Каждый день Господин Хакал появлялся на Главной площади. Слуги устанавливали трон, стелили ковер, и простые люди со своими заботами и проблемами выстраивались в очередь перед ним. Здесь Господин Хакал вершил правосудие, собирал налоги, проводил перепись населения и призывал к законам и богам. Люди от страха и благоговения дрожали перед ним. Его приговоры были быстрыми и жестокими. Если человека признавали виновным, то наказание следовало незамедлительно. Вчера одного земледельца, который мочился во время исполнения священного ритуала, обвинили в святотатстве. По сигналу Господина Хакала воин-ягуар выступил вперед и одним взмахом сабли отсек бедняге голову. Только когда день закончился и люди стали расходиться по своим домам, родственникам казненного разрешили взять тело и унести с площади.

Для людей Хакал был не только тем, кто поддерживал закон и порядок, ублажая их богов, они надеялись, что он может успокоить их в эти трудные времена. Когда однажды по Центральному. Месту поползли слухи, что один земледелец нашел в поле живую двухголовую змею, в городе началась паника. Мокиикс велел земледельцу принести змею, и тот немедленно удалился с ней во внутренние покои, где его ждали Главные Жрецы и Господин Хакал. Жизнь вокруг замерла, пока эти Господа размышляли. Даже работа в гончарной мастерской остановилась. Гнетущая тишина опустилась в каньон, пока люди в тревоге и волнении ожидали, что объявит Господин Хакал: двухголовая змея — хороший или дурной знак?

Наконец Господин Хакал вышел на площадь, все упали на колени перед ним, прижав головы к земле. Говорил Мокиикс, и его голос эхом разносился далеко от каменных стен, через бараки воинов-ягуаров, к скале на самой отдаленной стороне каньона: двухголовая змея — хороший знак. Люди радостно приветствовали его слова — теперь они с облегчением могли вернуться к своей работе.

Но Ошитиву не волновало, что происходило на Главной площади. Ей велели перед днем зимнего солнцестояния создать двенадцать дождевых кувшинов. Второго шанса у нее уже не будет, и если ей не удастся в этот день призвать дождь, ее принесут в жертву на алтаре крови.

Вместе с девушкой-прислугой она прошла мимо нескольких дверей, завешанных плетеными ковриками. Ошитива не знала, что находилось за каждой из этих дверей. Казалось, что коридор никогда не закончится, что здесь вполне можно заблудиться. Наконец девушка с кувшином остановилась, отдернула яркий красно-желтый коврик и вошла в комнату, залитую светом факелов.

Мокиикс и Господин Хакал возлежали на плетеном ковре и, опершись одной рукой об пол, играли в азартную игру патолли на тростниковом коврике, на котором были нарисованы клеточки и фигуры. Патолли в Центральное Место попала вместе с тольтеками с юга и приобрела здесь такую популярность, что звуки от вращения фишек и крики победителей и проигравших постоянно слышались по всей долине. Отец Ошитивы, а также ее дяди и двоюродные братья были страстными игроками, двигали цветные камешки за дружеской, но накаленной в состязании игрой. Мало кто из мужчин путешествовал в другие места без ковриков для патолли, играть в нее можно было где и когда угодно — люди были просто одержимы этой игрой.

Поставив блюдо среди других яств — сладкие плоды туны, бобов и тыквы, кукурузных лепешек и большого кувшина с нектли, — Ошитива мельком осмотрела комнату, обратив внимание в свете факелов на ковры на стенах, цветы в вазах и двух мужчин, которые смеялись, вращая фишки и передвигая цветные камешки. Они вели себя как два старых друга, и даже Мокиикс улыбался, хотя Ошитиве казалось, что он на это неспособен. Они были одеты в роскошные красочные туники и мантии, а волосы их были стянуты на затылке в узлы — символ знати. Ошитива подумала, а не находятся ли где-то рядом те прекрасные женщины, которых она видела на священной поляне.

Когда Ошитива выпрямилась, Мокиикс посмотрел на нее снизу вверх, и то, что она заметила в его глазах, испугало ее. Мокиикс был намного старше Господина Хакала: его лицо пересекали глубокие морщины, а длинные волосы давно поседели, выражение его лица было хмурым и угрюмым. Но даже за это мгновение, когда его глаза просверлили ее насквозь, она почувствовала, как что-то холодное и опасное нахлынуло на нее.

Она знала, что Мокиикс не одобрял решения Господина поселить ее на территории своей резиденции. Она это ощущала каждый раз, когда он смотрел на нее. «Он считает, что меня следовало убить вместе с Тупой. Он верит, что я приношу несчастье». Мокиикс постоянно держал ее в напряжении. Именно он так стремительно, молча нанес смертельный удар по шее Тупы. Мокиикс был как ядовитая змея, свернутая в кольца и ожидающая, и никто не мог знать, когда он бросится и ужалит.

Ошитива никогда за всю свою жизнь столько не молилась, хотя вся жизнь Людей Солнца заключалась в мольбах и священных ритуалах. Она молилась, перед тем как лечь спать, и когда только открывала после сна глаза, и когда работала. Она просила богов благословить ее дождевые кувшины и послать живительные дождевые тучи на Центральное Место. Больше она уже не мечтала о смертоносном потопе, который убил бы всех Господ, и больше она не ненавидела Мокиикса за то, что он сделал из нее макай-йо, потому что она родилась с такой судьбой и должна была примириться со всем миром.

В эти дни она думала только об Аоте и своей семье и молилась, чтобы им хватило духа перенести тот позор, который она, изгнанная из своего поселения, навлекла на них, молилась, чтобы удача снова улыбнулась им. Она так глубоко была погружена в свои мольбы, что сразу и не заметила пару оказавшихся рядом с ней красивых ног и не обратила внимания на богатую вышивку подола хлопковой мантии, которая была сшита из такой тонкой материи, что походила на паутинную сеть.

Она сидела, скрестив ноги, на своем коврике и грелась в лучах солнца, вдыхая восхитительные запахи, шедшие от массивных, открытых печей, окруженных запасами зерна, громадными связками лука и перца, свисавшими с потолка. Работники кухни занимались своими повседневными делами и не обращали никакого внимания на девушку-гончара — женщины мололи зерно, лепили тортильи, разделывали тушки кроликов и помешивали кипящее рагу.

Работа самой Ошитивы заключала в себе несколько стадий: от сушки кусков сырой глины на солнце до создания кувшинов, готовых к обжигу. Раскатывая руками кольца, она вдруг заметила, что чья-то тень загораживает ей солнечный свет. Сощурив глаза, она подняла голову и увидела перед собой силуэт мужчины.

Работники кухни вскрикнули, упали на колени, прильнув лбами к полу. Но Ошитива не двигалась: Господин Хакал своим проницательным взглядом просто пригвоздил ее к месту.

— Где ты нашла эту глину? — нетерпеливо спросил он, постучав ногой в кожаной сандалии, украшенной небесными камешками, по корзине, наполненной глиной. Ошитива, всю свою жизнь ходившая босиком, как завороженная уставилась на великолепную сандалию. — Я спрашиваю тебя, где ты взяла эту глину?

Ее сердце бешено заколотилось. Знает ли он, что однажды она подсматривала за ним в тайном саду? Знает ли он, что потом она снова пыталась шпионить за ним, вернувшись на то же место, под предлогом, что ей нужно собрать больше глины, а ей просто хотелось еще раз взглянуть на него? Знает ли он, что теперь у нее глины, на которую он сейчас смотрел, больше, чем ей нужно, потому что теперь она приходила к тайной поляне регулярно? Ей хотелось видеть его снова и снова, хотя она понимала, что это запрещено законом, что, если кто-нибудь это обнаружит, ей будет грозить смертная казнь.

— Настоящий гончар никогда не разглашает, где находится его источник глины, — ответила она, найдя в себе мужество сказать об этом Господину Хакалу. Это была правда, и она хотела, чтобы он знал.

Его глаза вспыхнули. Он пристально посмотрел на нее. Выражение его лица было непроницаемым, но Ошитиве вдруг показалось, что кухня, работники, Центральное Место и весь мир куда-то исчезли, как будто вовсе не существовали. Она знала, что ей нельзя смотреть в глаза Господина, но ее буквально вынудили сделать это, и между двумя стремительными ударами ее сердца она успела прочитать вопрос в его глазах.