Он уже и забыл себя прежде. Кем он был, когда не искажал души, чтобы в каждом пустынном уголке земли, на каждом кладбище, в каждом сундуке на чердаке, в каждом синем, обходимом стороной озере, крылась своя история. Драго давным-давно перестал быть человеком. Он был слишком связан со смертью, он кроил мертвецов и натаскивал их, чтобы они обезумели от голода и желания. Мертвецы, Драго знал, всегда очень голодны. Они стараются быть сопричастными жизни, согреться, а пища это тепло, всякое живое существо, даже самая крошка, подсознательно это знает.

У Драго от жизни осталось другое удовольствие - плотская любовь. Любую иную женщину, кроме Розы, он взял бы немедленно, но Роза была из тех ядовитых цветов, за само удовольствие от лицезрения которых приходится дорого платить. Он взял ее за подбородок, и она вскинула на него взгляд, синий и блестящий от рефлекторных, не имеющих ничего общего с отчаянием слез.

Она совершенно не стеснялась своей наготы. По-язычески раскованная, она была лишена желания скрыть хоть что-нибудь. Драго это нравилось, ему стало интересно, кем она была прежде. Здесь, в Аркадии, не говорили о своих прошлых жизнях. Не было принято, считалось слабостью. Нужно было уметь забывать, а тот, кто не желал отпускать, дорого расплачивался за это. Но сейчас Драго ощущал опасное любопытство, желание проникнуть в самую ее суть.

Он множество раз запускал руки в чужие души, впитывая сведения о своих мертвых, почти влюбляясь в них. Драго испытал неумолимое, жестокое влечение к тому, что было глубже ее косточек, к ее трепещущей, наверняка беззащитной, душе.

- Что ты делала с ними? Почему они слушают тебя?

Она была Принцессой Прощения, лечила раны и болезни, которые казались безнадежными. Прежде сам Благой Король указывал ей, кто достоин жизни, она много раз вырывала людей из волн Великой Реки. Но Роза вовсе не напоминала милую и добрую целительницу из старых историй, в ней не было ничего чистого, она была языческая грязь и злоба, способная и мертвого поднять.

- Ты скажешь мне, милая? Мы с тобой проведем множество сладких минут прежде, чем я вырву из тебя это признание, но я его вырву.

Драго провел пальцами по ее влажным от крови губам.

- Я раздроблю каждую твою косточку прежде, чем ты скажешь мне, да?

О, у него был большой опыт. А потом Роза вдруг подалась к нему, и цепи жалобно звякнули, золото вздрогнуло от резкого ее движения. Она прижалась к нему, близко и хлестко, так что дыхание перехватило.

- Да, - прошептала она. - Сделай это, Драго. Покажи мне. И тогда, может быть, я покажу кое-что тебе.

Он был полностью одет, она была обнажена, но это Драго чувствовал себя беззащитным в эту секунду, когда ее теплое, совершенное тело прижималось к нему, и он чувствовал ток ее крови, и ее блестящие от боли в многочисленных порезах глаза блестели с вызовом.

Она была превосходна. Это стоило признать.

А через много-много лет Драго целовал ее израненные колени. Она стояла, такая же обнаженная, как годы назад. Он держал в руке цепь, вгрызавшуюся в золотой ошейник на ее шее. Еще полчаса назад она вся принадлежала ему, с готовностью принимая внутрь его, и лезвие его ножа. Но сейчас лицо ее приобрело скучающее, властное выражение, которое ему хотелось стереть с нее ударом.

- Нам нужно уйти, - сказала она. - Я думаю, он знает.

- Что он может знать, любовь моя?

Драго коснулся губами внутренней стороны ее бедра, там где кожа была невероятно нежной и первозданно белой, никогда не тронутой солнцем.

- Он знает, что мы готовим себе армию.

Она не сказала: ты готовишь мою армию. Но она имела это в виду. Она обещала посвятить его во все, если он причинит ей достаточно боли, и он справился. Она впустила его к себе в дом и разделила с ним постель, она показала, как приручает его чудовищ.

Она сказала ему, что он станет ее королем, а она будет его королевой. Нет больше ее Отца, а если и его Отца не будет, то что тогда? Кто тогда?

Драго не интересовала власть, это все было ему скучно, пресно. Что давала власть в политическом смысле против власти над самыми тонкими структурами живых существ. Но она хотела этого, ее глаза горели, а губы были как мед.

И ее возбуждение, плясавшее внутри зрачков, передавалось и ему.

Сейчас она сидела неподвижно, спина ее была прямой, а вид почти скорбным. Драго дернул за цепь, и она подалась к нему, он поцеловал ее, искусанные губы кровили, и вкус этот оседал у него на языке. Она подчинялась ему и подчиняла его.

Ради нее он предал все, во что верил. Он впустил своих чудовищ во все уголки земли, и они спали под осенними листьями, укрытые снегом, укрытые бурной водой, под пеленой моря. Они спали, верные Розе, они ждали.

Ждал и Драго. Она, его цветок, была у него в руках, но он должен был дать ей правильную землю. И этой землей была Аркадия.

- Все закончилось, Драго. Мы все потеряли. Мы должны бежать.

- Как ты узнала?

- Каспар намекнул мне.

- Может, он блефовал?

- Определенно нет. Я хочу, чтобы ты нашел способ выбраться отсюда.

- Из Аркадии? Просто так? Мы даже не попробуем?

- Да. Как скучно.

Они говорили об этом просто, будто вели стройную и совершенно лишенную значения беседу за бутылкой вина, пресытившиеся сексом, ненадолго, и разморенные. А потом она крикнула:

- Я не хочу умирать! Ты не понимаешь, Драго? Я не собираюсь закончить свою жизнь здесь! Я слишком много знаю о смерти! Я видела ее! Я не хочу стать одной из его игрушек! Я хочу выбраться отсюда!

Голос ее звенел, как струна, готовая лопнуть в любой момент, и Драго увидел страх в ее прекрасных глазах, за которые он отдал бы жизнь. Пощечина оказалась хлесткой, Роза прижала руку к щеке, впервые она выглядела беззащитной.

Драго снова дернул ее за цепь, они замерли друг перед другом, за секунду до поцелуя, и Драго зашептал ей, лихорадочно, как в горячке.

- Тише, девочка, я обещаю, еще до рассвета ты будешь на земле. Мы с тобой отправимся в какое-нибудь удивительное место, где ты будешь жива и счастлива.

Из уголка ее прекрасных губ струилась кровь, делая ее улыбку еще более яркой.

***

И я проснулась, и увидела холодный свет бесчисленных звезд над моей головой. Теплая летняя ночь укрывала меня вместо потолка. Сон не рассеялся, как это часто бывает, когда просыпаешься, он оформился, стал четче и ярче, как проявленная пленка. Я видела своих родителей, ту другую их жизнь, о которой мне ничего не полагалось знать. Я не могла с уверенностью сказать, что я ощущаю. Все казалось абсурдным, будто я смотрела спектакль, где мой папа был одет в черное, а мама ни во что не одета, и они разыгрывали драму великой любви и боли, и мучили друг друга, и скрывали тайны, которые могли стоить им жизни. Все это было далеко от торговли оружием и наркотиками, и Югославской Войны, от роскошных машин и стрельбы в клубах, от банковских счетов и карательных акций - от всего, что я привыкла ассоциировать с их жизнью. Сказочная, красивая и отвратительная одновременно история, как изъеденные личинками цветы или облитые кровью иллюстрации в детских книжках о прекрасных замках и принцессах.

А какой у этой истории был конец? А потом они сбежали и начали новую жизнь ценой свободы их еще не рожденной дочери.

Отец говорил, что мечтал обо мне с того самого момента, как впервые понял, что любит Розу. Думал ли он, что мне придется пережить или надеялся меня защитить, или полагал, что мне будет лучше в Аркадии? Мне не у кого было спросить, и я вдруг поняла - папа ведь всегда был рядом. До этого момента я могла обратиться к нему когда угодно, с любым вопросом, даже самым дурацким. А сейчас некому было ответить на мой самый главный вопрос. В моей башне еще оставались папины следы. Я видела, как понуро болтаются сохранившие свой золотой блеск цепи, к которым была прикована Роза. Всюду царил беспорядок, забытые чужие вещи, на которых тем не менее не осело ни одной пылинки, будто время обходило их стороной и не давало скрыться под вуалью пыли. Папа ушел отсюда навсегда, а вещи его были разбросаны так, будто он собирался вернуться через пару часов. Блестели, умываясь каплями ночного света, кинжалы, спицы, скальпели, разбросанные тут и там, металлический мусор, способный вырывать из людей ужасные страдания. Каменные стены были обклеены картинами, здесь анатомически искаженно, патологически изображались скелеты, органы, мышцы зверей и людей, и существ, которые ни зверями, ни людьми назвать было нельзя. Папа придумывал чудовищ, рисовал их планы, строил проекты, а потом вырывал из человеческих душ то, что ему нужно. Он их кроил, как хотел, он их уродовал. Но я смотрела на его планы, на надписи, такой знакомый папин почерк, заметки и списки. В темноте эти существа, лишенные ртов или глаз, искривленные, с вытянутыми или обнаженными костями, с вывернутыми наизнанку органами или просто зубами чуть слишком большими для человеческих, казались еще более жуткими и в то же время - удивительно красивыми. Я видела, что на полу вместе с инструментами для пыток, ножами и плетками, иглами, лезвиями, притаились и цветы. Головки роз и лилий были как головы обезглавленных в бою солдат, валялись там и тут, лишенные стеблей, смотрели в открытое, вечное небо.