Она, как под микроскопом, видела его отвратительнейшие черты. Он ничего не мог скрыть от нее, и все же. Все же сердце готово было вырваться из груди, когда он пропадал надолго.

Медея не знала, в чем причина. Может быть, это и была любовь, о которой люди кричали сквозь всю историю своей культуры. Медея читала, что люди не всегда заслуживают любви. Каспар заслуживал ненависти. И все же пустое, омываемое ветром поле было для Медеи невыносимым зрелищем. Темное небо осени и светлая, золотая стерня как будто на две неравные части делили все.

Может, наконец, он расплатился за все? Он был смертен за пределами Аркадии. Шальная пуля или осколок снаряда могли прекратить его жизнь. Более того, согласно теории вероятности, тысяча его лет, проведенных во всех в мире войнах, должна была почти неминуемо подвести его к такому концу. Убегать от смерти можно очень долго, но не бесконечно долго.

Всякий раз Медея думала о том, каковы шансы, что она видела его в последний раз. И ничего не говорила. Шансы всегда были большими. И с каждым разом они росли.

Медея заметила, что ее пальцы, впившиеся в холодный камень, уже совершенно белы, будто мертвы. И, наконец, Медея увидела его. Он поднимался вверх, и шел через поле на восток, к замку. Навстречу ее взгляду.

Каспар был покрыт кровью и шел, шатаясь. Он впервые на ее памяти был ранен.

Медея знала одну старую английскую сказку, когда та была еще новой. Там к охотнику приходили души убитых птиц. И если вокруг него вились эти бесплотные, эфирные стаи, то за Каспаром должно было следовать воинство, состоящее не из одной армии. От солдат, вооруженных остро заточенными мечами до погибших сегодня мужчин, сжимавших автомат. Все они должны были, будто те птицы, следовать за ним.

Медея стояла и смотрела, полагая, что сохраняет спокойствие. Он шел вперед, пошатываясь, как мертвецки пьяный. Внутри Медея насмехалась над ним, над его глупостью и самоуверенностью, которой он так гордился. Она и сама не заметила, как некая невидимая сила, которую она никогда не брала в расчет, заставила ее сорваться с места.

Она бежала вниз по лестнице, как девчонка, и осенняя прохлада застала ее врасплох, будто она прежде не чувствовала подобного. Медея вышла ему навстречу, когда он проходил мимо озера, хрустального озера. Ей казалось, что единственное, что в целом мире остается горячим - его кровь, капающая на землю.

Увидев ее, он оскалился:

- Медея! - сказал он. - Вот уж кого не ожидал здесь увидеть! И не надеялся! Потому что надеялся увидеть Розу! Она вставит мне кишки на место, верная нашей братско-сестринской любви. Я не был лучшим старшим братом, но я ведь и не был худшим!

Он частил, но все это было игрой. Каспар глумился над самим собой, издевался над собственной беспомощностью. Когда он говорил, изо рта у него струилась кровь. Медея видела что в обширной ране проглядывают внутренности. Это не было пулевое ранение. Наверное, осколок от снаряда - ему практически вскрыло живот.

Медея смотрела на него с выражением брезгливого безразличия.

- Я отведу тебя к Розе, - сказала она. Каспар засмеялся. Между его пальцами, прижимавшимися к ране тесно, как к телу любовницы, сочилась темная, вязкая кровь. Медея посмотрела на эту кровь, а потом, размахнувшись, ударила его по лицу.

И это было признание в любви на языке, который он понимал.

Потом она, конечно, отвела его к Розе, потом было еще много всего, но своей слабости она не забыла.

Через много лет, когда вся эта история давным-давно поросла травой, а все, кто должен был умереть на той войне - умерли, и только Каспар, как всегда, остался жив, Медея сидела на кровати. Перед ней лежал Каспар, он был пьяный и - снова в крови. Он целовал ее ногу - один поцелуй - косточке на щиколотке, один - ступне и еще один - кончикам пальцев. Каждый поцелуй оставлял пятно крови на ее коже, но она без брезгливости принимала это.

- И что мы будем делать? - спросила Медея.

- Любовь моя, богиня, спасибо тебе. Я счастлив, я так счастлив.

- Я спросила: что мы будем делать? - повторила Медея. Она легко могла им управлять. Каспар был дурной и бешеный, как собака, но ей он подчинялся. У него в глазах всегда было столько тоски, как у брошенных псов, притаившихся в переулках больших городов, где они никогда не станут кому-нибудь нужными.

Он был счастлив, что Медея полюбила его. Он был счастлив, что она - холодна, потому что внутри него пылал костер, достаточный для них двоих.

Медея взяла его за подбородок, и он заглянул ей в глаза. Она никогда не понимала, где кончаются его ужимки и начинается он сам. Это ему стоило стать шутом Благого Короля, но Благой Король не любил злые насмешки, ему нравилось, что Аурелиуш - добрый и дурак. Это и Медее иногда казалось смешным.

Каспар никогда не казался смешным - он был болезненным. И даже сейчас она не понимала, счастье он чувствует или страх.

- У нас будет ребенок, - повторила Медея. - С точки зрения законов существования Аркадии, это невозможно. Нам с тобой предстоит решить эту проблему тем или иным способом. Подумай хорошо.

Он засмеялся.

- А разве у тебя нет мудрого решения, о моя дочь Соломона?

- У Соломона было две дочери: Тафафь и Васемафа. Я не хотела бы быть кем-то со столь дурацким именем. Но мудрое решение у меня есть.

Он смотрел на нее, но Медея молчала.

- Ну же, ну же, ну же, - говорил он. Медея гладила его губы, не умея высказать столь страшной идеи. Наконец, она прошептала:

- Мы уйдем отсюда. В мир живых. Я хочу, чтобы наш ребенок родился и жил там. Если Отец допустил это, нарушив законы собственного мира, значит наш ребенок будет пешкой в его игре. Если же это сделало нечто могущественнее него, то неприятный сюрприз заставит его с подозрением относиться к ребенку и к нам. Мне не нравится ни один вариант.

Каспар смотрел на нее долго, чудовищность и рискованность самого этого предложения захватила его с головой.

Он представлял, что может сделать с ними Отец Смерти и Пустоты, могущественный первый на земле человек, выдернувший из пустоты само небытие. В глазах его вспыхивали радость и азарт, как будто кто-то дернул рубильник в его пьяной-пьяной голове.

И он сказал:

- Мы сделаем это.

Медее стоило этого ожидать. А потом Каспар подался к ней и коснулся губами ее живота.

И этого Медея не ожидала.

***

Мы с Адрианом открыли глаза одновременно. Темное небо уже разбавляли первые, несмелые капли света, и звезды стали тусклыми, далекими. Я прижала руку к горячему лбу Адриана.

- Мы не спим? - спросила я.

- Что ж, в самом конце, полагаю, может оказаться, что вся наша жизнь всего лишь сон.

Адриан широко зевнул и запустил руку мне в волосы, принялся перебирать пряди, одну за другой, будто это было делом его жизни, главной работой, таким же важным действием, как для Мойр - прясть судьбы. Я поцеловала его, и ощущая тепло его тела, и спокойствие, которым Адриан был наделен, сама успокаивалась. Я знала, что нам снился один и тот же сон. Нет, так было далеко не всегда, хотя пару раз мы действительно припоминали по утрам один и тот же кошмар. Но сейчас я ощущала нечто особое.

Мы с Адрианом словно были настроены на какую-то волну, принимали чей-то сигнал. Чувство было шизофреническое и при этом очень точное. Впрочем, наверное, шизофреники тоже были абсолютно уверены в истинности своих воззрений.

Некоторое время я просто целовала Адриана, и он делился со мной своим спокойствием, а я с ним - волнениями и чаяниями, касающимися нашей новой жизни. Каждый раз, когда мы были так близко, я будто ощущала, как все излишнее, сглаживается, как я получаю то, чего мне не хватало и отдаю то, чего было слишком много. Это было особенное чувство, которое, я думала, доступно лишь тем, кто любит друг друга по-настоящему. Какая-то удивительная химия или даже кулинария, позволяющая правильно готовить души. Это была забавная мысль, я засмеялась, легонько укусила Адриана.

И тогда он, наконец, спросил: