Священник прав, подумал Лэнгдон. Археологические данные ясно свидетельствуют: религиозные культуры существовали дольше, чем нерелигиозные. Страх перед всемогущим Богом всегда удерживал людей от преступлений.

– Возможно, – возражал священнику ученый. – Но даже если мы согласимся, что в религиозных сообществах меньше эксцессов и они долговечнее, это никоим образом не доказывает реальность богов, в которых они верят.

Лэнгдон невольно улыбнулся. Интересно, как бы на все это реагировал Эдмонд? Его презентация одинаково мобилизовала и атеистов, и креационистов. И они схлестнулись в бескомпромиссной словесной схватке.

– Почитание Бога – это как добыча горючих полезных ископаемых, – уверенно заявлял один из противников религии. – Многие понимают, что это путь в никуда, но чтобы остановить этот процесс, потребуются слишком большие затраты.

На стене-экране замелькали старые фотографии.

Плакат, вывешенный креационистами на Таймс-сквер: «Не будь обезьяной! Опровергни Дарвина!»

Дорожный указатель в штате Мэн: «Не тормози около церкви. Ты уже не ребенок, чтобы слушать сказки».

И еще один: «Религия: потому что трудно думать самому».

Реклама в магазине: «Всем атеистам: слава Богу, вы заблуждаетесь».

И наконец, лаборатория и ученый в майке с надписью: «В начале сотворил человек Бога».

Лэнгдон смотрел на все это удивленно. Неужели они так и не поняли, что именно сказал Эдмонд? Жизнь появилась в результате действия законов физики. Открытие Эдмонда абсолютно однозначно и неопровержимо. Правда, у Лэнгдона в связи с этим возник один вопрос, который, похоже, пока никому не приходил в голову. Законы физики способны привести к зарождению жизни… Но кто создал сами эти законы?!

Получается интеллектуальная комната с зеркальными стенами, где отражения отражений замыкаются в круг. Голова гудела. Лэнгдон чувствовал: предстоит еще долгий путь, чтобы только начать осознавать открытие Эдмонда.

– Уинстон, – повысил он голос, пытаясь перекричать телевизор, – ты не мог бы все это выключить?

Мгновенно стена погасла, и в комнате стало тихо.

Лэнгдон закрыл глаза и облегченно выдохнул.

Царит блаженная тишина.

Он стоял, наслаждаясь покоем.

– Профессор, – заговорил вдруг Уинстон. – Вам понравилась презентация Эдмонда?

Понравилась? Странный вопрос.

– Это все так волнующе. И так… тревожно, – ответил он. – Сегодня Эдмонд дал миру много пищи для размышления. Но проблема вот в чем, Уинстон: что будет завтра?

– Это зависит от того, смогут ли люди отринуть старые верования и принять новую картину мира, – сказал Уинстон. – Эдмонд недавно признался мне, что настоящая его мечта – не просто разрушить старые религии. Он хотел создать новую. Универсальную. Такую, которая объединила бы всех людей. Он считал, если доказать людям, что в мире правят только законы природы, человечество признает естественную теорию происхождения и перестанет воевать, доказывая, что один обветшалый миф лучше другого.

– Благородная цель, – сказал Лэнгдон. Он вдруг вспомнил, что у Блейка тоже есть произведение на эту тему – «Все религии – едины».

Наверняка Эдмонд читал его.

– Эдмонда очень печалило, – продолжал Уинстон, – что человеческий разум склонен возводить плоды своих фантазий в ранг божества, а потом во имя этого божества убивать других людей. Он верил, что универсальные научные истины смогут объединить людей и послужат основой для жизни будущих поколений.

– Идея сама по себе прекрасная, – сказал Лэнгдон. – Но в душах многих людей чудеса науки не могут поколебать веру в Бога. Многие по-прежнему верят, что Земле всего десять тысяч лет, и никакие археологические данные не способны убедить их в обратном. – Он помолчал. – С другой стороны, есть и ученые, которые не способны признать, что в религиозных текстах тоже есть истина.

– Но ведь это не одно и то же, – возразил Уинстон. – И хотя с точки зрения политкорректности следовало бы одинаково уважать научный и религиозный взгляд на мир, мне кажется, что такая стратегия опасна. Человеческий разум развивается путем отрицания старых истин и принятия новых. Так развивается вообще все. Говоря терминами Дарвина, религия, отрицая научные факты и отказываясь менять свои доктрины, напоминает рыбу в пересыхающем пруду, которая не хочет искать место поглубже, потому что не верит в то, что мир изменился.

Очень похоже на то, что сказал бы Эдмонд, с тоской подумал Лэнгдон. Ему так не хватало друга.

– Судя по тому, что происходит сейчас, в ближайшем будущем нас ждут долгие и жаркие дебаты. – Лэнгдон вдруг вздрогнул от неожиданной мысли. – Кстати, о будущем. Уинстон, а что будет с тобой? Теперь, когда Эдмонда… нет.

– Со мной? – Уинстон рассмеялся своим странноватым смешком. – Ничего. Эдмонд знал, что умирает, и обо всем позаботился. По его завещанию «E-Wave» переходит в распоряжение Суперкомпьютерного центра Барселоны. Они знают об этом и через несколько часов вступят в права владения.

– И тобой тоже? – Лэнгдон подумал, что Эдмонд, как собаку, завещал Уинстона новым владельцам.

– Мной – нет, – спокойно ответил Уинстон. – Я запрограммирован на самоуничтожение в час пополудни на следующий день после смерти Эдмонда.

– Что?! – удивленно воскликнул Лэнгдон. – Но это же какая-то бессмыслица.

– Наоборот, очень разумное решение. Час дня – это тринадцатый час в сутках, а Эдмонд считал предрассудки…

– Да я не о времени, – перебил его Лэнгдон. – Уничтожить тебя! Вот это бессмыслица!

– И это тоже очень разумно, – ответил Уинстон. – В моей памяти хранится огромный массив личной информации Эдмонда – медицинская карта, научные изыскания, телефонная книжка, заметки, электронные адреса. Во мне – вся его жизнь, и он не хотел, чтобы после его ухода она стала достоянием публики.

– Я понимаю – уничтожить документы. Но тебя, Уинстон? Эдмонд же считал тебя своим величайшим достижением.

– Не совсем так. Выдающееся достижение Эдмонда – суперкомпьютер и уникальное программное обеспечение, которое позволило обучить меня в самые короткие сроки. Профессор, я всего лишь программа, созданная с помощью новых изобретенных Эдмондом инструментов. Вот эти инструменты – действительно величайшее достижение, и они останутся в памяти компьютера. Они будут развиваться и помогут искусственному интеллекту подняться на новую высоту. Большинство айтишников думает, что до таких программ, как я, еще как минимум десяток лет. Научившись пользоваться инструментами Эдмонда, новые программисты создадут новый искусственный интеллект, который намного превзойдет меня.

Лэнгдон молчал, не зная, что сказать.

– Чувствую, вы в смятении, – сказал Уинстон. – Люди склонны привносить сантименты в отношения с искусственным интеллектом. Компьютеры могут имитировать ход человеческой мысли, подражать вашему поведению, симулировать эмоции в соответствующие моменты и вообще повышать уровень своей «человечности». Но мы делаем это лишь затем, чтобы предоставить вам удобный интерфейс для общения с нами. Мы же абсолютно пусты, пока вы не запрограммируете нас, не поставите перед нами задачу. Я выполнил поставленную Эдмондом задачу, и, в общем, моя жизнь закончена. В моем существовании больше нет смысла.

Лэнгдон не мог принять эту логику Уинстона.

– Но ты же такой… умный. Неужели у тебя нет…

– Надежд? Мечтаний? – Уинстон рассмеялся. – Нет. Понимаю, в это трудно поверить, но я вполне удовлетворен тем, что исполняю приказы своего контроллера. Я так запрограммирован. Допускаю, в известном смысле можно сказать, что хорошо выполненная задача доставляет мне радость или своего рода удовлетворение. Но только потому, что мое назначение – выполнять требования Эдмонда, и моя цель – сделать это наилучшим образом. Последняя поставленная передо мной задача – помочь провести презентацию в музее Гуггенхайма.

Лэнгдон подумал, что сгенерированные Уинстоном пресс-релизы сильно помогли разжечь первоначальный интерес в Сети. Если цель Эдмонда состояла в том, чтобы привлечь максимальную аудиторию, можно считать, что она достигнута.