На самом деле все было гораздо сложнее. После целого десятилетия событий, которые не мог вместить его разум, на Вилли нашел как бы душевный столбняк. Вилли инстинктивно стремился выключиться из жизни — так раненый зверь забивается в глубь пещеры, в мрак и тишину и там зализывает свои раны. Но если раненый зверь не погибает, он в конце концов не может не выползти на свет, на воздух, за пищей, — так и душа Вилли рано или поздно должна была выйти из сонного оцепенения. И все это — музыка, кухня, женщина, блеск медной сковородки, скрип калитки, запахи жилья, — все это было воплощением живой жизни и будоражило в нем давно погребенные чувства. Еще не все умерло в его душе, и когда на него пахнуло теплом мирной жизни, он был охвачен глубоким волнением.

Сегодня, открыв скрипнувшую калитку, он увидел под дверью полоску света. И теперь он в свою очередь был поражен видом встретившей его женщины. Это уже не злобная ведьма, оравшая на него в ту ночь, когда он напился, и не вчерашняя неряшливая крестьянка, не спускавшая с него настороженного взгляда. Берта улыбалась ему, лицо ее стало удивительно приятным, и вся она показалась ему просто красавицей.

Берта готовилась к приходу Вилли старательно, обдуманно и на что-то смутно надеясь. Она аккуратно заплела в косы свои жесткие темные волосы, вымылась, надела самый вычурный наряд из своего скудного гардероба: платье из дешевого черного атласа, туго облегающее фигуру. Вилли вдруг потянуло к ней, как к женщине, — она поняла это по его глазам. Поняла, взвесила и осталась довольна, — на это она и рассчитывала.

— Добрый вечер, — тихо сказала она. — Входите, герр Веглер.

— Добрый вечер, — медленно ответил он, глядя на нее во все глаза. И неловко добавил — Сегодня дождь не идет.

Улыбка ее стала чуточку шире.

— Да. Вечер прекрасный. Вы не посидите немножко? — Она указала на стул.

— Спасибо. — Огромный и неуклюжий, он присел на краешек стула. Берта уселась рядом, на качалку. С ее полных губ не сходила еле заметная, затаенная улыбка.

— Я принес остальные деньги… — смущенно начал Вилли. — «Какая же она красивая, — думал он про себя. — Почему я вчера этого не заметил?» — Он пошарил в кармане, вынул деньги и положил на стол. — Может, пересчитаете?

Берта пожала плечами.

— Надеюсь, все верно, — медленно ответила она, улыбаясь. — Надеюсь, герр Веглер, в трезвом виде вы считаете правильно.

Вилли покраснел.

— Я знаю, деньгами такую собаку не окупишь, — сокрушенно сказал он. — Мне до того неприятно, что я ее убил, фрау Линг, просто сказать не могу. Поверьте мне.

— Да ладно, что там вспоминать! — быстро воскликнула Берта. Смиренность его была так искренна, что ей стало не по себе. Она бессовестно надула его, и он же просит прощения, — от этого она еще острее чувствовала свою вину. Она вскочила, схватила со стола деньги и бросила их в глиняный кувшин на буфете. — Хватит об этом, герр Веглер. Вы со мной честно рассчитались. Все кончено и забыто.

— Нет, погодите, — взволнованно сказал Веглер. — Я не… Мне не хочется, чтобы вы думали, будто я такой… будто это часто со мной бывает.

Берта передернула плечами и ничего не ответила. Ее молчание и этот жест совсем сбили его с толку: очевидно, он просто дурак. Ясно же, он отдал деньги, и больше ей ничего от него не нужно. Сразу погрустневший и разочарованный, Вилли поднялся со стула.

— А вы не хотите поиграть на аккордеоне? — тихо спросила Берта.

— Да, конечно! — обрадовался Вилли. — Я надеялся, что… Но вчера это вам было неприятно.

— Ничего подобного, — улыбнулась Берта. — Мне нравится, как вы играете…

— Спасибо. Я как раз надеялся…

Вилли тотчас же пошел к ящику в углу кухни. И на этот раз опять, едва он коснулся инструмента, глаза его мгновенно смягчились. Берте это нравилось, хоть было и непонятно, и в то же время она грустно думала: «Почему же у него каменное лицо? Что заставляет такого человека напиваться и безобразничать? У женщин тоже немало горя, но они не безобразничают».

Больше всего на свете Берта ненавидела грубую жестокость мужчин и, как почти все женщины, часто этого и не сознавая, противилась мужским законам, которые управляли ее жизнью. С детских лет ей пришлось бороться с укоренившимся в ее среде презрением к женщине, с тысячелетней традицией, созданной мужчинами, а теперь приписываемой богу, природе или государству. Вероятно, поэтому ее так тронула застенчивость Вилли. Он не слюнтяй какой-нибудь — достаточно взглянуть на него, чтобы убедиться в этом, а Берта терпеть не могла слюнтяев. И если при первой встрече Берта была возмущена его бессмысленной пьяной жестокостью, то сейчас она мгновенно почувствовала, что этот человек не станет презирать женщину за то, что она — женщина. Он просил у нее прощения искренне, без всякой снисходительности, и Берта, имея за плечами тридцатишестилетний опыт хитрого маневрирования в мире, созданном мужчинами для себя, поняла, что он не такой, как другие.

Их роман начался с той минуты, когда Вилли сел и положил на колени аккордеон. Взяв первые аккорды, он взглянул на Берту с застенчивой благодарной улыбкой, и, сами того не подозревая, они уже начали любить друг друга.

Берта слушала, не отрывая от него затуманенного взгляда. От музыки прошло напряжение, сковывавшее Вилли, твердую линию рта смягчила рассеянная улыбка. В его лице проступила доброта, и оно уже не казалось таким застывшим.

— Вы откуда, герр Веглер? — немного погодя спросила Берта; ей уже хотелось знать о нем побольше.

Вилли поднял глаза.

— Из Дюссельдорфа. Но много лет я жил в Кельне.

— A-а, из Дюссельдорфа, — протянула она. И чуть-чуть смущенно добавила — У вас, наверное, есть семья?

— Нет, — сказал Вилли и перестал играть — так пронзительна была тоска, внезапно хлынувшая в его сердце. Голубые глаза его снова стали пустыми, а лицо таким же мертвым, как и прежде. Ровным, бесстрастным голосом, будто повторяя заученные слова или будто то, о чем он говорил, давно уже стало ему неинтересным, Вилли сказал: — У меня были жена и сын, фрау Линг. Сын погиб под Нарвиком. Жена убита во время бомбежки. Теперь я один. — Он замолчал и словно окаменел, негодуя на нее за этот неизбежный вопрос, как всегда негодовал на тех, кто любопытствовал насчет его прошлого.

Берта растерялась. Она хотела сказать что-нибудь сочувственное, но устремленные на нее пустые глаза как бы запрещали ей говорить банальные слова. Наконец, подумав о своем собственном горе, она сказала просто:

— Я тоже ненавижу войну. Мой муж погиб из-за войны. И такая глупая смерть — глупая и… жестокая, как сама война. Он поехал в город по делам. Была учебная тревога, затемнение, и он попал под машину. Это была машина скорой помощи, подумать только! До того глупо!.. Они помолчали.

— Уже два года прошло, — тихо добавила Берта. — И почти год, как забрали сына. Когда началась война с Россией. Ему было всего семнадцать лет, подумайте!

— Да? — сказал Вилли. — В прошлую войну я тоже пошел на фронт семнадцати лет.

— Мой сын, слава богу, во Франции. Там не воюют. Молю бога, чтобы его не послали на русский фронт. Он такой славный парень, — с откровенной гордостью сказала она. — Стройный, как березка, и сердце у него доброе. Если с ним что-нибудь случится, я умру.

Она заметила, что Вилли нервно постукивает пальцами по клавишам.

— Сыграйте, — ласково сказала она. — Сыграйте еще что-нибудь.

Теперь она знала — жены у него нет. Почему-то она предчувствовала это. В тот вечер, когда Вилли так робко пришел отдать деньги, а потом сидел в кухне с аккордеоном на коленях, сердце ее шептало: «Вот так оно и должно быть… это тот, кто тебе нужен». До этой минуты Берта боялась признаться себе в этом. Она сознавала, что томится по мужчине, что уже год, как она присматривает себе нового мужа. Без мужчины хозяйство пойдет прахом, а она сама зачахнет. Ей хотелось благодатной мужской любви, хотелось стирать мужскую пропотевшую одежду, засевать поле под горячим солнцем бок о бок с мужем. Она понимала, что без мужчины она ничто, мертвая плоть. Так всегда было и будет.