Ожил громкоговоритель:
– Мистер Гордон, на проводе мэр.
– Джек мне пора работать. Жду завтра на ужин! Отказ не принимаю. Понимаю, не слишком удачное время, но жизнь продолжается и вам еще многому предстоит научиться в этом жестоком мире – уметь и хотеть жить дальше, даже если этот гребаный мир катиться ко всем чертям.
Характер Рейчел явно от отца. Та же резкость. Та же черствость. Это как пир во время чумы. Джеку была противна сама мысль об этом ужине.
– Если будем время, приду. Премного благодарен, что уделили время.
Он вышел, почти выбежал за дверь. От духоты и вони разболелась голова. Гордон уже разговаривал с мэром и поэтому ответить не мог, но напоследок одарил суровым мыльным от алкоголя взглядом.
Беспокойство после разговора лишь усилилось. Он ничего не прояснил. Вопросов не стало меньше. В чем Джек абсолютно уверен так в том, что шериф попытается как можно быстрее и «безболезненнее» замять дело. Осталось ощущения недосказанности. Гордон скрывает настоящую информацию или чего-то боится более чем грязная репутация.
Джек не понимал, что смущало больше во всей истории: веревка, вдруг оказавшаяся у Пола, а затем и на карнизе второго этажа в госпитале «Святого Павла» или бегство парня незамеченным. Что же до Керлинов – Гордон допрашивать братьев не станет и с мэром говорить на эту тему тоже.
Мысли вернулись к Рейчел. Джек не любил девушку, это была скорее привычка. Он не видел ее рядом с собой и не хотел видеть. Но последние слова Гордона не на шутку встревожили. Неужели орден и впрямь упек бы ее в дом «Плача». И что ужаснее: прожить жизнь отшельника в монастыре или закрыв глаза быть рядом с ним. С тем, кто никогда не полюбит? Разумеется, ответ очевиден. Монастырь для нее равносилен смертному приговору, а он не убийца. Рейчел не заслуживала такой участи, хоть и была просто невыносима.
Значит – смириться, и пусть будет так, как должно быть? Значит – это рок, судьба, называй, как хочешь? Значит, нужно просто жить дальше, как говорит шериф? Но что делать с волей, которая отказывается плыть по течению, словно прогнившая в воде щепка. Покорно сложить руки и отдаться на волю случая?
Он так не может. Из любой тупиковой ситуации найдется хотя бы одна единственная тропинка в обход. Так не бывает, чтобы сто из ста… Всегда есть исключения! Всегда есть выбор! Его нужно лишь увидеть, почувствовать своим шестым чувством. Дух бунтарства лишь набирает силы. Джек никогда не мог спокойно слышать о покорности и предопределенности. Это единственное чего он не выносил!
Монастырь «Плача», как средневековый замок синей бороды! Войти можешь, выйти – нет. И действительно – он не знал никого, кто бы мог похвастаться посещением мрачного места. Не то, что туристы, ни один из местных никогда не переступал порог величественного замка.
Находясь на склоне горы, окруженный глубоким рвом, монастырь сообщался с остальным миром лишь с помощью единственного узкого каменного передвижного моста, управляемого тяжелой лебедкой. Укрепленный, словно средневековая крепость. Окруженный лесом. Таинственный и недосягаемый для чужих.
Настоятельница матушка Афения редко выезжала по делам, являясь единственной женщиной, кому позволено беспрепятственно покидать старые стены. Хотя, по слухам, в монастыре проживали еще несколько монахинь, Джек никого из них никогда не встречал. Старый смотритель и единственный помощник матушки Афении глухонемой Торл, изредка появлялся в городе по делам монастыря. Закутанный в монашеский балахон, с натянутым на глаза капюшоном он вызывал двоякое чувство: дети его боялись, а девушки, чтобы не встретиться с ним на тротуаре, спешили перейти дорогу.
***
Недалеко от плато Уотерби на шоссе двести сорок шесть пикап остановили коронеры, но, узнав Джека, пропустили вперед с условием: дальше он пойдет пешком. Как было официально заявлено, дорогу перекрыли на ремонт, а петляющая по серпантину машина непременно вызовет ненужный интерес. Среди прибывших туристов обязательно отыщется очередной слишком любознательный зевака и станет задавать ненужные вопросы.
Джек шел по дороге, где они вчера так беззаботно гоняли, и тихо плакал. Боль, жгущая изнутри, прорвалась наружу. Лицо Пола все время стояло перед глазами, в его взгляде – тоска, грусть. Господи, он видел его всего за несколько часов до смерти.
Как же такое могло произойти? Ведь он просил сообщить, если что-то понадобиться. Почему Пол не позвонил? Почему никому ничего не сказал? Джек примчался бы в любое время суток, и Пол это знал. Зачем он направился Челмонт? Что ему там было нужно?
Джек не мог представить его мертвым. Молодой жизнерадостный парень только что жал тебе руку, а теперь его нет. Он никогда не пройдет по улицам. Никогда больше не войдет в школу. Никогда не поцелует девчонку. Никогда не подарит матери цветов. Как это странно и жутко! Он жил, кипел планами, надеждами, встречался с друзьями, играл в футбол, а теперь лежит на разделочном столе в госпитале «Святого Павла». Неужели жизнь так бессмысленна? Ради чего?
Солнце начинало припекать, небо очистилось от туч, став ярко голубым. Непогода и ливень ушли на север, оставив после себя мокрый асфальт и разбросанные листья. Слабый ветерок играл с непослушными волосами. Нежно прикасался к лицу, вытирая слезы, как заботливая мать, но Джек ничего не ощущал, кроме душевной муки и давящей грудной боли, не слышал трель жаворонка, не замечал ярких лучей солнца и воробьев, беззаботно плескающихся в лужах. Перед глазами сплошная тьма, а в сердце поселился страх – ощущение безысходности и хрупкости человеческой жизни.
Джек пытался восстановить вчерашний вечер в госпитале буквально по минутам. Может, что-либо осталось незамеченным: голос, мимика, любая на первый взгляд не имеющая значения деталь. Что он не видит?
Обычный вечер, ничем не отличавшийся от сотни других: тишина холла, мерцающий свет лампы дневного освещения, поскрипывающая от сквозняка дверь в конце коридора. Он не находил зацепки, не знал, где искать. Не мог придумать повода, оправдывающий побег Пола.
Участок дороги, где произошла авария, огородили желтой летной с надписью «Полиция Фейерлейка. Округ Лейк». В глаза сразу бросилось разорванное наружу ограждение, смятый, словно картонная коробка, бетонный столб и лужа крови, приблизительно в десяти ярдах дальше.
Несколько ворон, оглашая небо громкими криками, летали над снующими по дороге людьми, пытаясь ближе подобраться к островку запекшейся крови. Опускаясь на каменные валуны, семенили лапками к вожделенному обеду. Настороженные глазки зорко следили за полицейскими. При малейшей угрозе птицы громко и возмущенно каркали, размахивая крыльями, но улетать не спешили.
Копы не обращали на ворон никакого внимания, привыкшие к их неминуемому присутствию, но Джека при виде жуткого пятна крови и черных птиц, чуть не вывернуло наизнанку. Он закашлялся и отвернулся. Сердце забилось учащенно и громко. Подняв с дороги гальку, он запустил ею в наглецов, которые взмыв вверх, огласили округу недовольным карканьем.
– Вот гадкие отродья, – процедил он сквозь зубы.
На месте работала бригада Гордона. Двое полицейских измеряли лебедкой тормозной путь, оставленный колесами «вайпера». Тормозной путь не смыл даже идущий ночью сильный ливень. Темной линией он четко выделялся на мокром асфальте, обрываясь возле разорванного ограждения.
Машина неслась с большой скоростью. Сначала «вайпер» занесло на повороте, закрутило, ударило левым боком по касательной, развернуло и выбросило в пропасть, легко разорвав неустойчивое ограждение. Все это Джек услышал от пожилого человека в гражданской одежде, говорившего в диктофон. Он кивнул ему, продолжая обследовать дорогу дюйм за дюймом.
По всему периметру разбросаны куски металла, стекла, обрывки одежды, несколько смятых фотографий. Джек заметил в трех футах вправо сломанную шариковую ручку, и желудок болезненно сжался. Молодой человек в форме, стоявший рядом, проследил за взглядом.
– Только не трогай здесь ничего, Джек! – Он подошел, сочувственно заглядывая в глаза. Даже сквозь природную смуглость заметно, как коп побледнел. – Шериф звонил, предупредил, что ты подъедешь. По мне, так лучше бы ты не приезжал. Не нужно смотреть на такое.
