А в бараке Веглера Фриц Келлер, руководитель ячейки, застегнул засаленную куртку, затянул брючный пояс на обвислом животе и вяло сказал:

— Ну, ребята, пора тыловым солдатам идти выполнять свой долг.

Фразу эту выдумал сам Келлер и когда-то очень гордился ею. Так и должен был политический руководитель напутствовать своих товарищей в начале рабочего дня. И он изобретал самые разнообразные оттенки, чтобы слова эти звучали как можно жизнерадостнее. Но сегодня утром он произнес эту фразу тоном бальзамировщика, объявляющего родным покойника: «Друзья, труп готов», и через секунду он пробормотал:

— Нет, с моим дрянным сердцем я не выдержу еще такую ночь. Будь проклят этот Веглер, вот что я скажу!

А молодой Пельц, крепко сжав губы, бросил взгляд на пустую койку Вилли и вполголоса произнес:

— Я все-таки не могу поверить. Вилли — предатель!

Старый Руфке, расчесывая свою пышную седую шевелюру, блеснул глазами и весело сказал:

— Напоминаю, что нам приказано не болтать об этом. Однако…

— Не все ли равно, — перебил Хойзелер. — Мы-то знаем. Просто не нужно говорить остальным.

— Однако, — продолжал старый Руфке, — скажу вам, что в этом Веглере всегда было что-то подозрительное. Ничего такого я за ним не замечал, но нюхом чуял в нем подозрительный душок.

— Комиссар гестапо Руфке! — фыркнул Хойзелер. Он испортил воздух. — Понюхай вот это, нюхальщик.

— Во всяком случае, — сказал Келлер, направляясь к двери, — он получит по заслугам, не беспокойтесь. Пошли, ребята. Пора тыловым солдатам идти выполнять свой долг.

Так наступил день на заводе. Медленно светлеющее небо смотрело вниз на этот лес, изрыгающий танки, с безмятежным равнодушием созерцало камуфляжные сетки, фальшивые деревья, нарисованные луга и кустарник, сделанный из проволоки и тряпок. И ему было все равно. Это небо видело много жестокостей и увидит еще немало. Ему не было дела до людей, до их добра и до их зла.

6 часов 5 минут утра.

В одной из комнат административного корпуса, занимаемой сейчас комиссаром гестапо Кером, у телефона стоял Баумер. Он слушал доктора Цодера, что-то доказывавшего ему на другом конце провода. Его пальцы выбивали на столе нервную дробь. За столом сидел комиссар с чашкой чуть теплого ячменного кофе в руках. Его красивые глаза опухли и слегка покраснели, но поросячья физиономия была по-прежнему спокойной, солидной и безмятежной, — иначе говоря, он держал себя как истый блюститель интересов государства. Кер читал и перечитывал какую-то страничку своей черной записной книжки.

Эта спокойная сосредоточенность была сущим притворством— с таким же видом он мог читать биржевую сводку. Сведения, которыми он располагал, были крайне неутешительны. Он раздраженно подумал, что сейчас знает о деле Веглера не больше, чем пять часов назад. Кер любил повторять своим коллегам: «Есть некий артистизм в том, чтобы составлять из отдельных нитей стройную систему и сочетать логику с философией и психологией в целях выявления правды. Это работа правильная и четкая, она заставляет жизнь идти по намеченному курсу, не сбиваясь в сторону». Но полицейский инспектор оправдывал свое кредо только в тех случаях, когда добивался успехов. Саботаж среди его рабочих доставлял Керу не больше удовольствия, чем священнику — пьянство и буйный разгул среди его паствы. И дело было не в самолюбии и не в тревоге за свое положение. Репутация его была настолько прочной, что не могла пострадать от случайной неудачи. Если перспектива докладывать начальству о неудаче смущала его, так только потому, что он идеализировал свою профессию. «Врач государства», как он иногда с удовольствием думал о себе, не может допустить существование преступного гнойника в государственном организме. И поэтому, несмотря на растерянность и гнетущую усталость, он продолжал изучать свои заметки и рыться в кипе папок с личными делами на столе… и повторять себе каждый раз, когда его энергия иссякала: «Встряхнись, дружище, где-то тут ключ ко всему. Твой моральный долг найти его».

Баумер положил трубку; Кер поглядел на него, вскинув брови.

— Есть что-нибудь новое? — с надеждой спросил он.

Арбейтсфронтфюрер покачал головой, нервно барабаня пальцами по столу.

— Веглер все еще без сознания.

— Вы уверены, что ваш доктор достаточно опытен?

Баумер кивнул. Его точеное лицо осунулось, в голубых глазах появился стеклянный блеск.

— Да, Цодер знает свое дело. Он хочет ему что-то вспрыснуть немножко попозже. Он ничего не может обещать. Нам не повезло — вот и все. — Он сделал усталую гримасу. — Можно сказать: счастье на стороне преступников.

— Быть может, дело обернулось бы иначе, если бы я смог поговорить с Веглером. А так я нахожусь в очень трудном положении, — хмурясь, сказал Кер.

«Отговорки, отговорки, — раздраженно подумал Баумер. — Если бы голова твоя была хоть чуточку умнее твоего жирного зада, ты бы уже что-нибудь разнюхал». Вслух он сказал:

— Ну, я должен вас покинуть. Прежде чем вы приступите к дальнейшей работе, советую вам собрать рабочих, которые уже знают о Веглере. Им необходимо заткнуть рты.

Кер кивнул.

— Может быть, вы подскажете, какой линии мне следует держаться?

— Да. Что если, скажем, так — никакой лжи, только откровенное объяснение политических причин: если, мол, станет известно, что человек, получивший крест за военные заслуги, совершил саботаж, это деморализует рабочих. Поэтому вы приказываете держать язык за зубами. Если просочатся какие-нибудь слухи, они ответят за это.

Кер погладил свой пухлый подбородок.

— Хорошо, но…

— Но что? — С загадочной улыбкой Баумер поглядел на смущенное лицо комиссара. — Итак, что вы хотели сказать?

— Если, как вы говорили герру Кольбергу, вы намерены объявить виновным поляка фрау Линг… — Кер остановился и снова вскинул брови.

— Да, намерен.

— В таком случае, не лучше ли сказать рабочим, что я открыл нечто новое, а именно, что поляк был сообщником Веглера? Понимаете? Нет смысла признаваться, что мы… — Он закашлялся и опять замолчал.

— …повесили ни в чем не повинного поляка? — негромко добавил Баумер.

Кер пожал плечами.

— Если хотите, да.

Баумер засмеялся.

— Разумеется. Блестящая мысль. Поздравляю.

— Значит, договорились?

— Послушайте, скажите мне одно, — произнес Баумер. — Как вы сами относитесь к обвинению поляка?

Кер пожал плечами.

— Когда мы сидели у Кольберга, — улыбнулся Баумер, — ваше лицо было, как зеркало, мой друг. Вам очень не нравилась моя мысль. Вы — честный, справедливый буржуа, не так ли? Повесить невинного человека — это не в вашем вкусе.

— Я — следователь, — сквозь зубы ответил Кер. — Политические решения — не моя специальность.

— Не очень ловкая увертка, Кер, — засмеялся Баумер. — Однако я знаю, что вы думаете. Вы недоумеваете, почему мы не хотим выдвинуть версию, которая будет нам на руку, но не вешать поляка, а переправить его в какой-нибудь другой район. Ведь так?

Кер снова пожал плечами.

— Ну так я вам скажу почему. — Баумер уже не улыбался. Он присел на край стола и нагнулся к Керу. — Не по той причине, что вы думаете, — презрительно сказал он. — Не смейте осуждать меня за безнравственность. Я не Кольберг. О, он тоже готов повесить поляка, но, знаете, почему? Знаете, что такое Кольберг? — Рот его искривился. — Кольберг готов на все ради денег. С виду он такой же человек, как и мы. Видит бог, у него есть мозг, как у вас и у меня… и печень, и легкие, и даже несварение желудка. Но заметьте… — Презрительно улыбаясь, Баумер постучал по столу указательным пальцем. — Весь этот организм существует только для того, чтобы служить кольбергам… Нет, даже не так. Это еще нелепее — служить счету в банке, которому служит Кольберг. Народ, государство, принципы— это только цифры в его бухгалтерской душонке. Укажите Кольбергу, какую выгоду он может извлечь из еврея — и он заключит сделку с евреем. Докажите, что он может нажиться на травле еврея, — и он будет поддерживать национал-социалистскую партию. Скажите ему, что партия не даст ему никаких преимуществ, — и он наплюет на партию и обнимется с евреем. Вот вся сущность кольбергов и их политические взгляды. Вот почему он охотно повесит поляка — счетная машинка видит выгоду в антагонизме между немцами и поляками. — Баумер вдруг стукнул по столу ладонью. — Но я человек другого склада, Кер, не забывайте!