— Отойди, пожалуйста, — с неожиданной вежливостью попросил Яша. — Мне своего инвалида забрать надо. Поздно уже. Домой пора.

— Нет, это ты отойди, — невозмутимо ответил Корнилов. — И так отойди, чтобы я больше тебя никогда не видел. Ясно?

Дембель решительно шагнул вперед — и Яша попятился.

— Слышь, мужик… Ты чего это, а? — спросил цыган испуганно. — Я же тебе русским языком сказал: своего человека забрать хочу…

— Дорогой, — наступал на него Илья, — я тебе тоже русским языком говорю… — Сделав выразительную паузу, он продолжил агрессивно, делая ударение на каждом слове: — Если я. Еще. Хоть раз. Увижу тебя. Рядом с Димкой. Я тебе яйца оторву, в рот затолкаю и сожрать заставлю. Без соли и перца. Уловил мою мысль?

Яша ничего не ответил, лишь втянул голову в плечи, как человек, ожидающий неминуемого удара. Молча развернулся, сел за руль своего фургона, обиженно хлопнул дверкой, завел двигатель… Лишь отъехав метров на десять, цыган остановил свой «Фольксваген-транспортер» и, слегка приоткрыв дверку, выкрикнул в морозный сумрак:

— Это я тебе яйца оторву, гондон ты рваный! Еще пожалеешь, что на меня хавало раскрыл!

И тут же, хлопнув дверкой, резко дал по газам — «транспортер» едва не понесло на темнеющие на углу мусорные контейнеры.

— Тьфу, бля, — Илья зло сплюнул на снег. — Мало того, что козел, так еще и трус. Хозя-а-аин…

Проводив темно-зеленый фургон взглядом, Дембель пошел обратно.

— Ладно, Дим, чего тут торчать, холодно… Поехали к нам, а?

Нет ничего хуже, чем оказаться в провинциальной гостинице лютой зимой. Жиденькое летнее одеяльце не держит тепла, в незаклеенные окна несет холодом, стекла обледеневают, как иллюминаторы теплохода, потерпевшего крушение в Арктике, и единственным спасением кажется собственная шубка из искусственного меха, наброшенная на плечи, да еще старенький закопченный электрочайник, взятый напрокат у горничной.

Молоденькая девушка с бледным восковым лицом и большими печальными глазами, сидя за столиком тесного номера гостиницы «Турист», просматривала пачку документов.

Все бумаги казенные. Военкоматовские — с расплывчатыми лиловыми печатями, за подписями майоров и подполковников. Из Министерства обороны — с четкими кругляками оттисков и угловыми штампами, за подписями полковников и генералов. Эмвэдэшные — набранные на плохоньких пишущих машинках или матричных принтерах с едва различимыми буквами, зачастую без печатей, но с залихватскими подписями каких-то мелких начальников.

Все эти документы касались одного человека — бывшего младшего сержанта гвардейского дважды орденоносного Балабановского полка ВДВ Ковалева Дмитрия Валерьевича. И во всех бумагах сообщалось приблизительно одно и то же: «не значится», «не зафиксирован», «неизвестен», «не установлен».

Но девушка с печальными глазами знала твердо: человек, которого она разыскивает, не погиб, не пропал без вести и не сгинул в чеченском плену. Полгода назад, когда мл. серж. ВДВ Ковалев Д. В. считался давно погибшим, она случайно увидела его в телевизионной программе, повествующей об инвалидах чеченской войны. И теперь, вновь и вновь пересматривая официальные бумаги, девушка в который уже раз воскрешала в памяти телевизионные кадры: шумный московский перекресток в районе Сокольников, толпы автомобилей у светофора и одинокая инвалидная коляска с молодым безногим мужчиной, стоящая на разделительной полосе. «ЛЮДИ ДОБРЫЕ! ПОМОГИТЕ ИНВАЛИДУ ЧЕЧЕНСКОЙ ВОЙНЫ СОБРАТЬ НА ПРОТЕЗЫ!» — гласила картонная табличка, висящая на пятнистом камуфляже. Тогда оператор лишь на несколько секунд дал крупный план, но девушка сразу же узнала в безногом мужчине того, кого давно уже в мыслях похоронила.

И было все: спешная поездка из нищенского шахтерского Новокузнецка в Москву, безнадежные попытки в Останкино, бездушие телевизионных чиновников, гнусные домогательства ментов с Курского вокзала, где обычно ночевала девушка, долгие и поначалу безрезультатные поиски режиссера и оператора давешней телепрограммы… Как бы то ни было, но она добилась своего: телевизионщики, снизойдя к просьбе посетительницы, подарили ей видеокассету с записью тех съемок. Ошибки быть не могло — после повторного просмотра стало очевидно: там, в инвалидной коляске на сокольническом перекрестке, был именно тот, кого она искала.

Сведя дружбу со старичком-дворником в Сокольниках, она узнала: еще полтора месяца назад безногий Митя Ковалев действительно просил милостыню на местных улицах. Естественно, работал он не от себя: «крышу» инвалидам этого района делали приезжие молдаване. Но затем, как выяснилось, молдаване выгодно продали примелькавшегося инвалида в Подольск, а из Подольска, как удалось установить, Ковалева перепродали дальше — в этот самый городок…

Она приехала сюда три дня назад. Денег оставалось в обрез — на неделю жизни в самом дешевом номере самой дешевой гостиницы, на еду да на обратный билет домой, в Новокузнецк. За эти три дня она исходила все мало-мальски людные места: церкви, железнодорожный и автобусный вокзалы, центральные улицы, Колхозный рынок, парк культуры и отдыха. Она обращалась ко всем: к милиционерам, продавцам, киоскерам, таксистам, дворникам, бабкам-торговкам, даже случайным прохожим: мол, извините, вы тут безногого в инвалидной коляске не встречали? Показывала старую, обтрепанную с уголков фотографию: молодой человек в костюме с галстуком, с едва определившимся пушком на верхней губе и с тем нарочито-серьезным выражением лица, какое бывает у выпускников школ, едва получивших аттестат зрелости…

Кто-то, даже не взглянув на снимок, отмахивался — мол, не знаем такого. Кто-то зло плевался — мол, этих нищих теперь развелось, как собак нерезаных, ноги-руки по пьянке теряют, а потом ветеранами войны прикидываются. Кто-то смотрел на фотографию, пытался узнать, но не узнавал. Но несколько человек показали: да, действительно, недавно на Спиртзаводе, у рынка (как раз в районе гостиницы «Турист», где и остановилась девушка), видели безногого мужичка в защитном камуфляже. Веселый такой, на аккордеоне песни играет, народ забавляет, на протезы себе собирает. Этот ли, с фотографии, не этот — хрен его разберет. Вроде не похож…

Но она чувствовала: он. Да и с музыкой все совпадало: Дима ведь когда-то музыкальную школу по классу аккордеона окончил, и голос у него был неплохой…

…Аккуратно сложив документы в выдвижной ящик стола, девушка внимательно взглянула на фотоснимок, прижала его к груди, шмыгнула носом…

— Господи, да за что же такое наказание? — тихо-тихо, одними губами спросила она.

Нет ничего лучше ощущения домашнего уюта.

За окном — лиловый сумрак, злой зимний ветер гремит наружным жестяным подоконником, наметает на унылые безлюдные улицы ледяную крупу, раскачивает антенны на крышах. А тут, дома, благодать и спокойствие: свистит на кухне закипевший чайник, расплывчатым салатным пятном ложится на стены и потолок тень абажура и пожилая женщина с усталыми ласковыми глазами суетится вокруг накрытого стола, то и дело спрашивая:

— Димочка, может быть, еще чайку выпьете? Может, пирога еще возьмете?

От всего этого Дима Ковалев отвык столь давно, что кажется — и не было подобного никогда: ни заботы, ни зеленого абажура, ни горячего чая с домашним пирогом. Кажется, не реальность это, а добрый-добрый сон из прошлой жизни, к которой больше не будет возврата. И невольно хочется ущипнуть себя, чтобы удостовериться: не сон это, а нормальное человеческое бытие…

Сидя за столом в своей инвалидной коляске, Дима смущался. И не только потому, что отвык от такого внимания к себе. Грязный, небритый, не видевший бани несколько месяцев, он чувствовал себя в этой скромной, но чистой квартире очень скованно.

На пороге комнаты появился Илья с целлофановым свертком в руках.

— Так, Митя, я ванну набрал, сейчас тебя помыться отнесу, в чистое переоденешься, — энергично произнес он. — А твои старые шмотки, уж извини, выбросить придется.