А я все думала, как мне жаль ту лягушку, которую обезглавил Аксель. Она ведь ни в чем не была виновата, она послушалась меня. Я, кажется, одна понимала, что все эти монстры - беззащитные, беспомощные существа, калечные по самой своей природе, несчастные, испуганные, изуродованные моим папой или тем, кто был до него. Мне хотелось пожалеть их, и я ненавидела Акселя за то, как он обошелся с этим созданием, к которому никто и никогда не проявлял сочувствия, которого достойно человеческое существо.

Я чувствовала себя Герхардом, на меня накатила такая нежность, что захотелось плакать. В этот момент я услышала, как кто-то скребется в дверь. Не так, как это делало бы животное или человек - звук был непрерывный и многотональный, множество лапок ходило по дереву, одни нажимали сильно, другие едва-едва.

- Войдите! - сказала я. И оно вошло.

Мы уже были знакомы. В комнату, с неудобством и неестественно шатаясь, вползла, с трудом оставаясь в вертикальном положении, гигантская сколопендра. Ее длинное тело было сплошной раскрытой пастью, живот рассекала вдоль открытая рана, по бокам которой блестели белизной в темноте зубы, эти зубы шевелились, будто были прикреплены не к неподвижным деснам, а к постоянно сокращавшимся мышцам. Сколопендра прерывисто, быстро дышала. Ее верхние лапки неловко обвивали фарфоровую миску с золотистым орнаментом, идущим по ее блестящим бокам.

- Привет, - сказала я. - Ты понимаешь мой язык?

Я говорила медленно и ласково. Я так давно ни с кем не говорила, и я прежде не испытывала ничего подобного. Я никогда ни о ком не заботилась, мне казалось глупым быть нежной, но сейчас все было по-другому. Это существо не знало другого языка, кроме языка любви, а мне хотелось достучаться до него. Прежде им только повелевали, я не хотела быть такой, как все вокруг.

Оно подошло ближе, комната наполнилась стуком бесчисленных лапок. Жвала открывались и закрывались, беспомощный, беззащитный рот не исторгал из себя человеческих звуков. Я протянула руки, и оно склонилось ко мне, передав мне миску.

Запахло розами и медом, вода в емкости была розоватая, то ли как детские духи в пластиковых флакончиках, то ли как щедро разбавленная водой кровь.

Я вопросительно посмотрела на мою сколопендру, но она только опустилась в свое естественное, горизонтальное положение и принялась крутиться на месте, как глупая собака, гоняющаяся за собственным хвостом. А я все не могла перестать думать о том, что это ведь был человек.

Когда-то.

Я снова склонилась над водой. Она пахла приятно, так что я могла представить скорее духи, чем кровь. Я коснулась жидкости пальцем, она оказалась холодной, кончик моего пальца заблестел. Что мне было с этим делать?

- Что мне делать? - спросила я у сколопендры. - Можешь мне подсказать? Пожалуйста.

Я говорила очень медленно. Мне было жаль, что Герхард, Констанция, Астрид и Адриан в своих башнях. Мне хотелось к ним, даже просто услышать их голоса. Вместе мы бы могли что-нибудь придумать. А я была одна.

Сколопендра еще некоторое время не прекращала свое навязчивое движение по кругу, а потом вдруг выпрямилась изогнувшись странным, наверняка болезненным образом. Как могло быть в одном существе столько боли? Сколопендра замерла, будто смотрела на меня, и теперь я уже не знала, слепа она или нет. На секунду я испугалась, что сейчас это существо бросится на меня, и его протяженная пасть выпотрошит меня, как рыбку. Но ничего такого не случилось, сколопендра зашевелила самой верхней парой лапок, будто протирала места, где должны были быть ее глаза.

Мне показалось, что она плачет.

Но почти тут же я поняла, что имеется в виду. Мои пальцы снова коснулись розоватой, пахнущей, как духи Розы, воды, пальцы заблестели, будто в эту жидкость всыпали мельчайшие, совершенно неощутимые частички драгоценных камней. Я закрыла глаза, запрокинула голову и смазала веки жидкостью. Глаза приятно зажгло, я ощутила тепло, оно будто проникало в мой мозг, текло сквозь глазные нервы, втягивалось внутрь.

Когда я открыла глаза, все было неверным и расплывчатым, но только пару секунд. Затем я увидела стоящего у стены человека. Он был во всем черном, но строгого впечатления не производил. На нем были старомодные, лаково блестящие в лунном свете туфли, брюки в настолько тонкую белую полоску, что в нее даже не верилось, легкий черный плащ и шейный платок. Он был франт из начала двадцатого века, такой же неподходящий этому средневеково-сказочному месту, как и я.

- Доброй ночи, Делия, - сказал он. А я все не могла отвести от него взгляда. Это был удивительно красивый человек, не молодой, но еще и не старый, точнее его возраст нельзя было определить. Он был темноволосый, но белокожий, его тонкие, нервные черты казались удивительно, даже неестественно красивыми, но в лице была некоторая напряженная беспокойность, делавшая его несколько отталкивающим. Я тут же проследила, что в папе есть что-то от него, но папина внешность была разбавлена чем-то земным и теплым, а этот человек обладал ангельски-холодной красотой. Самыми удивительными были его глаза - яркие, желтый и красный, и в обоих зрачки расплывшиеся, как желток у плохо приготовленной яичницы, совершенно неправильной формы. Эти глаза испугали меня больше, чем все монстры вместе взятые.

Я отодвинулась на край огромной папиной кровати.

- Доброй ночи, - сказала я без охоты. Сколопендра замерла, перестав подавать всякие признаки жизни. Я надеялась, что он ее не заметит.

- И давно вы здесь? - спросила я тихонько. Он пожал плечами, его движения обладали той обаятельной небрежностью, которая или очаровывала или отталкивала.

- Некоторое время. Мне было интересно за тобой наблюдать. О человеке лучше всего расскажет его поведение в полном одиночестве.

Он улыбнулся, и я почувствовала себя Алисой в Стране Чудес. Только это был очень недобрый Чеширский кот. Вот бы от него осталась одна улыбка.

- Но теперь-то я буду знать, что здесь нельзя быть уверенной, что я одна.

- И тогда мне тоже захочется на тебя посмотреть. Ты будешь проситься домой или перейдем сразу к делу? Я думаю, ты устала. Мне не хотелось бы отвлекать тебя больше положенного.

Он говорил абсолютно нормально, даже слишком, так что это казалось подозрительным. Я смотрела на него и ждала. Аксель говорил, что Неблагой Король был абсолютно безумен. Но его безумие не было очевидно с первого взгляда, поэтому и пугало. Он был вежливый, обходительный, старомодно одетый человек с глазами, в которые невозможно было смотреть.

Он сказал:

- Ты достойная дочь своего отца. И ты займешь его место.

Он кивнул на монстра, без брезгливости, но и безо всякого внимания, будто он был не больше, чем безделушкой.

- Они слушаются тебя. Чтобы они служили мне, я и твой отец пытали их, подчиняли их, ломали их. Тебе достаточно слова. А знаешь, что самое главное? Ты можешь заставить их не бояться. Ты можешь утешить их боль. Я всегда говорил, что дети лучше родителей.

- Ваши дети лучше вас?

- Наверняка.

Он улыбнулся, сделал шаг ко мне, и я дернулась.

- Не бойся, - посоветовал он.

Но мой страх был сильнее любых советов. Неблагой Король вызывал у меня инстинктивный ужас, как мысли о собственной смерти, настоящей, а не той, где я присутствую на собственных похоронах в качестве бесплотного духа в стиле готических романов конца девятнадцатого века.

О смерти подлинной, о небытии, в котором не мир теряет тебя, а ты теряешь весь мир, об ужасе и пустоте, с которыми никто не может смириться. В детстве, когда я узнала, что умру, что однажды меня не будет, я начала кричать и кидаться вещами, чтобы папа что-нибудь по этому поводу исправил. Сейчас я ощутила такой же позыв, совершенно глупый, капризный, отбросивший меня на двенадцать лет назад, в самое начало моей жизни.

- Я не причиню тебе вреда. Ты - моя внучка, моя кровь, моя победа над временем. Я становлюсь лучше в каждом из вас, моя сущность путешествует в вашей крови. Я трепетен к такого рода вещам.