— А ты?

— Я — продукт искусственного скрещивания, дитя программы возрождения. Мои родители никогда не прикасались друг к другу. Я не видел мать и не знаю своего отца. Их обоих выбрали для получения более качественного потомства. Я зарожден в чашке Петри, в лаборатории. Это очень скучно, быть зачатым в лабораторной посуде. Наверное, поэтому я такой мрачный тип. Потом меня подсадили в утробу одной почтенной даме, которой очень нужны были деньги. Я рос в детском доме, с такими же ЭКО аэродетьми.

— Обрекать детей на детский дом, чтобы вырастить новую породу…

— Найти одиннадцатую категорию среди потомства скваев практически невозможно, а ученным из лабы, которые поженили моих родителей в пробирке, это удалось. Мы на верном пути к своей цели, у нас есть свои детские дома, где подрастают несколько поколений достойных представителей. Но до совершенной формы еще далеко.

— А я?

Зигги отводит глаза.

— Мы не знаем на что ты способна, но судя по ДНК все очень даже кучеряво…Его разложили в лаборатории. Все сэмплы нам присылал Далаки. Парочку волос, соскоб со слизистой, кровь.

— Значит мои родители тоже аерахи? Но у них нет родимых пятен!

— Нет, они носители спящих аэрогенов, в их организмах эти гены деактивированы. Они как забытые, засохшие кисти винограда на лозе ДНК, не принимают участия ни в синтезе, ни в других процессах. По способностям они — скваи. У них могли бы родиться дети — скваи, дети — носители, как они сами, или такие звезды как ты, с большой концентрацией активных генов. В твоем случае случилось генетическое аэроизвержение, детка. В ту чудесную ночь именно та яйцеклетка встретилась с именно тем сперматозоидом, одним из сорока миллионов. Они создали идеальную комбинацию, нашпигованную генами аерахов.

— Это правда, что как идеальную комбинацию меня вытолкали с третьего этажа?

Зигги вздохнул.

— Но ты не разбилась, сработал инстинкт, и твое тело сделало все, что нужно. С детьми так бывает почти всегда.

— Почти?

— Кира, это старая практика, теперь так не делают. Организация все время меняется. Есть много вопросов морали, с которыми мы сталкиваемся.

— Вы бросаете детей из окон, а когда они подрастают, скрещиваете их как собак, потому что хотите вывести новую породу?

Зигги пожимает плечами.

— Ну не совсем как собак. Молекулярная генетика дает нам новые возможности. Мы должны восстановить свой вид. Потому что это лучшее, что сотворила природа за все время. Так вышло, что нас стерло с поверхности этой планеты, а человечество почти растворило наши гены в своем генетическом пуле. У нас должен быть второй шанс, и мы дадим его себе, потому что мы лучшее из всего, что ползало, плавало, ходило или летало на земле. С таким соотношением объема мозга к массе тела и этой способностью мыслить.

Кира внимательно изучает ногти на руках.

— О чем ты думаешь? — спрашивает Зигги.

— О том, что хорошо было бы засунуть этот палец, — она поднимает руку, — в твой горячий чай и проснуться. Выйти из этого кошмара. Я больше ничего не хочу знать, не хочу левитировать и не хочу возрождать вымершие виды. Зигги усмехается.

— Почему бы вам не оставить меня в покое? Я уверена что многие другие согласны участвовать в этих экспериментах. Но я не хочу! Ну не заставите же вы меня?

— Конечно нет! — он всплескивает руками.

— Зигги, у меня голова идет кругом. Умоляю, умоляю больше не пугать меня. Пожалуйста, убирайтесь из моей жизни со своими вонючими программами!

Видя в каком она отчаянии, он пытается успокоить ее.

— Кира, никто тебя не может заставить, ты должна будешь решить сама.

— Я уже решила. Нет! Отвяжитесь от меня. Как вы вообще меня все время находите?

— По запаху, — улыбается он.

Кира недоверчиво смотрит ему в глаза.

— Ну-ну, мы не вампиры из дешевого ужастика. Есть разные современные способы…

— Больше не надо, хорошо? — просит Кира.

— Хорошо, — соглашается Зигги.

Он вздыхает. Нет, она еще далека от отчаяния. Крепкая девочка, придется и дальше давать ей под коленки, пока она не свалится в этой жизни и тогда Братство заберет ее в свою.

— Если передумаешь, позвони мне или Тайке.

— Вот уж кому я никогда звонить не буду, я хочу чтобы она насовсем исчезла из моей жизни.

— В таком случае звони мне…, - он задумывается и шумно втягивает воздух сквозь зубы. — И даже вот…Тайка никогда не узнает. Я дам тебе номер телефона, который не знает никто, кроме одного очень дорогого мне человека…Я жду от нее звонка уже много лет. Этот телефон всегда со мной, где бы я ни был, — за шнурок он вытягивает из-под свитера крошечный мобильник, размером с брелок. — Ты всегда найдешь меня по нему. Но я не хочу чтобы номер был где-нибудь записан. Окей? Поэтому просто запомни. Первые три цифры 965. Остальные — день взятия Бастилии. Убери один существующий ноль. Просто, да?

— Да-да, я как-нибудь позвоню…

Но Зигги заставляет ее повторить номер.

— Чтобы не случилось, я всегда протяну руку помощи.

— Спасибо, мне уже протянули… — говорит с болью Кира и обводит рукой апартаменты Туровцына.

— Что произошло?

Она рассказывает Зигги все, что произошло с ней и Мусей у Питекантропа.

— Ччерт! — восклицает он. — Это был не твой день, детка. Забудь и выкинь его в помойку.

Он соскакивает со стула и берет Киру за руки, поднимает правую и целует в ладонь.

— Что ты будешь делать теперь? Ты же не хочешь остаться здесь? Туровцын — большой оригинал. В Екатеринбурге он известен как человек, прокрутивший в мясорубке пальцы своего заместителя. Это была громкая история.

— Пальцы?

— Он остановился когда в винте хрустнули наручные часы, не смог прокрутить их.

— Боже мой! И что случилось с этим человеком?

— Об этом умалчивают, но подозреваю что с тех пор левая рука у него стала ведущей.

Зигги целует Киру в левую ладонь.

Она в отчаянии вырывает руки и обхватывает голову.

— Мы наглухо заперты, Зигги. Нас сторожат, боюсь у меня нет выхода.

— Выход есть всегда, если есть желание его найти. Пойдем.

Он обнимает ее за плечи и по широкому коридору ведет к входной двери. Нажимает на ручку и распахивает ее настежь. Вместо сидящего на кресле охранника, около лифта стоит плотный, молодой человек и улыбается ей во все зубы. Где-то она его уже видела… Ах да, однажды в метро! На нем все тот же ярко-желтый, щегольский шарф.

— Это Таракан, — представляет его Зигги, — Миша, подай Кире руку.

Они оба заходят в лифт и Зигги машет ей рукой до тех пор, пока двери кабинки не скрывают их обоих. В коридоре тишина, пахнет шампунем для ковролина. Путь свободен.

Каждый раз, когда Зигги произносил имя Лили, у Тайки начинал дергаться глаз. Страх, что когда-нибудь он может узнать правду, изводил ее все это время. Ей становилось легче при мысли, что мало кто мог сказать ему эту правду. Сразу же после того случая был убит доктор Клопов. Вильштейн, который тогда занимал место Хальстрема клятвенно обещал, что никто никогда не узнает подробностей этого дела. Через год после выхода на пенсию, он скончался в Панаме, от сердечного приступа. Теперь они оба будут молчать, языки обоих сгорели в крематорных печах. Остается только запертая в Санаториуме Лиля. Тайка уверена, что оттуда она никогда не выйдет. Ее используют и пустят в расход. Когда Лиле выдали оранжевый вкладыш — ее приговорили к смерти, и только желание не извести впустую органический материал отсрочило ее экстерминацию.

Когда Зигги сказал что ему пообещали свидание, Тайке показалось, что от страха ее вывернет наизнанку. Свидание! Вильштейн никогда не пошел бы на это, но он умер. Хальстрем, который теперь возглавляет Европу, может быть совершенно не в курсе. Не в курсе той драмы, которая оглушив хвостом как крупная хищная рыба, выгрызла половину отдела. Конечно, организация постоянно меняется. Узлы удавки ослабевают в каких-то вопросах, а в других затягиваются сильнее. Хальстрем кажется Тайке более либеральным. Он — новая кровь, и смотрит на отцов-основателей немного свысока, как подросток на своих родителей. К тому же они с Зигги — давние приятели. Но свидание — это неслыханно! Может быть Лилю амнистировали? Может быть она оказалась непригодной и ее перевели в лабораторию? По образованию она биолог и какое-то время работала в НИИ. Тайка не знала что и думать, все что происходит в Санаториуме держится за семью печатями. Да и у Тайки нет допуска к этой информации. Если бы Лилю перевели в лабораторию, Зигги бы знал. И даже при смене вкладыша на голубой, выйдет она из Санаториума лет через двадцать. За это время Зигги сто раз может сдохнуть от передоза. Руки у него чистые, но он скорее всего колется в брюшину, чтобы не было видно. Временами Тайка уверяла себя, что он врет, чтобы позлить ее, но внутреннее чувство говорило что это правда. Истощенный наркотиками он часто был апатичен и равнодушен ко всему, оживлял его только процесс введения в себя разных субстанций, которые помогали ему на время становится вменяемым. Но в этот раз в его глазах она увидела огни ума прежнего, полного сил Зигги. В нем проснулось желание жить, и это было очевидно.