Выхожу на улицу, Эрик коротко кивает моему отцу; слышу, как за мной закрывается дверь. Папин силуэт слабо виден в мутном прямоугольнике окна, и сердце у меня снова гулко бьётся о клетку рёбер — я снова оставляю его одного.

— Что-то на бригаду сапёров не похоже, — я прикладываю руку ко лбу.

Мне больно смотреть на Эрика. За его спиной разгорается огненное солнце, царапает мне глаза, и он сам, словно в дурном мареве оранжевой дымки, а  за его плечами полыхает пожар, который вот-вот поглотит и меня.

— А я тебе что, рожей не вышел? — слышу в его тоне беззлобную подколку. — Бойцы задержатся до вечера, а у меня здесь дела. Садись, давай.

До первого блокпоста мы едем молча. Тишина меня не напрягает, но в воздухе наэлектризованным полем висит недосказанность. За последние сутки в моей жизни произошло слишком много, и катализатором этих перемен по иронии судьбы стал Эрик. Он, как отравленный штормом воздух, окружает меня со всех сторон, не давая шанса найти укрытие и переждать бурю в безопасности. И сейчас он рядом, плотно сжимает кожаную оплётку руля, внимательно смотрит на дорогу, и наверняка не представляет, что перевернул мою налаженную жизнь с ног на голову просто одним своим существованием. В его присутствии моя способность рационально мыслить обращается в ничто,  а я становлюсь маленькой, несмелой девочкой, которой так хочется спрятаться от этой проклятой войны за широкой, сильной спиной.

Эрик оставляет машину возле крайнего блокпоста и молча выходит на улицу, не глуша мотора. Изуродованная взрывчаткой местность смутно мне знакома, я выхожу следом, зачем-то плетусь за ним, попутно уточняю у дежурных, нет ли здесь раненых. Пока Эрик принимает очередной доклад, осматриваюсь. Кажется, я начинаю привыкать к разрухе — сердце уже болезненно не ёкает при виде изрытой земли и асфальта, поднятого над ней вскрывшимся нарывом. Недалеко отсюда белеет здание школы; оно осталось нетронутым — повстанцы ещё не потеряли человеческий облик, чтобы подвергать риску жизни ни в чём неповинных  детей.

Я помню тот высокий клён с обугленным стволом в три обхвата моих рук. На обломанном сучке, до которого я тогда не могла дотянуться, однажды висели мои очки, будто на чьём-то щербатом носу. Весело тогда было всем, кроме меня. Особенно будущему Лидеру.

Подхожу к нему со спины, хочу припомнить ему этот эпизод, открываю рот, но не могу произнести ни звука. Эрик рассеянно толкает носком сапога расколотую напополам табличку с фамилией «Колтер», неосознанно складывая из неё целую. Здесь был дом его родителей, но сейчас на этом месте лишь чёрный, змеистый чад и обломки.

— Я здесь лет десять не был…

— Ты видел их? Они в порядке? — я ныряю ему под руку, пытаюсь заглянуть в глаза. В них призрачно и пусто, я могу лишь представить, что он чувствует, глядя на обуглившиеся останки его воспоминаний.

— Нет. Я не видел их ни в дни посещений, ни после. Почему это должно меня волновать?!

 Эрик бросает на меня колючий взгляд и отворачивается, демонстрируя  идеально прямую осанку и широкий разворот плеч — понимаю, что откровенничать на эту тему он не намерен. Я наслышана о том, что единственный сын поставлял Колтерам неприятности целыми вагонами, и отношения в их семье были так себе, но я не догадывалась, насколько всё сложно.

— Иди в машину.

Лезть в душу не в моих правилах, я прикусываю кончик языка, подчиняюсь. Несмотря на его резкое заявление, я разведаю местонахождение его семьи по своим каналам, и пусть не ему, но мне так будет спокойнее. Я давно ничего не слышала о них.

Едва касаюсь ручки пассажирской двери, как меня ощутимо толкают плечом, будто случайно, оттесняя подальше. Девчонка-лихачка перекрывает мне путь, ставит ногу на подножку лидерского джипа, поправляет шнуровку берцев.

— Ты только не обольщайся, — швыряет она через плечо. Вижу узорную сеть татуировок от виска через скулу до подбородка, узнаю в ней Лори — диспетчера и по совместительству инструктора неофитов.

— Что?

— Ты всего лишь очередная лидерская соска. Это ненадолго.

— Не понимаю, о чём речь, —  отлично понимаю, о чём речь. Я плотнее сжимаю на груди руки, а зубы стискиваю до крошева эмали; внутри поднимается горячая волна протеста и возмущения. Кто она вообще такая, какое право имеет вешать на меня подобные ярлыки?!

— Да брось! — Лори выпрямляется и подходит ко мне непозволительно близко, придирчиво осматривает с ног до головы. Она гораздо выше меня ростом и мышечной массы в её вышколенном тренировками теле намного больше, чем в моём; она явно выставляет напоказ своё превосходство в силе. — Позавчера твои вопли не слышал только глухой. В следующий раз притворись, что тебя нет дома, иначе одним проёбом перед женишком ты не отделаешься.

Меня бросает в жар, я едва успеваю открыть рот, как её сдувает из моего личного пространства, будто сквозняком. Странно, имея такие серьёзные претензии на Лидера, Лори избегает попадаться ему на глаза.

— Залезай, — Эрик появляется из-за спины, открывает дверь и подаёт мне руку, хотя я прекрасно могу сделать это сама.

Мне не хочется разговаривать — липкое послевкусие после беседы с Бесстрашной оседает на языке горечью. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что такой мужчина, как Эрик, просто не может жить отшельником. До моего перехода в Бесстрашие у него однозначно были женщины, и скорее всего, много женщин, но я ни разу не видела его вместе с Лори.

Мне тяжело разбираться в этих кипящих страстях. Эрудиты — народ весьма прямолинейный, скупой на эмоции, и подобных прецедентов на моей памяти не было. Если кто-то из наших выбирал себе пару, то на других просто не хватало ни временных, ни эмоциональных ресурсов. Здесь же всё иначе. Бесстрашные живут одним днём, стремясь испробовать и пережить максимум ощущений — пьют в три глотки, трахаются до потери сознания, вдвоём, втроём, впятером, испытывают себя на прочность, нелепо рискуя жизнями ради адреналина. Всего и много, до пресыщения, до блевоты — ведь никто из них не знает, когда закончится его жизнь. Я понимаю это умом, но меж лопатками мерзко грызёт — совесть то или ревность, мне не ясно. В конце концов, за разрыв с Юджином я могу её даже поблагодарить.

Если бы я знала, что Эрик занят, я бы ни за что не позволила ему того, что позволила. Или я снова лгу сама себе?

— Ты на Стене была когда-нибудь? — мы выезжаем за условную границу фракции, когда Лидер вытряхивает меня из состояния транса совершенно неожиданным вопросом.

— Нет, конечно! — никогда не возникало такого желания, да и кто бы меня допустил? Охрана периметра и подступов к этому стратегическому объекту целиком в компетенции Лихачей, нашим там делать уверенно нечего, а жажда приключений как-то не вяжется с идеально выглаженными синими костюмами.

Эрик довольно хмыкает и разворачивает машину в совершенно противоположную от Бесстрашия сторону.

Я дважды спрашиваю, куда и зачем мы едем, и дважды Лидер лишь хищно скалится мне в ответ. Немного нервничаю — никак не могу привыкнуть к резким переменам в планах, которыми Эрик так часто грешит.

Он сворачивает на широкую, укатанную грунтовку, и я вижу прямо перед собой исполинское, пугающее великолепие двухсотлетнего сооружения наших предков. Стена неумолимо приближается с каждой милей, я нагибаюсь над приборкой — мне не хватает взгляда, чтобы её охватить. Как часто Джанин говорила о ней в своих вдохновенных речах, но я ни разу не видела её так близко. Стена казалась мне чем-то призрачным, вечным, мерцающим издали символом защиты и стабильности, а сейчас я могу дотянуться рукой до её измытого дождём бетонного основания.

Эрик бросает машину у поста и кивком головы зовёт меня за собой. Я иду через укрытый брезентом навес к ржавому, жестяному трапу высотой метров в десять, ведущему наверх, к ячейкам перекрытий и бетонных колонн, устремленных в самое небо. Конструкция напоминает мне огромный, железобетонный улей, с хитрым переплетением лестниц, у которых  в некоторых местах отсутствуют ступени и даже целые пролёты — дожди и радиация сожрали металл подчистую. Гигантские, рыжие ворота коррозия припаяла друг к другу намертво — вряд ли в последние лет сто кто-то горел желанием выйти за пределы Чикаго.