— В таком случае, — сказал Ольшес, — начнем с мер предосторожности. Вот эта красная кнопка, — он показал на кнопку, утопленную в рукоятку бластера, — предназначена для уничтожения оружия. На тот случай, если нет другого выхода. Потому что ни при каких условиях наше оружие не должно попасть в руки ваших военных. Но…

— Но человек, нажавший кнопку, погибнет? — спокойно уточнила Ласкьяри.

— Да.

— Научите меня стрелять.

Два дня, а точнее, две ночи спустя в темноте, бесшумно и осторожно, из Столицы выскользнул консульский автомобиль и понесся по шоссе в сторону Желтого залива — с такой скоростью, которая вряд ли могла даже присниться его конструкторам. За рулем сидел инспектор Даниил Петрович Ольшес, а рядом с ним — дочь первого министра Тофета госпожа Ласкьяри.

Первым заговорил Ольшес:

— Ласкьяри, вы не могли бы мне объяснить, почему в тот день, когда вы принесли нам пропуска в Столицу, вы нас вывели через сад? И почему за нами постоянно следили во время прогулки?

— Вот как? — Ласкьяри повернулась и всмотрелась в Ольшеса, пытаясь увидеть выражение его лица, но было слишком темно. — Вы заметили? Значит, этих людей нужно уволить.

— Нет-нет, — поспешил объяснить второй помощник консула. — Заметил только я, я один, и не потому, что они плохо работали.

— А… это другое дело. Но вас сопровождают на каждой прогулке. Обычная мера предосторожности.

— Не лгите.

Ласкьяри тихонько засмеялась:

— Господин Ольшес, я не знаю, как себя чувствуют другие в вашем присутствии, но мне с вами говорить легко. Мне нравится, когда меня понимают сразу и однозначно, и мне кажется — не сочтите за проявление повышенного самомнения, — мне кажется, что и я понимаю вас. Во всяком случае, в главном.

— В таком случае вы должны ответить.

— Разумеется. У нас есть… как бы это выразить поточнее… Группа людей, которые хотели бы захватить вас. Им все равно, как идти к цели.

— И они намерены предъявить ультиматум Правителю?

— Не Правителю. Федерации. Вашим соотечественникам. Вы ведь… ну, эта ваша идея добра, она так хорошо выражена в ваших фильмах, что эти люди сделали вывод: если вы будете в их руках, то федерация даст все, что угодно, лишь бы выручить землян из беды. Именно те люди ждали вас на площади в тот день.

— И уж конечно, они потребовали бы оружие?

— Я же говорила, что мы с вами понимаем друг друга.

— Но зачем оно им?

— Это трудно объяснить прямо сейчас, господин Ольщес. Но, думаю, через некоторое время вы сами все поймете. После нашей поездки.

— Возможно, возможно… Я вот о чем хотел бы вас спросить, Ласкьяри. Вы — лично вы — считаете, что их цель разумна? Вы ведь наверняка знаете, в чем она состоит, да?

— Знаю. Что касается разумности… ну, может быть, кое в чем они и правы. Давайте и об этом поговорим позже, хорошо?

— Хорошо. Но неужели только заговорщики изобрели такой оригинальный ход — получить оружие путем захвата заложников? В правительстве никто не додумался до того же самого?

— Не исключено.

— Так. Ну, а заговорщики, наверное, желали бы с помощью нашего оружия захватить власть в То-фете. А право такое у них есть?

— С вашими бластерами они прекрасно обошлись бы и без права на власть.

— Вас не затруднит объяснить мне смысл этого выражения?

— Не затруднит. Только попозже. Впрочем, мне почему-то кажется, что вы и сами давно все знаете. А если нет — то, надеюсь, узнаете очень скоро.

— Я тоже надеюсь.

Небо впереди, над холмами, начало светлеть, переливаясь бликами, отдаленно напоминающими северное сияние, — но гораздо больше это было похоже на таинственный зеленоватый свет, заливающий «Вид Толедо». Ольшес, не задавая пока вопросов, искоса посматривал на девушку, сидящую рядом с ним, — в бледно-зеленом свете, рассеивающемся вокруг, Ласкьяри выглядела еще моложе и в то же время старше, и Даниил Петрович никак не мог сообразить, отчего возник такой странный эффект. Ласкьяри замерла, напряженно вглядываясь в горизонт, и казалось, временами даже переставала дышать.

Наконец Ольшес спросил шепотом:

— Что это светится?

Ласкьяри вздрогнула и, не повернув головы, ответила — тоже шепотом:

— Желтый залив…

— Почему?

— Молчите. Увидите сами… —

Между Столицей и заливом лежал унылый край — однообразная равнина с редкими грядами холмов. Пологие склоны покрывала трава, и лишь кое-где росли кривые от нехватки влаги деревья. Но чем ближе к Желтому заливу, тем выше и круче становились холмы, и в конце концов они превращались в сплошные скалы, резко обрывающиеся перед бескрайностью соленой воды.

Шоссе подходило к заливу по распадку, и Ольшес, как ни всматривался, ничего не мог увидеть, кроме голых каменистых склонов справа и слева, да зеленого таинственного сияния впереди-там, где дорога выходила к океану. Но вот скалы расступились, а шоссе растворилось в полосе прибрежного песка. И Даниил Петрович, резко остановив автомобиль, замер, глядя вперед…

У самой воды в ирреально-зеленом свете двигались странные фигуры. На первый взгляд это были многорукие клубки неопределенной формы, стоящие на вполне человеческих ногах, — но когда глаза Ольшеса привыкли к переливчатому, меняющемуся свету, он вскрикнул… и тут же рука Ласкьяри легла на его губы.

— Тише… умоляю вас, тише…

Ольшес молча кивнул и повернулся к девушке. Она была полностью поглощена зрелищем, открывшимся на берегу Желтого залива. Ее глаза, темно-серые днем, сейчас казались изумрудными… она смотрела на людей, танцующих на песке, людей, держащих в объятиях каких-то странных существ, то ли змей, то ли осьминогов… Оль-шес должен был признать, что на первый взгляд сцена действительно напоминала «Лаокоона» — с той разницей, что в ней явно отсутствовал трагический элемент.

Поскольку у Даниила Петровича не было ни малейших причин замирать в экстатическом созерцании, он осторожно включил фиксирующую аппаратуру, а затем стал осматриваться по сторонам — насколько это было возможно не выходя из машины и не беспокоя спутницу.

Направо скальная гряда, окаймленная понизу смутно белеющей полосой песка, уходила вдаль и растворялась в зеленом мареве, — залив был велик. А слева…

Гигантская плоскость каменной стены величественно возносилась вверх, и на неровной поверхности камня красовалось изображение — не меньше пятидесяти метров в диаметре. Красными и черными штрихами на буроватом фоне кто-то нарисовал странную фигуру с двумя головами и множеством рук, — точнее, рук и щупалец вперемешку. Да и головы… Одна явно принадлежала человеку, но была обведена кругом, похожим на нимб, зато вторая больше всего походила на рисунок, сделанный очень маленьким ребенком, желавшим изобразить бяку. На неестественно удлиненном левом плече фигуры вторая голова вырастала полуовальной каплей — лысая; и на плоскости, обозначающей лицо, располагались один над другим два разновеликих глаза — нижний, очень большой, опушенный длинными ресницами, и верхний, маленький, узкий, то ли прищуренный, то ли припухший; ниже и чуть сбоку — короткий толстый клюв, слегка похожий на клюв попугая; и, почти сливаясь с условно обозначенной линией плеча, пугающе растягивался невероятно большой рот.

Внезапно идиллический танец прервался, фигуры распались на составные части, — и кочевники, опустив на песок клубки со множеством щупалец, двинулись к автомобилю. Выражение их лиц не допускало двойственного толкования — кочевники вполне однозначно угрожали зрителям. Ольшес дал задний ход, и машина поползла по шоссе, уходя от приближающихся людей. Ласкьяри, словно проснувшись, негромко вскрикнула:

— В чем дело?!

— Дело в том, что мы им, кажется, помешали, — спокойно ответил Даниил Петрович, разворачивая автомобиль.

— Ерунда!

— Вы уверены, что вообще можно смотреть на их танцы?

— Разумеется. Любому. Ах, вот оно что… Дело в вашем присутствии, я думаю. Они почуяли чужака.