Фриш снял очки и, медленно протирая их, устремил на Пельца взгляд своих больших, добрых, близоруких глаз.

— А ты не… Разве тебе не было тошно проламывать амбар… давить кур и прочее?

Пельц пожал плечами, словно никогда и не думал об этом. Затем сказал:

— Сначала, может, было не очень-то приятно, как я вспоминаю. Но на войне ведь не обращаешь на это внимания. Там тебе на все наплевать, понимаешь, Якоб? Что другие делают, то и ты. Думаешь: «А какого черта: может, завтра мне конец». Ну и стараешься повеселиться, пока еще можно. И потом… это же не свой амбар. Это французский амбар. Ну и думаешь: «Чего там беспокоиться о каком-то французе? Жизнь-то короткая».

— Понимаю, — сказал Фриш и надел очки. — Да, понимаю. Иногда, впрочем, думаю, что… Если бы французам или, скажем, русским вдруг да удалось бы когда-нибудь прорваться к нам, — он тщательно выбирал слова, — было бы нехорошо, правда? Они бы нам все это припомнили.

Пельцу явно стало не по себе.

— Должно быть, так. Но мы-то их все равно победим.

— Ерунда какая! — вмешался Руфке. — Победим? Вот это мне нравится. Да разве мы уже не победили? Ведь мы же сидим на Европе, как наседка на яйцах.

— Правда, правда, — сказал Фриш. — Я только подумал…

— Да вы что, на карту не смотрите, что ли? — удивленно продолжал Руфке. — Возьмите да поглядите, где мы сейчас в России! Через неделю мы захватим Сталинград и нефтяные промыслы. Черт возьми, их промышленность развалена, у них уже двенадцать миллионов убитых, и все будет кончено к…

— Ладно, ладно, — перебил Хойзелер, — опять затянул свое, фельдмаршал Руфке!

— Да я…

— Ох, заткнись, — прикрикнул на него Хойзелер. — Кто тебя станет слушать! Мы сами умеем читать газеты, понятно?

— Да что за черт! — вдруг воскликнул Пельц. — Мне надоело ждать. Что происходит, в самом деле? Может, про нас забыли? Может, надо войти туда и сказать, чтобы они немножко поторопились со своим делом, какое бы оно ни было? Я бывший солдат. Со мной нельзя так обращаться. Я должен выспаться.

— Не надо, — сказал Фриш.

— Почему это «не надо»? — Пельц встал. — Я пойду туда. Почему «не надо»?

— Тебе приказано ждать, насколько я понимаю, — негромко ответил Фриш. — Так уж лучше жди. Знаешь, кто, по-моему, сидит там с Келлером? — Он понизил голос. — Думаю, что гестапо.

— Нет, серьезно? — Пельц опустился на скамейку. — Гм!.. — воскликнул он с нервным смешком. — Гм! Может, действительно лучше подождать.

Фриц Келлер и комиссар гестапо Кер, сидевшие в соседней комнате, пришли к мало утешительным выводам. После получасовых расспросов выяснилось, что Келлер не в состоянии объяснить причины, побудившие Веглера совершить преступление. Это было особенно огорчительно для Кера, так как Келлер жил рядом с Веглером и наблюдал за ним больше полугода. Комиссар гестапо надеялся получить от Берты Линг исчерпывающие показания и остался ни с чем; теперь, в поисках того, что он называл «путеводной ниточкой», он снова потерпел поражение. Кер устал, хотел спать и — скверный признак для следователя — начинал нервничать. Главным его противником было время. Он не сомневался, что, не будь такой спешки, он сумел бы нащупать кончик нити. Но перед ним стояла угроза, что завтра вечером нагрянут английские бомбардировщики, а он ничего не успеет сделать. Он даже не сможет помешать какому-нибудь сообщнику Веглера еще раз подать сигнал.

Подведя итог своим мыслям и ощущениям, Кер шутливо сказал:

— Я дошел до такого состояния, дружище, что мечтал бы превратиться в женщину. Вам знакомы женские уловки? Будь я женщиной, я бы сейчас сослался на одно из обычно не называемых недомоганий, присущих женскому полу, и отказался от ведения дела по вполне уважительной причине. Но так как я мужчина, мне остается только сдерживать раздражительность и идти дальше. Откровенно говоря, вы мне ничуть не облегчаете задачу.

Келлер, довольно упитанный жизнерадостный мужчина лет пятидесяти, скривил пухлое лицо, надеясь, что это и есть подобающее выражение сочувствия, и ничего не ответил. Втайне он желал только одного: как можно скорее отделаться от Кера и благополучно унести отсюда ноги. Искренне желая помочь комиссару и изо всех сил напрягая мозг, чтобы вспомнить какой-нибудь, хоть мало-мальски значительный факт, он все же был серьезно встревожен. Эта история неизбежно отразится на нем. Он уже представлял себе, как будут шептаться его партийные сотоварищи: «Не может быть, чтобы он ничего не замечал за Веглером» или «Келлер-то как будто надежный человек, а вот Веглера все-таки проморгал». И хотя он имел полное право возразить: «Ведь не я же давал Веглеру крест», он знал, что это мало поможет. В таких случаях кто-то должен быть козлом отпущения. Он уже внутренне приготовился к тому, что его снимут с должности руководителя ячейки.

Но, по правде говоря, отстранение от этой должности его ничуть не огорчало. Он ее не добивался — его назначили, как старого члена национал-социалистской партии. Всю жизнь Келлер избегал ответственности; одна из причин, почему национал-социалисты вызывали в нем тайное тревожное недовольство, заключалась в том, что они на каждого взваливали какие-нибудь обязанности. В прежней Германии (как, впрочем, и теперь) он был опытным механиком и сравнительно недурно зарабатывал. Он состоял в профсоюзе и в социал-демократической партии — но только по воле обстоятельств. И точно так же, когда к власти пришли фашисты, он почуял, откуда дует ветер, и вступил в национал-социалистскую партию. Если бы вместо фашистов у власти оказались коммунисты или любая другая партия, Келлер примкнул бы к ней. Собственное благополучие да иногда немножко развлечений — вот все, что интересовало его в жизни. Полгода он состоял в должности руководителя ячейки, и сейчас ему так надоело слово «обязанности», что даже необходимость составлять еженедельный отчет приводила его в раздражение, которого вовсе не заслуживал этот несложный труд. Если его освободят от этой ответственности, он будет только рад.

С другой стороны, он отчаянно боялся неприятностей. Снятие с партийной должности очень затруднило бы ему жизнь, и, само собой, он вовсе этого не желал. Поэтому его показания были благоприятны для Веглера. Раз уж он не может представить Веглера как личность подозрительную, то единственный способ самозащиты — это поддержать добрую репутацию человека, оказавшегося саботажником. Но и тут были свои опасности, и Келлер волновался вдвойне. Сейчас Келлеру, изнемогавшему от усталости, волнения и страха, было решительно все равно, будет ли распутан «заговор» Веглера. Ему хотелось только поскорее отвязаться от Кера и доползти до своей постели, где он найдет и безопасность и забвение.

— Келлер, послушайте, — вдруг сказал комиссар, — вы, должно быть, что-то прозевали. В конце концов есть лишь несколько вероятностей, и одна из них должна соответствовать истине. Вот, слушайте. — Он встал и, не сводя своих красивых карих глаз с Келлера, принялся поглаживать свой подбородок. — Я назову вам первую вероятность. Веглер — биологический разрушитель. Биологическим разрушителем я называю анархистов, коммунистов и прочих в этом же роде. Я пришел к убеждению, что эти люди рождаются со страстью к разрушительству. Они не могут совладать с собой. Мы встречаем таких во всех периодах истории всех рас. Карл Маркс, например, был немцем, Ленин — русским, Робеспьер — французом. Вы следите за моей мыслью, Келлер? Я затрагиваю область науки и философии. Биологический разрушитель лишен способности уважать закон и порядок. Наоборот, какая-то внутренняя сила вечно подстрекает его к бунту. Их нельзя исправить — их надо только уничтожать… Я знаю, это чисто философский подход к делу, но с годами я все больше убеждаюсь, что истинный ключ к человеческой душе мы находим только в философии. Знаете, Келлер, я бы не всякому это сказал. Но вы — человек интеллигентный… Думаю, вы меня понимаете.

— Конечно, понимаю, герр комиссар, конечно, — подхватил Келлер. — И, поверьте, это очень хорошо сказано. Но, клянусь вам, Веглер не такой. Я знаю этих «биологических разрушителей», как вы их очень умно назвали. В прежние времена на заводах водились и коммунисты. Я издалека чуял, чем они дышат, и уверяю вас, в Веглере ничего такого нет. Я вам даже вот что скажу: Веглер больше всех в нашем бараке уважал закон и порядок. Я слежу за этим, понимаете. Когда они напьются, тут-то все и лезет наружу. Другие чуть захмелеют и сразу в драку. А Веглер — нет. Он будет сидеть спокойно. И, будьте уверены, не потому, что он трус. Он такой силач, что может кому угодно размозжить голову кулаком. Однажды он даже разнял двух драчунов — просто удержал их руками. «Немцы не должны драться, как звери, — сказал он мне потом. — Ведь мы же не звери, правда?..» Нет, такой человек не может быть «разрушителем». Я в этом уверен.