Плести сны было просто, хотя Флори никому не смогла бы объяснить, как она это делает. Ее пальцы совершали движения, она то перебирала невидимые нитки, то завязывала узелки, и мысли вторили ее движениям. Иногда с пальцев срывались искры, в которых таяли отражения придуманных ей снов.

Самая большая хитрость - ничего нельзя говорить напрямую. Нюанс оговоренный Отцом и Неблагим Королем за тысячелетия до ее появления на свет. Ее сестры, бывшие здесь прежде Флори, следовали ему беспрекословно или же умирали.

И Флори тоже не могла поведать людям то, что их ждет - напрямую. Она говорила загадками, хотя больше всего ей хотелось кричать: осторожно! берегись! уходи!

Сейчас Флори плела сон для человека, который мог спасти свою семью. Его образ и то, что будет с ним пришло к Флори в ее собственном сне. И хотя она не могла спасти полсотни таких же как он людей, она могла помочь ему. А если бы он помог еще кому-то, то, может быть, в мире стало бы еще чуть меньше боли.

Его звали Ицхак, он жил в Варшавском гетто со своей женой и крохотной дочкой, еще более крохотной, чем ей полагалось быть, не растущей из-за недоедания куколкой. По ночам девочка плакала от голода, и Ицхак дрожал при мысли о том, что кто-то пожалуется юденрату, и ему велят заткнуть его несчастную девочку. А он не заткнет ее, не сможет, она еще и речи-то не знает. А в следующий раз Ицхак окажется в списках, которые будут зачитывать немцы, пришедшие на акцию.

Вот чего боялся Ицхак, но вышло по-другому. Никто на него не жаловался, все молчали. Но дом, в котором жил Ицхак нужен был немцам под швейную мастерскую - зима на Восточном фронте обещала быть мертвецки холодной.

А это значит, что жители этого дома, которых некуда расселить, были обречены. Другие придут в этот дом, будут работать там, подыхать с голода, а Ицхак уйдет.

Флори думала все это и думал Ицхак, он забылся беспокойным сном, и Флори ловила искры его мыслей, направляя их.

Он и его жена, и крохотная дочка, бежали в лабиринте серых, слишком хорошо знакомых со смертью домов гетто.

- Что они сделали с нашей Варшавой, - плакала жена, а дочка уже не плакала, только попискивала от голода. Они бежали, силясь найти свой дом, только его нигде не было. Они бродили невероятно долго, не находя ответа на свой вопрос - куда же им теперь идти? Они плутали в рядах ставших одинаковыми от горя построек, на пожарных лестницах стояли люди, которых давным-давно уже увезли, и Ицхак знал, что они не вернутся обратно. Наконец, Ицхак увидел, как нелепая громада их дома вгрызается в серое, дождливое небо. Они взбежали по лестнице, снова заголосила дочка.

Дома было чисто и прибрано, как раньше, когда еще были силы убираться, светило солнце, и Ицхак понял, что начался короткий праздник лета. Может быть, удалось бы вырастить что-то во дворе. Солнце осветило прекрасное лицо его девочки, синие от детства глазки, и Ицхак впервые за долгое время увидел, как она заулыбалась. На накрытом белой скатертью столе стояла банка с вареньем, какое часто делала его бабушка. Той повезло - умерла до войны.

Ицхак уже и забыл, каков сахар на вкус.

- Сейчас, сокровище, сейчас, - сказал Ицхак. - Давай наркомим твою маму, а она накормит тебя.

Кто же сделал им такой подарок? Жена с дочкой в руках так и стояла без движения. Ицхак шагнул к столу, взял банку, но она выскользнула у него из рук и разбилась о паркет, заляпав его красным. Небо за окном заволокло, солнце совершило короткий путь по небу и исчезло. А Ицхак увидел, что это не варенье, а кровь разлитая по его кухне - густая, потемневшая кровь под его ногами. Он закричал в отчаянии, как раненное животное, и в этот момент в дверь начали стучать. Сначала - в дверь, а после стучали в стены, стучали в окна, чужие, злые люди снаружи хотели пробраться в его дом. Дребезжали стекла, дрожали стены, дом был только скорлупкой и готов был уступить чьим-то требовательным движениям. Дом перестал быть безопасен, дом стал страшнее нарушения комендантского часа.

Последняя тревожная искра сорвалась с пальцев Флори и растворилась в теплой пустоте безопасной гостиной. Флори вздохнула. Она чувствовала себя уставшей, но работа была сделана хорошо. Ицхак проснулся среди ночи, в беспросветной темноте усталого Варшавского гетто. Флори надеялась, что он поймет посланный ею сон, а больше она ничего не могла.

О чем-то своем трещал камин, и Флори уютнее устроилась в кресле. Довольная усталость колыхала ее разум, как спокойные волны теплого моря, и она задремала, слушая разговоры огня. Проснулась она совсем от других разговоров.

- Я не думаю, что у нас что-нибудь получится, - шептал кто-то, запальчиво, перепугано.

- Но мы должны. Если мы не разбудим его, мы погибли.

- Мы погибли, если попытаемся сделать то, о чем ты говоришь. Наша кровь не разбудит Отца, она лишь приманит Неблагого Короля.

Сон сходил с Флори медленно, по капле, и она не сразу узнала говорящих. Постепенно их голоса проявились из небытия. Их было трое: Винченцо, молодой лакей-итальянец, прибывший сюда лет на десять позже Флори, совсем мальчишка, Михаил, русский аристократ, спесивый и бывший старым существом уже когда Флори попала сюда, и Соледад, яркая, блестящая от драгоценностей испанская женщина. В той жизни она, кажется, работала камердинершей у какой-то госпожи из восемнадцатого века. Теперь же, обретя второй шанс, она решила стать своей госпожой, используя ее манеры и повадки.

Все они были из Младших Детей. Они не обладали ни силой, ни титулами, их принято было обходить стороной. И если Отец защищал своих Младших Детей, то Неблагой Король приносил собственных Младших Детей в жертву, чтобы удобрить ими землю Аркадии, они появлялись здесь только для того, чтобы умереть. После того, как Отец уснул, Неблагой Король уже приказывал казнить нескольких из Младших Детей Отца. Флори никогда не общалась с Младшими Детьми близко, но ей было их жаль. Она бы не выдала их, но ей все равно не хотелось, чтобы они поняли, что Флори здесь. Флори сильнее вжалась в кресло, перестала даже дышать.

- Мы должны разбудить его, пока мы все не умерли, - говорил Винченцо. Голос у него зазвенел, вскочил вниз и тут же опустился до почти неслышимого шепота.

- Мальчик прав, - вздохнул Михаил. - Если мы не попробуем, то будем повинны в собственной смерти. Тот, кто ничего не сделал для собственного спасения его и не заслужил.

- Это все имеет смысл, - сказала Солидад. - Если мы точно знаем, что все сработает.

А потом Флори услышала шум, дверь распахнулась, и голос Каспара, хриплый, насмешливый, вгрызся в ее барабанные перепонки.

- А если не сработает? - спросил он. - Что тогда будем делать, а? Сядем в кружочек и заплачем, малыши?

Флори закрыла глаза, надеясь, что все это сон.

- Что, думаете у стен давно не чистили уши? - сочувственно спросил Каспар. А ведь прежде он был за столом вместе с ними, и с Флори тоже. Теперь он безраздельно принадлежал Неблагому Королю.

- Каспар! - воскликнула Солидад. - Ты был нашим братом, ты и сейчас наш брат.

- Но меня усыновили! Потому что я талантливый, а вы нет!

- Подожди, Каспар, - продолжила она. Голос у нее был дрожащий от волнения. - Не говори ему, не говори и, мы обещаем, ты не останешься в обиде, когда Отец проснется.

- Отец пускай храпит там, где мы его оставили, - сказал Каспар. - Но мне с вами разговаривать не досуг, у меня там операция Маркет-Гарден, а вы - скучные!

Каспар хрипло засмеялся, а потом Флори услышала чьи-то тихие шаги - слух был напряжен до предела. Дверь с треском закрылась, приглушая смех Каспара, а больше никаких звуков будто бы не было. Флори не выдержала и выглянула, как можно более незаметно. У двери стоял Сигурд. Он был высокий, удивительно красивый скандинав, царственный, каким полагалось быть, наверное, какому-нибудь ярлу. Говорили, что ему почти тысяча лет. Он, вместе с еще одним сыном Неблагого Короля, пережил множество своих братьев и сестер, большинство из них Сигурд казнил сам. Он и Каспар были единственными, кому разрешалось покидать Аркадию. Сигурд был личным палачом Неблагого Короля, он убивал тех, кто, как считал Король, плохо влияет на его дело в мире. На его руках была кровь благоразумных королей, великих просветителей, религиозных реформаторов, гениальных ученых. Наверное, он был запятнан лучшей кровью человечества. Когда Неблагой Король хотел, чтобы умер кто-то из его детей или племянников, его приказ тоже выполнял Сигурд. Он был машиной для убийства, и Флори никогда прежде не слышала от него ни единого слова. Он жил в одной из башен и если кто-либо видел его, это всегда было знаком того, что вскоре будут умирать люди. Сигурд стоял неподвижно, не как солдат на смотре, а как-то по-особенному, болезненно прямо, не слишком естественно. Винченцо первый бросился к нему. Флори бы, наверное, так не смогла, но она понимала, зачем это сделал Винченцо. Умирать страшно, а умирать без боя - еще страшнее.