Если не сработает уловка с Белой Лебедью, она спокойно пойдет другим путем в достижении цели. Подмигнув мне, она говорит:

— Дух сенуфо, помнишь?

Я собираюсь с силами. Это не мой позор, напоминаю я себе. Призываю другое лицо, кпонунгу. Я — не я.

— Абдельазиз бен Хафид насиловал меня по пути из Гао в Фес, после того как купил меня на невольничьем рынке и велел оскопить. Он насиловал меня трижды, пока я полностью не оправился от урезания. С тех пор он пытался сделать это снова — неуспешно.

Глаза Исмаила сужаются, но удивленным он не кажется.

— Снова — когда ты был уже под моей защитой?

Я киваю. Во рту у меня пересохло, я едва могу говорить.

— В последний раз это было, когда мы достигли реки Мелвийя, и тебе пришлось… поучить невольников, которые неверно поставили шатры. Он одурманил меня и велел отнести в свой шатер. Каид бен Хаду может это подтвердить.

Приводят каида. Выслушав вопрос, он поднимает брови и смотрит сперва на хаджиба, который с яростью глядит в ответ, потом на меня. Сострадание у него в глазах или веселье? Как бы то ни было, он рассказывает императору, что его в самом деле позвал один из невольников самого визиря, и он пришел, когда я пытался избежать нежеланного внимания Абдельазиза. Он говорит обо всем пристойно, но точно прибавляя неприятную подробность: дитя, позвавшее его, тоже пало жертвой неестественной похоти хаджиба. Лицо Исмаила темнеет с каждым словом.

— Видишь! — торжествующе кричит Зидана. — Мужчины, женщины, дети — какая неразборчивость!

— Я не прикасался к Белой Лебеди, повелитель! Никогда! Это заговор врагов, они хотят от меня избавиться…

Исмаил берет у жены копье и бьет визиря так, что у него запрокидывается голова.

— Не смей говорить, пока я не велю!

Зидана, на которую это правило, похоже, не распространяется, смеется.

— Отчаянная ложь. Все знают: великий визирь одержим властью и положением. Пока тебя не было, он садился на твой трон, разъезжал по лагерю на твоем жеребце, заявляя, что он — твоя «правая рука». Он даже подарил золотое кольцо, которое полагается только твоим законным сыновьям, отродью Белой Лебеди.

Исмаил тычет в хаджиба копьем.

— Это правда?

— Да, но…

Султан улыбается и возвращает копье жене. Это милостивая, почти теплая улыбка.

— Прекрати ползать, поднимайся на ноги. Вот, возьми меня за руку…

Абдельазиз хватается за протянутую руку и неловко поднимается, встает на дрожащие ноги. Кажется, в нем внезапно рождается надежда, что их долгие, братские отношения восстановлены, несмотря ни на что; в конце концов, до сих пор всегда бывало именно так. Исмаил, однако, не отпускает его — он сжимает его запястье еще сильнее и подносит к глазам.

— Красивое у тебя кольцо, Абду, прекрасный камень. Можно посмотреть поближе?

Визирь пытается высвободиться из хватки Исмаила, но пальцы у султана железные. Он тянет кольцо, оно доходит до первого сустава и застревает. Следует недостойная потасовка, визирь то вопит от боли, то предлагает снять украшение самостоятельно, если милостивый повелитель ему позволит. Мгновение спустя раздается пронзительный вой, и хаджиб хватается за руку — между пальцами у него бьет струя крови. Исмаил вытирает кинжал о халат, снимает кольцо и бросает оскорбительный палец на пол. Одна из кошек с любопытством его обнюхивает, потом на пробу трогает лапкой. Палец отказывается играть, и кошка с презрением отворачивается, садится, вытягивает к небу ногу и начинает вылизывать нижние части тела.

— По-моему, я знаю этот камень, Абду. Он из тех, что подарил мне правитель Герата — ляпис с золотыми жилками из Памирских гор в Афганистане. Но прежде чем ты придумаешь объяснение, позволь сказать — я к этому готов.

Он склоняется к великому визирю.

— Неужто ты думаешь, что я не знаю о тебе все, что только можно знать, Абду? — Уменьшительное имя звучит особенно угрожающе. — Думаешь, я послал за тобой погоню лишь из-за обвинений старшей жены? Все эти годы мне было известно о твоих неестественных склонностях, но я решил не обращать на них внимания, поскольку пользы ты приносил столько, что она перевешивала твою жадность и властолюбие. Думаю, равновесие наконец нарушилось — и не в твою сторону. Я прекрасно знаю, что ты все эти годы запускал руки в казну — развлечения ради я позволял тебе это делать. Но, похоже, пока меня не было, ты дал своей алчности волю. Не пытайся отрицать: я приказал Меднику провести полную проверку по возвращении. Обнаружились, скажем так, существенные несовпадения…

Хаджиб уже почти мяучит, потрясение лишает его слов.

— Мы бы, возможно, закрыли глаза и на это воровство, если бы не тщеславие и властолюбие, заставившие тебя так непотребно превзойти себя самого в мое отсутствие. В Марокко лишь один император, и зовут его Абуль Назир Исмаил ас-Самин бен Шариф.

С каждым именем он сильнее тычет украшенным каменьями кинжалом в хаджиба.

— Я один могу объявить ребенка законным и даровать ему свою печать. Вопросы наследования в моем государстве — не твоего ума дело, червь! Императрица Зидана уже предоставила мне доказательства того, что по твоему приказу в Книге ложа твоим племянником был сделан подлог, так что наказание давно тебя ожидало.

Я изумленно смотрю на Исмаила, потом на Зидану. Она говорила мне, что не скажет Исмаилу, притворялась слабой — ложь, все ложь. Она ловит мой взгляд и томно улыбается, как сытая змея. Она вела долгую игру, шаг за шагом, осторожно, пользуясь моментом, капая ядом в уши мужа, сжимала кольца понемногу, пока не уверилась, что противник не сможет ее укусить.

Исмаил приказывает бен Хаду и командиру бухари взять пленника и привязать его ноги к задним ногам мула, которого потом велено прогнать в западную пустыню.

— Я не оскверню страну, позволив ему умереть лицом к Священному городу.

У хаджиба прорезается голос: он умоляет, но лицо у Исмаила словно из мрамора — холодное и твердое. Он идет посмотреть, как исполняют его приказы, его приближенные идут за ним — это урок любому, кто вздумает забыть свое место. Зидана просится пойти с нами, но ей велено остаться в гареме. Она спокойно покоряется, зная, что победила, но я впервые вижу, чтобы Исмаил ей отказал.