Если до сих пор ничего не известно о единственном сыне, который пытался отстоять отчий дом от посягательств бандюков?

Если к тому же над душой стоят двое коротко остриженных и поторапливают — быстрей, мол, быстрей, хата уже не ваша?

Такой переезд неминуемо превращается в пытку.

И вынести эту пытку способен далеко не каждый…

…Утром двадцатого января Сергей Иванович Корнилов по давней, укоренившейся привычке спустился вниз, к почтовому ящику за корреспонденцией.

Из темно-зеленой жестянки с нарисованным на ней квартирным номером выпала свернутая в трубочку газета «Из первых рук». Вернувшись в квартиру, отец Ильи нацепил на нос очки, неторопливо развернул газету и сразу же обратил внимание на объявление в броской черной рамочке:

«ПРОДАЕТСЯ 3-комн. кв. улуч. план, в р-не Спиртзавода, с тел. 64/52, кух. 7,5. 2/9, лодж. застекл., подв. 22100 у.е., торг».

И номер телефона — куда обращаться желающим приобрести «3-комн, кв. улуч. план.».

Первой мыслью было: надо же, точно такая же, как и наша: и метраж «64/52», и «кух. 7,5», и «лодж. застекл.», и подвал есть, и телефон, и этаж такой же самый… И тоже на Спиртзаводе.

Но следующая мысль электрическим разрядом прошила Сергея Ивановича насквозь: это же наша квартира продается! Наша! И цена уже стоит…

А значит — все. Пути назад нет и не будет — придется коротать старость в грязной хатенке. Ладно бы Илюха был рядом!..

Неожиданно Корнилов-старший почувствовал: ноги его стали неестественно легкими, живот — невесомым, грудь — воздушной, уши заложило пронзительным свистом… Потолок стремительно соскользнул назад, и пол изо всей силы ударил Сергея Ивановича в лицо.

Корнилов-старший не помнил, сколько был без сознания. Но мгновение, когда он вновь вернулся к жизни, запомнил хорошо: грязный линолеум, ножка табуретки у самой головы, ободранный плинтус слева…

Насилуя волю, он поднялся — сперва на четвереньки, затем во весь рост. И тут острая, пронзительная боль сотней иголок впилась в грудину.

Сергей Иванович судорожно схватился за сердце и, медленно переставляя ноги через груды узлов и тюков, двинулся на кухню, к еще не отключенному холодильнику. Он знал: когда болит сердце, пить нельзя ни в коем случае. Но так уж устроен наш человек: и в радости, и в несчастье он ищет утешения в спиртном…

Открыл дверцу, достал початую бутылку «Столичной», немного набулькал в стакан…

Выпитое натощак спиртное белой молнией шарахнуло по мозгу, картинка перед глазами на какой-то миг сделалась неестественно яркой, но уже в следующее мгновение сердце наконец отпустило, и старик, словно незрячий, двинулся к себе в комнату.

— Мой дом… Суки какие, а? Почему? За что? — бессвязно шептал он, ненавидяще поглядывая в щель приоткрытой двери сыновьей комнатки, где на свернутых матрасах сидели вразвалочку коротко остриженные бандиты, бывшие в этом доме со вчерашнего вечера, — то ли для контроля, то ли для того, чтобы своим присутствием еще больше унизить несчастных стариков.

Меньше чем через минуту, заслышав причитания Сергея Ивановича, из комнаты медленно выплыл один из них: полный розовощекий блондин лет двадцати двух, с маленькими кабаньими глазками и неправдоподобно огромной золотой печаткой на безымянном пальце.

— Чо стонешь? — лениво спросил он и, заметив развернутую на столе газету, уселся на табуретку: — Ага, вот и объявка… «Продается трехкомнатная квартира улучшенной планировки в районе Спиртзавода, с телефоном…» — прочитал он. — Сколько, сколько Злой зарядил? Аж двадцать косарей? Ну, круто — никто не купит. Слышь, Антип! — позвал он напарника. — Объявка уже вышла. Знаешь, сколько Вася за эту хату хочет? Двадцать сто.

— Да чо ты, Прокоп, никто не купит, — донеслось из соседней комнаты категоричное. — Такую цену до кризиса надо было ставить. Народ теперь совсем нищий, ни у кого на жратву денег нету, не то чтобы хаты покупать… А те, у кого есть, только в центре хотят жить. Штук за шестнадцать с половиной — семнадцать, может, какой-нибудь чудак и нашелся бы.

Сбросив газету на пол, Прокоп двинулся к напарнику. А Сергей Иванович, безразлично закурив, откинулся на спинку диванчика…

И от напоминания, что квартира эта — уже не его, и от бесстыже-наглых манер этих отвязанных сопляков, которые по возрасту в сыновья ему годятся, и от разора, неизбежного при любом переезде, на душе отца Дембеля сделалось совсем скверно. Он курил, словно нехотя, не чувствуя ни вкуса, ни запаха дыма. Никотин не успокаивал, а, наоборот, придавливал. Затушив бесполезную сигарету, старик с туповатым автоматизмом вновь двинулся на кухню. Достал бутылку и, сковырнув пробку, припал к горлышку потрескавшимися губами…

За этим занятием его и застала Елена Николаевна. Удивительно, но она даже не изругала мужа за пьянство. Глаза пожилой женщины блестели влагой, на лице играла какая-то странноватая улыбка, и это свидетельствовало, что пришла она с хорошими новостями.

— Жив-таки наш Илюшенька! — вместо приветствия произнесла она полушепотом, опасливо косясь в сторону соседней комнаты.

Отец Дембеля отставил бутылку, непонятливо взглянул на жену.

— Как?

— Да так! Представляешь — возвращаюсь домой, а навстречу Сергей Михайлович, сосед наш с первого этажа…

— И что?

— Видел, говорит, вашего сына, вчера днем.

— Где? — выдохнул отец.

— Тут, неподалеку. — Казалось, Елена Николаевна и теперь не верит, что у Ильи все в порядке.

— Во сколько?

— Днем… Где-то перед обедом.

— Он не ошибся?

— Да что ты! Сергей Михайлович — человек трезвый, серьезный, зря языком молоть не станет. Только, говорит, лицо у Илюши уж больно побитое.

— Разговаривали они? — дрогнувшим голосом спросил Корнилов-старший.

— Да. — Мать вновь покосилась на комнату, где сидели бандиты. — Илюшенька просил передать, что жив-здоров и у него все в порядке. Сергей Михайлович сказал, что настроение у него нормальное, все такое…

— Фу-у-у, — Сергей Иванович с облегчением вновь выдохнул из себя воздух, — ну, слава богу…

— Только понять не могу — почему он сам до сих пор не объявился? — заморгала Елена Николаевна.

Отец коротко кивнул в сторону комнатки, из которой то и дело доносились голоса Антипа и Прокопа.

— Неужели не ясно? А то с чего они тут вторые сутки торчат? До меня только сейчас дошло: Илюху нашего ждут, вот что… Слава богу, сам догадался, что сюда пока соваться нельзя!..

…Переезд был назначен на следующий день.

Погрузились довольно быстро — часа за три. Не много же нажили Сергей Иванович и Елена Николаевна за десятки лет честной трудовой жизни: старенький кухонный гарнитур, платяной шкаф, трюмо, горку для посуды, холодильник с телевизором, швейную машинку, диван, три кровати, дюжину разнокалиберных стульев, книжные полки да полтора десятка ящиков с одеждой, посудой и мелким скарбом. К счастью, соседи, знавшие семью Корниловых с самого заселения дома, помогали, кто чем мог: грузили в машину вещи, носили тюки, раскладывали их в кузове, отпаивали Елену Николаевну валерьянкой… Трое мужиков из соседнего подъезда даже вызвались ехать за город, чтобы помочь разгрузить вещи.

Конечно же, некоторые из соседей уже знали о причинах переезда, другие, ловя на себе значительные взгляды Прокопа с Антипом, только догадывались, но никто ни о чем не спрашивал стариков. Переезжают — значит, так надо. Но их, соседское, дело — помочь.

Взглянув на окна родной квартиры в последний раз, Елена Николаевна утерла покрасневшие глаза платочком и полезла в кабину. Сергей Иванович уселся в кузов.

Удивительно, но в кузов полез и Прокоп.

— Подвинься-ка, дед, — властно приказал он Корнилову-старшему, сидевшему на единственной свободной табуретке.

— Зачем? — Отец Дембеля явно не понимал, с какой это радости Прокоп решил отправляться вместе со всеми.

— Затем, что я так сказал. — Шуганув старика с табуретки, тот уселся, прислонясь спиной к тюку с одеждой.

Ехали молча.

Сергей Иванович курил, прикрывая сигарету от встречного ветра, то и дело бросая в сторону бандюка взгляды, полные скрытой ненависти. Корнилов пытался понять — для чего эта бритоголовая сволота отправляется в деревенскую хибару. Не вещи же помогать разгружать — вон, когда машину грузили, стояли, скоты, в сторонке, покуривали, посмеивались, скабрезностями сыпали…