– Ну что, возвращаемся? – спросил Гладышев.

– Трус.

– При чём здесь трус?! У тебя же будут неприятности в первую очередь! Я-то могу остаться и незамеченным.

– Ах! Ты обо мне, оказывается, беспокоишься?!

– Не надо паясничать!

– Нет, уж, позволь! Едем! Я хочу веселиться! Довольно тоски! С тех пор, как мы в Москве, я только и делаю, что скучаю. Мне надоело!

– Ну что, мы едем? – вмешался в разговор шофёр.

– Да, конечно, – подтвердила Вероника.

Всю дорогу они не разговаривали, и только выйдя из машины у ярко освещённого вспыхивающими разноцветными огнями, манящего к себе до вызывающе-неприличного броскими витражами входа на дискотеку, Гладышев заговорил, смущённый и подавленный увиденной роскошью. Он чувствовал себя вдвое хуже от того, что Вероника сама расплатилась с таксистом, потому что у него действительно не было достаточно денег.

Встав оторопело напротив входа на дискотеку, он упёрся, точно заупрямившийся осёл.

– Я туда не пойду, – сказал он девушке.

– Это почему?!

– Да потому, что не могу! Я уже себя чувствую не в своей тарелке, а зайдём, так и вообще от стыда места себе не смогу найти…

– Гладышев! С тобой только ездить куда-нибудь! – возмутилась Вероника.

– Может быть. Но не моё это место! Не моё! Заплатить бешенные деньги, чтобы потом до упаду дёргаться вместе с другими? Это не для меня, извини!

Размахивая нескладными, худыми рукам, даже для его роста казавшимися чересчур длинными и костлявыми, гладышев пошёл прочь вдоль по улице, совершенно не интересуясь, пойдёт ли за ним Вероника.

Когда она догнала его, он что-то ещё бормотал себе под нос.

– Сволочь ты, Гладышев! – сказала она огорчённо, зашагав рядом с ним. – Лишил меня удовольствия.

Он не обращал на неё внимания.

– Ну, а ты чего хочешь? – спросила девушка уже более дружелюбно.

– Чего я хочу? – откликнулся вдруг Гладышев и задумался.

Мимо, навстречу им прошли трое крепких парней, и Вероника невольно приникла к его руке, зная нравы ночного города.

«Сейчас по имени называть начнёт», – не без удовольствия подумал Гладышев, не заметив за размышлениями миновавшей также быстро, как и возникшей, опасности.

– Вообще-то, я хочу, чтобы ты сейчас вернулась в гостиницу, в номер к Бегемоту. Тебе же будет лучше! Ещё не так поздно, и твоё отсутствие можно будет объяснить вполне добропорядочно, – Гладышев посмотрел на неё. – Что же касается меня, то я бы не прочь сейчас податься в какой-нибудь ресторанчик, где можно посидеть подольше, часиков до трёх ночи.

– У тебя же нет денег! – возмутилась Вероника.

– Но ты же спросила, чего я хочу! Разве для того, чтобы желать что-то, обязательно иметь к этому средства?! В своих мечтах я имею гораздо больше, чем в действительности. Кремовая яхта под алыми парусами, уютная вилла из белого мрамора с бассейном, в котором под ласковым тропическим солнцем плещется лазурно-голубая, чистая и прозрачная, как слеза, вода, роскошная, мощная и бешено дорогая машина, мебель из слоновой кости, огромные зеркала во всю стену из горного хрусталя – всё, чего никогда мне не иметь в жизни, без труда умещается в моих грёзах. И я могу уноситься в этот мир, где сам себе хозяин, хоть каждый день, хоть тысячу раз за день. И потому реальность гнетёт меня не так сильно, как кого-нибудь другого в моём положении.

– Вот таким, настоящим, ты мне нравишься, – прильнула к нему ещё сильнее Вероника. Она улыбнулась мечтательно. – Ты, всё-таки, неисправимый романтик.

– Почему же? Это не романтика, это очень удобный и простой способ удалиться от жизни, если она тебе не нравится. Разве можно всё это иметь мне в действительности? Конечно же, нет. Я не настолько чокнутый, чтобы строить иллюзии по поводу своих возможностей и своего будущего. Но я изобрёл способ, как избежать мучений, связанных с осознанием того, что между желаемым и возможным лежит целая пропасть. Кое-кто использует для этого наркотики, кто-то пьянствует, кто-то идёт убивать и грабить. Но всё это – гибельные пути. Я считаю, что мой мозг достаточно развит, чтобы он мог конструировать в своём воображении образы желаемого без применения опасных стимуляторов, таких, как колёса, травка или водка. С их помощью более бестолковые пытаются, возможно, достичь того же самого, но их мозги выходят из-под контроля и впадают в галопирующую, безумную галлюцинацию. Уголовники – это вообще ублюдки. Всё, что в конце концов они получают, это тюрьма, вышка или пуля. А с волчьим билетом уже из ямы не выбраться. Жизнь всё время будет возвращать на порочный круг своими системами стереотипов…

– А ты действительно умный, Гладышев, – перебила его Вероника. – Только у тебя нет связи между руками и головой. Ты хорошо рисуешь – мог бы зарабатывать. Почему бы тебе не сесть, например, рисовать портреты на Арбате, как это делают другие? Мне кажется, у тебя бы получалось не хуже, чем у многих других.

– Спасибо за дельный совет, – засмеялся Гладышев. – Мне и без того хорошо.

– Но ведь у тебя нет своих денег! Тебя не унижает то, что я вот, к примеру, должна платить за тебя?

– Вообще-то, не очень. Я же не прошу ничего. Я могу обходиться совсем без денег. Да и, к тому же, почему мне должно быть неудобно, неловко, если сам Иисус Христос не имел денег?

При упоминании имени бога Веронику перекосило, но Гладышев не заметил этой гримасы. Он продолжал идти вперёд, взором обращённый к себе самому.

Они свернули на какую-то тёмную улицу, и девушка, долго молчавшая, снова заговорила:

– Зачем ты сюда пошёл?

– А что такое? Ты боишься?

– Вообще-то, да. Мне кажется, что тут подворотни кишат подвыпившими подростками, и сейчас откуда-нибудь выскочит банда!

– И что тогда? – засмеялся Гладышев.

– Говори тише! – Вероника была не на шутку обеспокоена. – Что тогда! Будто сам не знаешь, что тогда. Я не надеюсь даже, что ты сможешь меня защитить.

Гладышев покачал головой.

– Что, душа в пятки ушла?

Вероника не ответила и, продолжая идти рядом с Гладышшевым, оглядывалась по сторонам, как испуганный котёнок. Гладышев невольно улыбнулся.

– Трусиха.

– А что такое душа? – спросила она вдруг.

– Душа?.. Ну, душа – это душа.

– А она есть вообще? Вот говорят: бездушный человек. Это что же, у него души нет что ли?

– Ну почему же? Это образное выражение, им обозначают характер человека. Бездушный – значит, жестокий, коварный, подлый, бессострадательный. А есть ли душа, нет ли души – это загадка. Даже в нашей коммунистической литературе попадается это словечко., хотя его стараются всячески избегать, потому что партийная идеология не позволяет употреблять это слово: для неё оно неразрывно связано с поповщиной, с религией, с Богом. А всё это, как известно, диалектический материализм давно уже изобличил, как не существующее, как вымысел, с помощью которого проклятые помещики и капиталисты держали в повиновении трудовой народ. А сейчас, избавившись от пут религиозного дурмана, наш народ уверенно топает к светлому будущему… Только почему-то кругом становится всё больше нищеты, ворюг и грязи.

Гладышев разошёлся и с идиотски-издевательским пафосом декларировал свою речь, изображая заправского оратора на трибуне какого-нибудь митинга. Только последнее предложение он произнёс, как сторонний наблюдатель под этой трибуной, понизив тон и изменив голос.

– А что говорит коммунистическая идеология насчёт дьявола? – поинтересовалась Вероника в том же духе, приняв игру Гладышева.

– А ни фига она не говорит, потому что классики марксизма-лениниизма с таковым явлением в природе и в обществе не встречались, – Гладышев произнёс это, так забавно выпучив глаза и надувшись важно, как индюк, что девушка невольно прыснула от смеха, да и сам он не удержался.

Однако смеялась Вероника недолго. Будто наткнувшись на какое-то невидимое препятствие или вспомнив что-то неприятное, она вдруг замолчала, изменившись в лице, и уже так, словно желая теперь получить серьёзный и исчерпывающий ответ, от которого зависит, казалось бы, всё в её дальнейшей жизни, спросила: