«Вот, опять появляются тени…» Вот, опять появляются тени и уходят, кого-то кляня. Я прошу - не садись на колени, ничего не проси у меня. Обещала, что будет послушна, и глаза были в нежную синь; всё смотрела, да так простодушно, словно солнце в окошках витрин. Отшумело недолгое лето. Землю скрыли сухие листы. Но не смей говорить мне про это: как любила поэзию ты. Я не буду петь нежно и тонко, неспособный бездумно любить; потому, что ты душу ребёнка захотела в тюрьму посадить. И, насмешек твоих не приемля, хоть они и невинно тихи, я прошу: опустись ты на землю... И ужасные выбрось духи. Стоянка Железные кони стоят под навесом, сквозь грусть вспоминая пыль дальних дорог. На взмахи фасадов смотря с интересом, они ищут к бегу малейший предлог. Забыл их хозяин. Застыв на асфальте, они здесь ночуют, они здесь живут. А им бы лететь скоростной магистралью, совсем не считая счастливых минут. Что может быть лучше пустынной дороги и ветра струи в лобовое стекло. Но редкое счастье коснётся немногих, а если коснётся, – считай повезло. «Казалось бы...» Казалось бы – что здесь такого? «Лист жёлтый упал на траву...» Какое для осени слово украсит узором канву? Златая у Пушкина осень, но хмурой её Блок считал. Любой здесь эпитет несносен в попытке найти идеал. Она безразлична к поэтам, что ей дифирамбы поют, пытаясь нехитрым портретом представить теченье минут. В её красоте величавой, что видит внимательный взгляд, есть сладость и горечь отравы тех лет, что так быстро летят. И радость в душе утомлённой легко переходит в печаль, когда ветер, в осень влюблённый, уносит лист в ясную даль. Ноутбук И снова я в отчаянной отваге терзаю свой потёртый ноутбук. Как много мук досталось бедолаге от набранных и стёртых лишних букв. Опять весна приходит и уходит, одев деревья в роще теневой. Я постигаю сходство в антиподе, где в мониторе виден облик мой. За каждой буквой – целый рой страданий, сомнений мука, недоступность слов, обманчивых, неясных ожиданий, где каждый день был неподдельно нов. Мы с ним делили трепет вдохновенья, печаль души, мыслишек дребедень. Зато меня он приучил к терпенью, прощая всё — включая даже лень. «Лишь бы ворчать…»
Лишь бы ворчать… Только сердце устало. Родина есть и её вдруг не стало. Солнце сияло, но скрылось за тучей. Карлик горбатый забился в падучей. Тут тараканы сквозь узкие щели выползли дружно, наметили цели и растащили – до капли, до крошки всё из избушки на курячьих ножках. Двинулись дружно тяжёлые танки, хлынули деньги в распухшие банки. Будто бы в шапке они – невидимке. Лихо взымают с меня недоимки. Я же, замызганный житель обочин, вижу прекрасно, как мир стал непрочен. Стал он какой-то козлино-звериный. Поздно искать неурядиц причины. Вот, существую с улыбкой безверья, тихо печалясь за запертой дверью. Вьюжит позёмкой в степи дикий ветер. Вырвались вдруг из меня строчки эти. «Нету радости...» Нету радости, мира, покоя - просто время сейчас непростое: истеричность дурных новостей и нахальство незваных гостей. Впору лечь, замереть, не вставая, под колёса ночного трамвая, потом в омут нырнуть с головой, бедолагу являя собой. Дорогая, прости за молчанье, поцелуй меня в лоб на прощанье, осени на дорожку крестом. Я лежу неподвижно, пластом. Ангел мой Не знаю сколько жить ещё осталось. В окне чуть брезжит серый, скучный день. А жизнь была, иль только показалась, как тень густая в кепке набекрень… Я отплыву в назначенные сроки к другим - небесным, дальним берегам. Легко заплачет ангел одинокий, благословив дорогу к небесам. Он был со мной без видимой причины, стоял всегда незримо за плечом. И, как художник создаёт картины, творил меня, забыв об остальном. А дни текли неровной вереницей, неотвратимо таяли вдали. Ах, ангел мой, печально-бледнолицый, как много дел закончить мы могли… Не оставляй меня в дороге дальней, прости за всё, как я другим простил. Ты почему сейчас такой печальный, в сиянье двух своих незримых крыл? |
