Потом голубей пожарили, натурально. В общую кухню на запах сбежались со всего этажа. Всем интересно, кто так разбогател, что цыплят-табака готовит? Правда, когда мы объяснили, из чего цыплята, народ разбежался. Половина с криком «Садюги!», половина – «У них же птичий грипп бывает!»

Да, с голодухи чего не съешь… А как мы на том же чердаке самогон варили? Ух, было дело!

Я в шестидесятой комнате жил, а в пятьдесят седьмой обитал Серега Глушко, вокалист с четвертого курса. Бас. Метр девяносто пять роста, сто пятнадцать килограмм веса. Ничего так парень, наш человек. Вокалисты, они обычно прибабахнутые – не пьют, не курят, свои нежные связочки берегут. А Серега – нормальный пацан, помню, часто повторял: «Водка придает голосу силу, а «Беломор» – тембр!»

И задумал как-то Серый самогону наварить. Горилки, то есть. Как украинский хлопец технологию знал отлично, а как широкой души человек решил не мелочиться и брагу бодяжить не в бутылке какой-нибудь и не в банке, а сразу в бидоне молочном – на сорок литров. Ну, и нас к проекту привлек, дружбанов-приятелей.

Надыбали мы в соседнем магазине флягу – у грузчиков в аренду взяли, за пузырь «Агдама». Вместе, кстати, и выпили. Дрожжей в бидон насыпали, воды налили, и целый месяц кидали все, что под руку попадется. Кефир прокисший, сметану, варенье засахаренное, корки хлебные… короче, что способно бродить. Держали бидон в тепле, возле батареи. Одеялом накрыли, ну, для согрева опять же, да и комендант общежития чтобы не просек. Разок-другой брагу попробовали – нет, так пить невозможно, гадость несусветная! Даже наши луженые желудки не могли зелья переварить. И к лучшему, а то бы выхлебали до срока…

Когда брага поспела – запенилась такими зловещими мутно-зелеными пузырями, – перетащили бидон на чердак. Из лыжной палки, – той самой, с бушменской охоты оставшейся, – соорудили спираль. Паяльная лампа заготовлена заранее. И понеслось!

Зима в разгаре, на чердаке холодно, долго не высидишь. А целую флягу перегнать – сколько времени нужно! Так что мы посменное дежурство организовали. По двое лезли наверх и следили, чтобы процесс шел правильно: пламя паяльной лампы горело ровно, бидон нагревался, из трубки регулярно капало. Полные бутылки аккуратненько закупоривались и вниз передавались, пацанам. Ну, по ходу продукцию дегустировали, само собой, куда без этого. Контроль же нужен… К концу надегустировались!

Отсидев с напарником очередную смену, собираюсь я вниз… А чердачная лестница – с перекладинками, типа пожарной, – спускалась в коридор верхнего этажа общежития. Я люк открываю, и, не глядя, схожу по лестнице… оба-на! – прямо в лапы коменданта! Он, оказывается, заметил нездоровое оживление в конце коридора, вот и решил поинтересоваться, что там за тусня?

Прикинь, дружище, комендант на меня смотрит, а я весь синий от холода и от горилки. Понимаю, что если рот открою – такой духан от меня попрет, что комендант упадет, где стоял. Да и бесполезно варежку разевать – сказать-то все равно ничего не могу. Не в состоянии. И выгнали бы меня из общаги (а это ж смерти подобно, места в общежитии лишиться!), но тут девчонки подоспели. Ну, с нашего этажа, боевые подруги. И Ленка среди них.

Отмазали меня девки. Типа, это они меня попросили на чердак слазить – простыни повесить сушиться. Комендант и поверил, дурачок. А я только глаза таращил и молился, чтобы напарник мой сверху не свалился. До кучи. Тогда точно кранты.

Такие дела… Ты, наверно, думаешь теперь, дружище, что музыканты сплошь алконавты и балбесы? Признавайся, подумал?

Но это же одна сторона медали. А другую мало кто видит. Как по шесть-восемь часов на инструменте упражняемся. Как один пассаж по сто, двести… триста раз повторяем, пока не добьемся идеального звучания. Как струнники пальцы сбивают до крови под ногтями, до мяса на подушечках. Как духовики легкие рвут, профессиональные травмы зарабатывают. Если хочешь знать, дружище, трудолюбивей музыкантов нет никого. Это ж сколько терпения нужно, чтобы отучиться в музыкальной школе семь лет, потом четыре года в училище, и еще пять – в консе. В консерватории, то бишь. И всю жизнь ежедневно заниматься, чтобы квалификацию не терять.

А в итоге влачить нищенское существование. Потому как серьезная музыка нынче никому не нужна. Ни оперная, ни симфоническая, а уж про джаз вообще молчу.

Вот так-то. Поставь здесь, Ботан, наоборотный смайл. Даже два. Чтоб читатель знал, как я скорблю. :( :(

На этой оптимистической ноте, дружище, мы сегодня закруглимся. Тебе уже спать пора… Что, рано еще? Ложись, дурашка, наслаждайся! Это мне сейчас улетать… черт знает куда, и всю ночь холодным потом обливаться. Хоть ты за меня отоспись!

Вот тебе хайку напоследок, вместо колыбельной.

Я не проспал.

Это будильник во мне

Встал навсегда.

Привет всем, кто… Или, как сказал бы Ацкий кактус, «Превед фсем!»

Недавно пришла с работы, тяжелый сегодня выдался… Зашла в квартиру, отперев своим ключом (у нас давно никто не походит к двери), Георгий сидит в кресле, по телевизору – футбольный матч. И я вот что вспомнила.

Муж тоже любил футбол, и я частенько пристраивалась рядом и смотрела, правда, не столько в телевизор, сколько… А потом увлеклась и тоже стала болеть, научилась разбираться во всех этих «вне игры» и «одно касание». И переживала, и вскакивала вместе с Артуром, когда комментатор кричал «Опасна-а!»…

А сейчас мне почему-то не хочется смотреть…

Ну да ладно. Вернемся лучше к фоткам.

Мальчик с ясными глазами и светлой челкой, небрежно заброшенной набок, смотрит в объектив строго и без улыбки. Фотография из школьного альбома. Алик забрал его с собой в Москву, но я успела вытащить… Белая рубашка, пестрый галстук, модный пиджак с клубными пуговицами по триста рублей за штуку… какая битва шла в родительском комитете, когда решался вопрос о форме на выпускной класс!

Сына в свое время удалось пристроить в английскую гимназию, и уже с первых дней учебы стало понятно, что класс ровнехонько делится пополам: часть ребят умненькие и талантливые, остальные – дети богатых. Впрочем, классу к пятому-шестому все смешалось в доме… Кое-то из отличников не выдержал гонки и скатился, кто-то наоборот выбился в звездочки, да и социальный статус родителей постепенно менялся. Причем в обе стороны – времена-то какие…

Состоятельные мамы старались перещеголять друг друга и мамаш из других классов. Каждой осенью на школьном шоу «Показ формы» родительницы ревниво сравнивали – форма чьего класса красивее, чья фантазия богаче и возможности круче. Ярмарка тщеславия? Хорошо, хоть дети этого не понимали. Или все-таки?…

Парень на фотографии пытливо всматривается в объектив, может быть, стараясь заглянуть в будущее… А там, уже совсем скоро, выпускной вечер, торжественное вручение аттестатов, взволнованные учителя, родители, что заикаются в микрофон словами благодарности, вальс «Когда уйдем со школьного двора»… семнадцатилетний Алик впервые в жизни напьется, и я полночи отпаиваю его раствором марганцовки и густо посоленными сырыми яйцами, а он, бледный и с мокрыми волосами, слабым голосом клянется, что больше никогда в жизни, и как люди пьют эту гадость, и пусть сами пьют, а я ни за что, ох, как же мне плохо, мама…

Картинки оживают: звук льющейся из крана воды, я на кухне растрепанная и в халате, за окном светает – заканчивается ночь выпускников, из ванной стоны бедного Алика, и мучительно сжимается сердце – так жаль моего мальчика, который снова… маленький и беззащитный…

А давайте посмотрим его детские фотографии? Сейчас найду… Ага, вот.

Какой он здесь смешной! Голова большая, волосики светлые растрепаны, улыбка во весь рот, и на щеках такие родные ямочки… Два годика. Это мы возле дома, в песочнице.

Алик был невероятно шебутным, казалось, что у нас не один ребенок, а, как минимум, трое! Он привносил в мир столько шума, гама, суматохи, носился, как метеор, его голос слышался в нескольких местах одновременно, посуда в доме колотилась с непобедимой регулярностью…