Вилли ласково улыбнулся.

— Я уже не сержусь.

Дрожа от радости, Берта обеими руками схватила его большую, жесткую руку, поцеловала и прижала к своему животу.

— Ты вот о чем думай, — прошептала она. — Тут наш ребеночек. Скоро он уже начнет толкать меня целый день — запросится поскорее на свет божий. — Берта тихо засмеялась; эта ложь почти не вызывала у нее угрызений совести. — Если это мальчик, он будет похож на тебя, Вилли? Наверное, как толкнет, так у меня все ребра затрещат.

— Да, — произнес Вилли, чуть заметно вздохнув.

— Милый! — Берта подождала, пока он не взглянул на нее. — Хочешь, поженимся сейчас же? Я хочу. Нам теперь уже ничто не помешает. Давай не откладывать.

Вилли смотрел на нее молча. Потом, подавив стон, медленно сказал:

— Больше всего на свете я хотел бы жениться на тебе, Берта… и жить счастливо. Но, понимаешь, я сегодня говорил с Баумером…

— Да? — неуверенно спросила она, почуяв неладное. — С арбейтсфронтфюрером?

— Меня не переведут на твою ферму.

— Нет? О господи! Почему? — Но, стараясь быть мужественной, она тут же сказала: — Ну, ничего… через несколько месяцев мы опять попросим об этом. А пока…

— Берта, — мягко перебил он ее, — меня берут в армию.

Лицо ее исказилось. Она смотрела на него, не в силах произнести ни слова. Ей хотелось сказать: «Это ничего, война скоро кончится», но она не могла.

— О-о, — простонала она. — Q-o!.. — И в отчаянии крикнула: — Значит, я и тебя потеряю!

Вилли промолчал.

— Еще не известно, вернешься ли ты с войны, — тоскливо заговорила она. — А может, пропадешь на несколько лет. И забудешь меня. Или тебя убьют. Да, вот что мне суждено — тебя убьют! Я знаю.

Вилли покачал головой со странной улыбкой, которая показалась ей обидной.

— Значит, тебе все нипочем? — злобно воскликнула она. — Смеешься, будто речь идет о погоде! Неужели тебе все равно, Вилли?

— Я не пойду в их армию, — медленно ответил он.

Берта уставилась на него растерянным взглядом.

— Я правду говорю, Берта… — Он умолк и глубоко перевел дыхание. Руки его внезапно стали дрожать; он снял их со стола, словно желая спрятать от нее, и вцепился пальцами в колени.

— Я правду говорю, милая, — повторил он. — Я не… Это не то, что ты думаешь. — Он не сводил с нее горящих глаз. — Со вчерашнего вечера было много чего… то есть многое случилось.

— Что же случилось? — спросила Берта.

Он, казалось, даже не слышал ее вопроса.

— Я вроде бы… я все понял, Берта. Я должен что-то сделать.

— Да что сделать-го? — воскликнула она, выходя из себя. — И как это так ты не пойдешь в армию? Раз призвали, значит, должен идти!

Вилли покачал головой.

— Я… — Он запнулся. Он не знал, как ей объяснить и с чего начать. Его привела к Берте не надежда, что она поймет и одобрит принятое им решение, а одиночество. Во всем мире у него не было ни одного близкого человека, ни одного человеческого существа, которому он мог бы открыть душу. Поэтому он пришел к Берте. Но вот он стоит перед ней — и что же он может ей сказать? Ведь дело не в том, что его наградили крестом «За военные заслуги» — это он может ей рассказать, — и не в унизительном предложении Баумера вызваться завтра добровольцем в армию и своим примером подстрекнуть на это других рабочих. Все это он, вероятно, мог бы рассказать Берте, но как сказать ей о всех тех годах, которые предшествовали этому? Уже не что-то одно было для него нестерпимо, а вся жизнь, весь мир, весь позор. И сейчас, когда он это понял, у него не находилось слов, чтобы объяснить, что с ним творится: как рассказать о смятении, бушевавшем в его душе?

— Вилли, что ты должен сделать? — не унималась Берта. — О чем ты толкуешь?

— Я должен… что-то сделать, — с трудом выговорил он. — Надо… действовать. — Он уже не был спокоен. Голос его начал дрожать.

— Как это — действовать? — Это слово раздражало ее уже тем, что было малопонятно.

— Твой поляк… тот, которого ты купила…

— При чем тут поляк? — резко спросила Берта.

— Он держит нас… то есть я хочу сказать, — сбивчиво продолжал Вилли, — мы виноваты. И я тоже. Мы отвечаем за это.

— Вилли, ты мелешь чепуху! — вне себя крикнула она.

— Ты не понимаешь, Берта?

— Нет!

— Это почти то же… знаешь… что сделал Руди… И я тоже виноват. Словно это я сам привез тебе свитер. Я — соучастник. Я делаю танки. И ты со своей фермой — тоже соучастница. Мы все виноваты. Все убийства — на нашей совести.

— Ничего не понимаю! — неистово крикнула Берта. — Ты, должно быть, пьян. Это верно? Ты напился, Вилли?

Он покачал головой.

— Тогда отчего же ты говоришь так, что я ничего не понимаю? Что с тобой, Вилли?

— Меня сегодня наградили крестом «За военные заслуги», — вдруг сказал он и ударил себя по лбу кулаком. — Боже мой, что же я за человек? Почему я раньше ничего не понимал? Когда мой Рихард отвернулся от меня, почему я не понял, что он заражен гнилью? Как можно прожить жизнь и оставаться таким дураком? Мы свиньи, Берта! Они превратили нас в свиней. — У него на секунду перехватило дыхание. — А теперь они хотят, чтобы я записался добровольцем в их армию. Им нужно побольше войн, побольше убийств; больше свитеров и больше людей, которых можно продавать в деревне за семнадцать марок. — Он стукнул обоими кулаками по столу. — Я не желаю! Хватит! С меня хватит! Кто-то должен наконец сказать им Нет!

Берта в растерянности и страхе отпрянула от него.

— Берта! — взволнованно крикнул он. — Ты… — И внезапно снова заговорил очень тихо: — Разве ты не понимаешь… я должен что-то сделать… Ведь надо же, надо!..

— Что надо? — дрожащим голосом спросила она.

— Надо сказать… сказать Нет, Берта… и… действовать. Пойти против них.

— Пойти против правительства? — спросила она. — Ты это хочешь сказать?

Вилли кивнул.

— Да. Против гнили.

Вся дрожа, она зашептала:

— Боже мой, да ты знаешь, что ты говоришь? Ведь тебя убьют, Вилли!

Он ничего не ответил.

— Господи, да что же ты хочешь сделать?

— Что-нибудь.

— Но что? Ты даже не знаешь? Ты просто болтаешь, сам не зная что.

— Нет, — еле слышно ответил Вилли. — Я знаю. Раньше не знал. Но пока я сидел здесь, ты меня научила. Теперь я знаю.

— Я тебя научила? Чему я тебя научила?

— Берта, — жалобно произнес он, — ты мне поможешь? — Он знал, что от нее нечего ждать помощи. — Я не хочу быть один.

— Но что ты собираешься делать?

— Ты мне поможешь? — По его большому телу пробежала дрожь. — Поможешь?

— Я… — Она умолкла и обернулась к двери. Заводская сирена вдруг ожила и залилась протяжным воем. Звук этот взлетел вверх и падал, прорезая ночную тишину и предупреждая деревню, что надо быть настороже — скоро в небе пролетят английские самолеты. Берта бросила быстрый взгляд на Вилли и, внезапно решившись, сделала то, что было вовсе не нужно, как на окнах висели плотные маскировочные шторы: она протянула руку к керосиновой лампе, прикрутила фитиль и задула огонь.

— Вилли, милый, — сказала она глухим от отчаяния голосом, — ты расстроен, и я тоже. О. чем ты меня просишься еще никак не пойму. Ты мне объясни получше. — Она подошла к нему вплотную. — Это хорошо, что ты пришел ко мне поговорить. Теперь я знаю — ты меня любишь по-настоящему, раз пришел поговорить о таких вещах. — Она обвила его руками и тесно прижалась к нему грудью. — Любимый мой, я вижу, как ты расстроен. Верь мне, я понимаю. И я тебе помогу. Но сначала скажи, что- ты меня любишь. — Она наклонилась и, прижав к его рту жаркие губы, поцеловала его крепким, долгим поцелуем. — Ты любишь меня, Вилли?

Он помолчал, потом со вздохом сказал:

— Да, я тебя очень люблю, и от этого мне еще труднее…

— Спасибо, что ты это сказал, милый. Ну, пойдем, поговорим. Мы с тобой решим, что делать. Пойдем в спальню, Вилли. Давай обнимемся и поговорим.

— Да, — тихо ответил он. — Но сначала я должен на минутку выйти. Ты иди, подожди меня там.