Такой ли уж настоящий?

Голос издевался. Свет взгляда пронзил душу до самых глубин, всколыхнул безумием, жаром разлился по груди. Нестерпимо жгла запястья татуировка рода, переплетая прежний детский рисунок в новый — в узоры взрослого мужчины, а где-то глубоко внутри поднималась к горлу тревога.

Не бойся… Не его ты должен бояться. Он нам не помеха.

Помеха? Не его? Но Рэми вдруг успокоился.

Чувствовал, что маг-мальчишка совсем неумелый, бродит по верхам души, не в силах заглянуть в ее глубины. Знал откуда-то — что-то делает архан не так, и это «не так» поможет Рэми выжить.

Молодец, правильно думаешь...

А потом мир вдруг сузился до стоявшего перед Рэми архана. Запястья, еще горевшие после пробуждения магии татуировок, крепко обняла кожа браслетов главы рода. Охладил лоб железный обруч, и Рэми твердо выговорил в загустевшем воздухе холодно-уверенные слова клятвы. Обязуясь сам кормить семью, он вдруг понял, что впервые в жизни не может уважать стоящего перед ним архана.

Вот и хорошо, хорошо, мальчик, как быстро ты взрослеешь...

Разве можно такого уважать? Теперь, когда утихло синее пламя в глазах мага, перед Рэми оказался обычный тринадцатилетний парнишка. Слишком самоуверенный, слишком слабый, слишком ранимый, чтобы быть таким, как Жерл или любой из дозорных. Сильным. Защитником. Значит, не все арханы… сильные?

Все люди слабы... и арханы — тоже.

Облегченно выдохнул за плечами старейшина деревни. Шагнула к Рэми бледная мать. А стоявший у самого края людского круга Жерл неожиданно презрительно посмотрел на довольного собой мага.

— Уверен в том, что делаешь? — спросил старшой.

— Не тебе решать! — гордо вскинул подбородок архан.

Он резко развернулся, и подол темно-синего плаща больно полоснул Рэми по щеке.

До чего же глупы некоторые люди.

Старшой промолчал. Посмотрел зло в спину обходящему лужу арханчику, плюнул в дорожную грязь, протянул Рэми руку и сказал:

— Ну что же, может, на это воля богов.

Разверзлось небо, хлынули на землю тугие, хлесткие струи ливня.

— Скажи спасибо матери! — перекричал шум дождя старшой.

— За что? — не понял Рэми.

— Не спасла бы мне знахарка жизнь… — Рид побледнела еще сильнее, хотя казалось, что больше некуда.

Старшой осекся, махнул рукой и добавил:

— Ваше дело. Вы и разбирайтесь. Но архану я тому не завидую, аукнется ему глупость.

И тем же днем умытое дождем солнце чертило тени и рассыпало блеск в заросшем саду, а Рэми долго стоял возле дома Захария, не решаясь войти… как новый заклинатель и как хозяин.

Ну что же ты... теперь это твой дом. Твоя мечта исполнилась. Теперь твоя семья с тобой. Чего же ты опять боишься?

— Рэми? — позвала за спиной мать, и волчонок, обняв испуганную немного Лию, сказал:

— Добро пожаловать домой.

— До-о-м-о-о-й? — прокаркал с плеча Лии Черня, наклонив голову.

— Домой, — ответил Рэми, радуясь, что теперь клевать деревенских ворон будет гораздо реже.

И что самое главное, теперь они свободны и могут быть вместе. Рэми и его семья, так, как он уже давно мечтал. Только почему на сердце так тяжело?

Потому что прежде чем продолжать жить спокойно, ты должен как следует попрощаться еще с одним человеком, не так ли, Рэми? Давно уже должен был, но все откладывал. А теперь откладывать больше нельзя...

— Рэми, идем, — сказала сестренка, но Рэми уже не слышал…

Все вокруг будто поплыло и ушло далеко — и лес, и домик, и сестра с матерью. Пытался дозваться Жерл, Рэми даже почти откликнулся, но вновь поплыл на волнах тревоги, услышав тихий плач-зов: «Я не смог, не справился. Ты только об этом меня просил, а я не справился…»

— Лиин, — выдохнул Рэми, пытаясь мыслью дотянуться до полузнакомого голоса. Он покачнулся, оперся руками о косяк двери и, тяжело дыша, упал на колени.

«Мой архан, прости… не справился… умрет, на закате… не справился… и я с ним, позволь, позволь… прошу, позволь!» — плакал вокруг лес. И сердце вдруг остановилось, а грудь пронзила острая, невыносимая боль. Не справился… Ар?

— Да он весь горит! — сказал где-то рядом Жерл, подхватывая Рэми на руки.

А потом везде полыхал огонь. И Рэми судорожно хватал воздух ртом, пытаясь дышать, рвался в чьих-то руках. И звал, бесконечно звал:

— Ар!

Он слышал взволнованный голос Жерла, отдающего приказы, чувствовал на лице прикосновение холодной ткани. И тянулся, тянулся к этому холоду, утопая в огне лихорадки, и шептал что-то, сам не зная — что, выдыхая имя:

— Ар…

А потом, неожиданно:

— Аши…

Зов огненной стрелой улетел в темноту, и Рэми выгнулся на мокрых от пота простынях. А потом обмяк, успокоившись. Даже дал себе споить немного отвару и задышал ровнее. Он знал, что его услышали.

— Ну наконец-то! Иди ко мне, — звал из темноты тот самый голос, что не давал покоя целый день, и Рэми пытался идти. Сначала полз, потому что сил не было, позднее встал и брел в темноту покачиваясь, спотыкаясь и боясь упасть. Потому что если упадет, то больше не поднимется — сил не хватит.

— Иди… — и Рэми уже не пошел, побежал. К свету, к чистому воздуху, к солнышку, поднимающемуся над облаками.

— Иди! — позвали над пропастью, и Рэми смело шагнул вперед разрывая невесть откуда взявшиеся цепи. И его подхватили на руки у самой земли, и сила, которая снилась ночью, пугала и манила, укутала мягким одеялом, и ударили сильные крылья, а ласковый голос прошептал на ухо:

— Ты все же пришел ко мне, мой мальчик. А теперь спи, спи спокойно... Я позабочусь о твоем брате.

«Брате?» — удивился Рэми, погружаясь в тяжелый сон.

Темнота давила. Воздух казался тяжелым и густым как кисель, дышать им было невыносимо. Да и не хотелось. Хотелось на свободу, расправить крылья, взлететь в ночную высь, и долго, до мучительной усталости в мышцах, пронзать небо, соревнуясь с ветром. Когда-то это было реальностью. Теперь реальностью была темнота ритуальной башни, тяжелое прерывистое дыхание и слабая надежда, что ему дадут возродиться в теле носителя.

— Носитель… сам в это веришь? — смеялся Киар.

— Тебе легко говорить, — горько произнес Аши, бессильно повисая на цепях. — Ты друг смерти… я — люблю жизнь.

— Целитель судеб, как красиво звучит… и как жалко выглядит на деле, — продолжал издеваться брат. — И твой новый носитель, которым ты так восхищался, не слышит зова, закрывается…

Аши сглотнул, почувствовав горькую волну бессилия. Израненные о стены крылья болели невыносимо, цепи стерли запястья до крови… Хотя бы глоток свободы сейчас, хотя бы на мгновение вдохнуть вешний воздух, насладиться солнечным светом! Хотя бы на миг сплести свою душу с душой носителя… Аши просит слишком многого? Отец обещал. Отец забыл…

— Нас с тобой прокляли, — вновь прошептал в темноте брат. — Мы больше никогда не выйдем из этой башни…

А остальные? Выходят! Аши знал! Чувствовал, завидовал и умирал от бессилия, вновь пытаясь дотянуться до носителя. Эррэмиэль… почему? Проклятие, почему ты не слышишь?

— Бесполезно… — вновь прошептали в темноте, и Аши опустил голову, понимая, что брат прав. И в самом деле бесполезно. И сын бога смирился.

Время тянулось медленно, будто растягиваясь. Аши повис на цепях, то с головой уходя в спасительные сновидения, то вновь возвращаясь в темноту башни. Брат молчал. Видимо, тоже заснул, расправлял во сне черные крылья, вился над охваченной огнем землей в танце со смертью. Видимо вновь, как и Аши, возвращался мыслями в те времена, когда они были свободны. И всемогущи…

Аши не любил смерти. В своих снах он проходил по цветущим садам, смотрел и не мог насмотреться, как летели на землю белоснежные лепестки. Почему люди не умеют ценить того, что имеют? Почему обязательно надо испортить, уничтожить, скомкать? Зачем нужны эти войны, от которых лепестки окрашиваются алой кровью и черной копотью? И почему кажется, что вокруг темной пеленой разлилась грусть?