— Так ли? — улыбнулся Жерл.

— Уйди.

— Не могу, я должен за тобой присматривать.

— Я никуда не пойду.

Жерл поверил. И прежде, чем утром они с Арманом покинули замок, узнал, что своенравный ученик подписал помилование Виреса.

— Потому что жить временами сложнее, — прошептал мальчик в ответ на прямой вопрос: «Почему?»

Пока Жерл сидел с мальчишкой в одном из поместий, Эдлай небо и землю перерыв в поисках убийц своего воспитанника. Говорят, что Темный цех, не выдержав облавы дозорного, сам сдал ему заказчика. Говорят, что заказчиком оказался глава семейства Виреса. Гэрри. Говорят, что мужчина кривился на допросах и говорил, что Арман не имел права приговаривать Виреса, что телохранитель повелителя в его семействе это большая честь...

Жерл лишь вздохнул услышав эти слухи. Честь, как же. Гарри, небось, надеялся, что после смерти Армана его сделают главой рода. А как же иначе... Вирес ведь из его семейства, да еще и телохранитель самого повелителя. Только вот не удалось... на счастье.

Поговаривали, что на допросе мужчина шипел как змея, что Арман молод, глуп, и род никогда не потянет. Что властвовать над родом, пока Арман останется главой, все равно будет либо Сеен, либо Эдлай, а этого семейства не потерпят. И что не пойдет повелитель против семейств северного рода, и ничего Эдлай ему не сделает.

Говорят, что Эдлай лишь молча положил перед мужчиной бумагу, и тот побледнел, вмиг заткнувшись. Понял, что еще слово, и одной жертвой его семейство не обойдется. А так... Эдлай удовлетворился только смертью главы, отправив его детей и внуков в изгнание, заодно поумерив гордыню остальных семейств.

Поздней осенью, когда зависли над столицей тяжелые тучи, Жерл вместе с Арманом стоял в собравшей на площади толпе и смотрел, как опускается на колени, кладя голову на плаху, еще недавно полный сил, а теперь исполосованный кнутом мужчина. Дрожа в одной тунике, такой слабый с виду и немощный под пронзительным, холодным ветром, бывший глава семейства посмотрел вдруг в толпу, безошибочно нашел взглядом Армана и улыбнулся.

Мальчик даже не вздрогнул. И даже не отвернулся, когда мелькнул и опустился на плаху топор, и покатилась в корзину голова. Жерл положил ему руку на плечо, испытывая и облегчение, и сожаление одновременно. Теперь Жерл может вернуться к пределу, к своему отряду. Но с другой стороны и тихого да гордого ученика бросать совсем не хотелось.

— Останься с ним еще на одну ночь, — сказал Эдлай, глядя с тревогой в тяжелое, низкое небо.

А вечером кружились за окном первые в этом году снежинки, и лежал в темноте неподвижно, сжавшись на кровати в комок, Арман. Жерл никогда не видел ученика таким. Не зная, что делать, как помочь, он вздрогнул, когда мягко открылась дверь, и зажглась вдруг на лбу гостя руна, выхватив из темноты знакомое, но слегка повзрослевшее с момента их последней встречи лицо.

Жерл поклонился молодому телохранителю повелителя, слегка удивившись неожиданному визиту. Вирес ответил величественным кивком, опустил на плечи капюшон плаща, и присел рядом с Арманом на край кровати. Глядя на своего бывшего главу рода с неожиданным для Жерла сочувствием, он вдруг положил руку на плечо Армана да так и просидел всю ночь не шелохнувшись, и вышел на рассвете, когда Арман забылся тяжелым сном.

— Теперь ты можешь его оставить, — сказал утром Эдлай. — Теперь он все выдержит… до следующего первого снега.

Солнце сегодня светило немилосердно. Жерл посмотрел на сидящего за столом мальчика и кивнул: Арман вновь стал спокойным и холодным, будто и не было предыдущей ночи. И так же, как и каждый день, после обеда мальчик уселся писать письмо, всегда начинающееся одной и той же фразой: «Здравствуй, Лиин. Я расскажу тебе об Эрре …»

Жерлу приходилось читать написанное учеником, чтобы Арман не поведал бы бумаге нечто, о чем говорить было нельзя. И из писем он узнал об обоих братьях больше, чем знал о собственном сыне. Память Армана была потрясающей. Мальчик помнил каждую мелочь, безэмоционально выплескивал свои воспоминания на бумагу и даже, наверное, не понимал до конца, о чем пишет, никогда и нигде не вспоминал о Рэми, кроме как в этих письмах. Никогда не перечитывал написанное и с легким удивлением встречал все вопросы о брате: будто и в самом деле не понимал, почему должен о нем помнить.

Письмо было на этот раз каким-то... тоскливым, наверное, полным боли и необычным. Дочитав, Жерл скрепил бумагу печатью и вложил ее в стоявшую на камине малахитовую шкатулку, аккуратно закрыв крышку и проведя пальцами по выгравированным на стенках рунам. Он чуть замешкался, не успев отдернуть руку, и пальцы его пронзила боль, когда магическая вещица переправила письмо в такую же шкатулку, стоявшую на столе запертого в магической школе мальчика. Лиина. Тени Рэми.

Завтра кто-то другой будет читать письма Армана. Жерлу пора домой. К черноглазому мальчишке, к Рэми.

Создал Единый земли девственные и чистые. И наполнил их жизнью. Создал он для Кассии младших богов, красивых, гордых, совершенных. И были боги молоды и свободолюбивы, и начали они делить земли богатые, и разыгралась великая битва. И много людей полегло в той битве, и пропиталась земля кровью, а дома людские наполнились плачем.

Услышал Единый плач новорожденного народа своего да пригрозил детям своим любимым — коль не закончат ссор, войн да битв, уничтожит Единый и земли те, и народ тот, и младших богов, что дал народу он тому.

И опомнились младшие боги, и услышали они плач народа своего, и устыдились деяний своих. Заключили мир они и покорились самому сильному, мудрому и великому, Радону, дав ему клятву нерушимую.

Лишь сестра Радона, гордая Виссавия, отказалась поклоняться брату. Бросилась она в ноги к нему и взмолилась:

— О, брат мой! Велико милосердие твое и сила твоя велика. Но плачет душа моя, кровью обливается, свободы просит. Не могу подрезать я крыльев своих, не могу склониться перед тобой, ибо будет то погибелью моей. Слишком сильно во мне дыхание гордыни и лишь пред Единым способна покориться душа моя. Но знаю я, брат мой, что не могу оставаться с вами, не дав клятвы тебе великой. И потому умоляю тебя, ради отца нашего, Единого и милосердного, позволь мне удалиться в места уединенные, безлюдные, суровые. Дай мне властвовать над ними единолично, вечно, ни пред кем помимо Единого голову не склоняя.

И пожалели боги прекрасную Виссавию, и отдали ей пустыни жаркие и реки огнем наполненные. Возрадовалась Виссавия, простилась навсегда она с возлюбленными братьями и сестрами своими, удалилась в пустыни неживые, чтобы заснуть там сном беспробудным. Ибо не может жить бог младший без человеческого преклонения.

— Помни, сестра моя, если найдутся люди, что возжелают жить в землях твоих, то будут подданными они только твоими и только ты будешь над судьбами их властвовать.

— Не люблю людей я, брат мой. Желаю лишь я лишь покоя и вечный сон — судьба моя.

И удалилась гордая богиня в земли свои, и возлегла на ложе каменное в центре пустыни безжизненной. Окружили пещеру ту боги младшие зарослями тернистыми и скалами непроходимыми, оплакали они сестру свою безрассудную, и забыли люди о великой Виссавии, поклоняясь Радону и милосердным братьям и сестрам его.

Так началась новая эпоха в Кассии.

Процветала Кассия. Росли в ней города богатые, в достатке жил народ ее. И возгордились люди, начали забывать богов, храмы разрушать, да кровь проливать за власть и за золото. Опечалились боги, видя безрассудство детей своих, отдалились от людей, воспарив в небеса к отцу своему, подарил им отец милосердный забвение и сон сладостный.

И захватили Кассию силы злые, и воцарилась на землях богатых эпоха беззакония. Вспомнили люди о богах своих милосердных, вернулись к храмам они своим, воскурили благовония на алтарях заросших и взнесли молитвы богам своим. Но крепко спали боги в милости отца своего, не услышали они молитв людских, не вняли слезам их.