Чья-то рука легла на плечо консула, и Елисеев обернулся. Из-за мохнатого ствола пальмы выбралась, как из засады, девушка лет шестнадцати, в вечернем платье, — дочь первого министра.

— Здравствуйте, Ласкьяри, — раскланялся Елисеев.

— Добрый вечер, господин консул Земной Федерации, — парадно и заученно улыбнулась девушка и тут же фыркнула, не сдержавшись. — Что это вы тут притаились? У вас ужасно таинственный вид.

— Вот как? Я, собственно, просто немного устал.

— Вы не любите балов! — торжественно объявила Ласкьяри. — И я, между прочим, давно это заметила, так что не отпирайтесь.

— Н-ну… действительно не очень люблю. Шумно.

— В таком случае пойдемте в сад, погуляем. Там сейчас никого нет. Я хочу вас кое о чем спросить.

— Извольте.

Предложив девушке руку, Елисеев повел ее через гремящую музыкой анфиладу к выходу в сад. Никто не попытался завладеть вниманием консула — веселье дошло до пика, и танцующие просто не замечали ни Елисеева, ни его спутницу. Наконец они выбрались из дворца.

Яркими пунктирами светились фонари над аллеями, рисуя желтые круги на песке дорожек. Ночные цветы казались готовыми взлететь бабочками — а настоящие бабочки, садясь на дорожки, прикидывались опавшими цветками. Ласкьяри, очень любившая этот сад, сегодня почти не смотрела по сторонам, шла, опустив голову, и Елисеев впервые с некоторым удивлением обнаружил, что милая девочка далеко не так легкомысленна, как это всегда ему казалось. Что-то проявилось в ее лице… наводящее на размышления.

Но вот Ласкьяри заговорила.

— Господин консул, я хотела бы получить все же ответ на вопрос, который уже задавала вам. Почему вы оказались именно в нашей стране?

— Но, Ласкьяри, ведь я уже не раз говорил вам,

что…

— Я прекрасно помню все, что вы говорили. Что это случайность, что вы с помощью этих ваших орбитальных разведчиков выбрали страну с наиболее высоким техническим уровнем и так далее. Но я не верю этому.

— Почему?

— Мне кажется, господин консул, — насмешливо сказала девушка, — что вам прекрасно известны причины моего недоверия к этим так называемым объяснениям.

— Но я клянусь вам, Ласкьяри, что говорю чистую правду. И вообще у нас не принято лгать. «

— Но разрешается умалчивать? Елисеев улыбнулся:

— Умалчивать? Ну, только в самых необходимых случаях. Например, в вопросах политики.

— А разве мой вопрос не относится к сфере политических интересов?

— Право, не знаю, — развел руками Адриан Станиславович. — Я в растерянности, поскольку мне неясен подтекст вашего вопроса. А подтекст, безусловно, имеется. Но в любом случае мне нечего добавить к прежнему ответу.

— Значит, вы не хотите говорить серьезно, — огорченно сказала девушка. — Вы считаете меня ребенком, это я понимаю. Но вы забываете, что я — дочь первого министра. И хотя мой отец сравнительно поздно получил право на власть, все же я с семи лет росла во дворце. И знаю достаточно много. И хочу вам сказать я на вашей стороне.

Ласкьяри резко повернулась и убежала. Елисеев некоторое время в задумчивости стоял в золотом круге света, вглядываясь в полутьму аллеи, — девушка словно растворилась в густом ночном воздухе, даже ее шагов консул не слышал… «Получил право на власть… Я на вашей стороне…»

Это было что-то новенькое. И неожиданное.

Елисеев пошел во дворец.

Ласкьяри больше не появилась в залах; во всяком случае, Елисееву увидеть ее не удалось. Но возможно, она просто старалась избегать консула. Разыскав Корсильяса и Росинского, Елисеев рассказал им о беседе с дочерью первого министра. Росинский задумался, соотнося слова Ласкьяри с тем, что говорил ему Гилакс, предлагая таинственное «возвышение», а Корсильяс заявил, что дело явно нечисто и необходимо пустить по следу Ольшеса, — и тут же перешел от слов к действиям, отправившись искать Даниила Петровича. Елисеев и Росинский остались вдвоем. Они выбрали уголок потише, за тройкой колонн в углу одного из боковых залов, перетащили туда два кресла и уселись, решив здесь, в относительном уединении, дождаться конца бала. Росинский спросил:

— Адриан Станиславович, вам не кажется, что во дворце готовится переворот? У меня лично именно такое впечатление.

— Да, — согласился Елисеев, — я тоже об этом подумал. Но что мы можем сделать? Мы всего лишь сторонние наблюдатели, наше дело — культурный обмен, к тому же в ограниченных пределах, — на уровне, не превышающем возможностей данной цивилизации… а заговоры и перевороты — это, знаете… здесь мы не компетентны.

— Но если нас втягивают в эту авантюру? Не напрасно же Гилакс агитирует. Неужели мы не вправе просто предупредить Правителя?

— Вмешательство во внутренние дела…

— Ну какое это вмешательство, Адриан Станиславович? В конце концов, заговор, переворот — это почти наверняка кровопролитие, бунт, черт-те что… Почему вы считаете, что мы не вправе остановить это?

— Вы знаете позицию Федерации в таких вопросах.

— Знаю, знаю! Но — повторяю — нас ведь втягивают в заговор, мы не сами придумали в него вмешиваться. Гилакс наверняка играет важную роль в предстоящем, я уверен в этом. Почему нельзя хотя бы просто сказать ему, что мы хотим сообщить о его предложениях главе Тофета?

— Это только ускорит ход событий.

— Да… пожалуй, вы правы. Но я не могу вот так сидеть и ожидать неведомо чего. Мне это противно.

— Давайте отложим эту тему до возвращения в консульство. Здесь, на балу… вам не кажется, что мы ведем себя не слишком осторожно?

Росинский прошелся взглядом по колоннам, обернулся и оглядел стену позади себя, словно ища что-то.

— Вы думаете, нас могут подслушивать? — спросил он.

— Я думаю, нам лучше помолчать, — ответил консул., В просвете между колоннами мелькнула фигура Хеддена, и Росинский сорвался с места. Через минуту он вернулся с социологом. — А что это вы тут прячетесь? — удивился Богдан Маркович, увидя за колоннами консула. — Отдыхаем, — объяснил Елисеев. — И шум, здесь не очень слышен.

Бал, как обычно, закончился вскоре после полуночи. В сопровождении униформистов сотрудники консульства проследовали к машине. Ольшее, сев за руль, осторожно тронул автомобиль сместа, и синее хромированное чудище скользнуло с освещенной площади в темную щель улицы. — Даниил Петрович, — спросил Елисеев, — вы точно знаете, что магнитофонов у них еще нет?

Даже у военных?

— Абсолютно точно, — заверил консула второй помощник.

— И уровень развития радиотехники не позволяет установить в машине что-либо такое… эдакое?

— Можете быть спокойны, — сказал Ольшес. — Подслушивать они пока что умеют только ушами,

— Хорошо, спасибо. Значит, в машине мы можем говорить.

— В консульстве тоже. Но нужно предварительно проверить, не прячется ли кто-нибудь за дверью, — очень серьезно уточнил Ольшес.

Хедден фыркнул, и Елисеев, обернувшись, укоризненно взглянул на него.

— Богдан Маркович, что-то вы никак не хотите понять, что ситуация для нас более чем неприятна. Кстати, вы сегодня говорили с Правителем о поездке в степи? — Опять не разрешил, — коротко ответил Хедден.

— Жаль. И непонятно, что его останавливает. Вы объяснили, надеюсь, что не собираетесь как-то влиять на жизнь степных обитателей, что они интересуют вас лишь как специалиста по первобытным культурам?

— Да уж объяснил, само собой, — пробурчал Хедден. — Сколько раз, кстати, можно объяснять одно и то же? Только он ведь слушать не хочет. Вообще. Стоит заикнуться о степях — чуть ли не в бешенство впадает.

— Странненько, — сказал Ольшес. — Очень даже странновато. Что это такое они от нас скрывают?

— Почему — скрывают? — удивился Елисеев. — Может быть, это просто чувство неловкости. В конце концов, их страна имеет наиболее высокий на планете уровень развития — и одновременно здесь кочуют в степях полудикие племена.

— Они, кстати, довольно часто оказываются на морском побережье, эти якобы дикие племена, — заметил Ольшес. — А оно от степей неблизко. Зато совсем рядом с очагами цивилизации.