Истинное унижение — очень личное и очень сильное ощущение, и проступает оно не сразу, а постепенно. На этом месте, дойдя до страшной кульминации своего рассказа, я вас оставлю, уповая на выразительность печатного слова. Прочувствуйте это сами.

Утром выяснилось, что рыжий хозяйский пес, остроухий и ясноглазый, единственный друг и помощник старого фермера, бесследно исчез.

Сочинительство детективов — ремесло, связанное с унижением более всех других творческих занятий. Да, нам точно так же отказывают издатели и агенты, мы краснеем от стыда, когда нас спрашивают, под своим ли именем мы пишем; переживаем позор на встречах с читателями, когда послушать нас приходят всего два человека. Вдобавок к этому мы испытываем особое унижение, когда в журнальном обзоре книжных новинок фамилии авторов детективных романов указываются одной строчкой через запятую. Но хуже всего, наверное, вечный вопрос: «А вам никогда не приходило в голову написать настоящую книгу?»

Вы можете подумать, что пятнадцать лет творчества, почти двадцать изданных романов и куча премий примирили меня с подобным обращением, однако мне до сих пор мучительно больно, когда ко мне относятся как к несчастному члену семьи, у которого не все дома.

Представьте себе картину: воскресное утро в рамках престижного литературного фестиваля. Дабы не показывать пальцем на виновных, условным местом его проведения назовем городок Уит-Он-Рай[30].

Я вылезла из постели ни свет ни заря, чтобы вместе с еще одним «детективщиком» из Манчестера отправиться на машине в несусветную даль и принять участие в круглом столе с профессиональным литератором, автором романа, который «перевернул устоявшиеся стандарты детективного жанра». Мы привыкли к подобным вещам. Как правило, это означает «Я — писатель с профессиональным образованием, поэтому совершенно не важно, что расследование преступлений в моих романах не имеет ничего общего с действительностью, а в сюжете больше дыр, чем в Блэкберне, Ланкашир[31], ведь я создаю глубокую и содержательную прозу».

С дурными предчувствиями мы заняли свои места в переполненной аудитории. Первый вопрос ведущая круглого стола адресовала моему коллеге: «Итак, ваш герой — офицер полиции. Скажите, а в жизни вы общаетесь с полицейскими, чтобы получше узнать об их буднях?» Следующий вопрос уже мне: «В вашем романе фигурирует психолог. Должно быть, вам пришлось немало потрудиться, чтобы выяснить особенности работы психолога?» Вопрос «настоящему» писателю: «В своих произведениях вы, несомненно, уделяете большое внимание языку и стилю. Что побудило вас к экспериментам с художественной формой?» И все в таком духе. Снисходительные вопросы к нам, авторам детективов, почти или совсем не предполагающие какого-либо обсуждения особенностей жанра или более широких понятий, которые ложатся в основу нашего труда, — и подобострастное заискивание перед «профессионалом» (на самом деле тот оказался довольно милым человеком, у которого хватило такта сделать вид, будто все это его ужасно смущает).

К концу дискуссии я уже была готова поколотить ведущую, и ее спасло лишь то, что далее последовала серия вопросов из зала. Публика хотя бы понимала, что современная детективная проза на много световых лет ушла вперед от романов Агаты Кристи и Дороти Сейере, поэтому вопросы поступали вполне разумные — как раз такие, которые должна была бы задать толковая ведущая. Примерно через час мое давление практически снизилось до нормального уровня. Но, как обычно, когда ты думаешь, что без опаски можешь войти в воду, что-то обязательно выскакивает из кустов и хватает тебя за задницу. Из-под навеса, где проходил круглый стол, нас быстренько вытурили в артистическое фойе. Мы вошли в холл, и сопровождавшая нас девушка изумленно выдохнула: в центре зала, за кофейным столиком сидела группа из трех человек — Стивен Фрай[32], Майкл Игнатьефф[33] и Стивен Беркофф[34]. Разумеется, и речи не шло о том, чтобы мы своим присутствием осквернили собрание столь благородных умов. И вот, с поразительным нахальством, наша сопровождающая увела задрипанных детективщиков подальше от середины зала и усадила за маленький столик в углу, где мы могли дожидаться оплаты за выступление, не нарушая высокой ноты мероприятия.

Признаться, я очень удивилась, когда гонорар нам выдали шампанским. Учитывая общий дух этого утра, я рассчитывала самое большее на ящик пива.

Писатель находится на пути в четвертый из семи городов, включенных в маршрут презентационного тура. За плечами Нью-Йорк, Вашингтон и Бостон; писатель уже собирается лететь в Кливленд, штат Огайо, и тут до него доходят дурные вести. Его последний блестящий смелый роман получил многословную и весьма снобистскую рецензию в воскресном приложении к газете «Нью-Йорк таймс». Даже по телефону писатель чувствует, что моральный дух его американских издателей резко упал: уныние почти физически ощутимо, горькое разочарование чуть лине сочится из трубки. Для иностранного писателя в Америке настоящее значение имеет только одна рецензия — та, что опубликована в воскресном приложении к «Нью-Йорк таймс». Попросту говоря, если там напечатают отрицательный отзыв, то все остальное, включая уйму положительных рецензий в других газетах и журналах, — сплошная потеря времени; редактор, находящийся на грани самоубийства, практически так и сказал. Писатель задумывается — поднимаясь по трапу самолета, который летит в Кливленд, — если все действительно так плохо, то какого черта он мотается по Штатам, рекламируя свою книгу? К чему летать за тысячи миль в Кливленд и Сиэтл, Сан-Франциско и Лос-Анджелес? Почему бы ему просто не вернуться домой? Этим писателем был я, дело происходило в 1988 году, а книгой, с которой я ездил в презентационный тур, был мой роман «Новые признания» — почти пятисотстраничный труд, вымышленная автобиография шотландского кинорежиссера, который всю жизнь мечтает снять «Исповедь» Жан-Жака Руссо.

В аэропорту Кливленда меня ожидает «эскорт», назовем ее Филлис. Филлис — жена адвоката, дантиста или практикующего врача. Она любит читать и водит большую дорогую машину. Писатель ездит по стране, и в каждом городе его встречает точная копия такой вот благодушной матроны, которая сопроводит его из отеля на встречу с читателями, потом на радиостанцию, потом на ленч с репортером. Все эти женщины любезны, доброжелательны и относятся к тебе, как тетушки, опекающие любимого талантливого племянника (племянницу). Филлис привозит меня в безымянный отель в центре Кливленда. Я говорю, что закажу ужин в номер. Она пробегает пальцем по моему расписанию: ранний подъем, интервью на радио, участие в утреннем ток-шоу на телевидении, раздача автографов в книжных магазинах, а в полдень — самолет на Сан-Франциско. Или я лечу в Сиэтл? Увидимся завтра в шесть, говорит Филлис и прибавляет, что начала читать мой роман и он ей жутко нравится.

Я заказываю в номер «клубный» сандвич и пялюсь в телевизор, постепенно опустошая запасы спиртного в минибаре. Я подумываю о том, чтобы спуститься вниз, посидеть в ресторане, прогуляться по городу, но в итоге решаю остаться в номере — здесь вполне сносно. Литература? Я стал писателем только ради романтики.

В лучах раннего утреннего солнца Филлис везет меня через предместья Кливленда. Перед моим взором мелькает огромное закрытое море — озеро Эри. Складывается впечатление, что у каждого дома, мимо которого мы проезжаем, стоит по три машины и обязательно есть какое-нибудь плавсредство. Радиостанция, похоже, расположена у черта на куличках.