Когда стемнело окончательно, они вынесли из дома фонари и галогеновые нагреватели и расставили по всему саду. Они зажгли на столе свечи, и все это время яблоня дрожала, роняя наземь белые цветы. Когда лепестки падали на горящие свечи, они с шипением превращались в пепел, оставляя после себя аромат настолько прекрасный, что он пах одновременно вчерашним и завтрашним днем.

Клер подумала о том, как на протяжении нескольких следующих недель ей придется каждый день сгребать опавший яблоневый цвет в кучи и в огромных мешках выставлять на обочину. Оттуда их неизбежно заберут женщины, считавшие, что, если нырнуть в ворох лепестков, кожа их станет сияющей. И мужчины, воображавшие, что если они набьют ими свои матрасы, то им будут сниться сны о деньгах, прекрасных сыновьях и красавицах-женах — обо всем том, чего мужчинам полагалось хотеть, тогда как на самом деле во сне они видели своих матерей. И дети, которые будут строить из них у себя на заднем дворе большие белые замки, веря, что смогут жить в них всегда и никогда не взрослеть.

У Клер прямо чесались руки поскорее взяться за грабли. Она так по всему этому соскучилась.

Пиршество затягивалось, и всем уже надоело смахивать с волос и одежды яблоневый цвет, поэтому они просто сидели, а лепестки скапливались на них, что, судя по всему, доставляло яблоне особое удовольствие. Очень скоро вся их компания стала выглядеть так, как будто они застыли во времени, занесенные снегами, словно люди из сказки, которые заколдованы и вечно сидят на пиру, ожидая, пока не приедет принц и не расколдует их.

Тайлер с Генри поднялись из-за стола, взяли пиво и отошли в сторонку, поглощенные каким-то мужским разговором. На ходу они стряхивали с одежды яблоневый цвет — ни дать ни взять терпеливые родители или снисходительные любовники, позволившие себя украсить.

Эванель то и дело проверяла уровень кислорода в своем баллоне. Потом бросила на Фреда взгляд, красноречиво говоривший о том, что им уже почти пора уходить. Сидни поминутно поглядывала на калитку, и вид у нее с каждым разом становился все более разочарованный, пока Бэй наконец не спросила ее:

— Ты кого-то ждешь?

Сидни обняла дочку:

— Я надеялась, что появится прекрасный принц. Но напрасно.

Первые заморозки подходили к концу.

И Клер знала, что теперь все будет хорошо.

Огоньки свечей подрагивали в темноте, освещая лица разговаривающих за столом женщин Уэверли. Мужчины смотрели на них с другого конца сада такими глазами, что Бэй ощутила легкий укол зависти, — они смотрели на них так, как будто других таких не было на свете. Откуда-то с улицы доносился детский смех и веселые голоса, ветер подхватывал их и уносил прочь, точно дым.

— Я должна рассказать тебе одну вещь, — сказала Бэй, обращаясь к матери.

Эти слова вырвались у нее неожиданно, без всякой видимой связи с тем, что происходило вокруг.

Сидни, говорившая что-то Клер, умолкла на полуслове, и обе они посмотрели на Бэй.

— Тот старик, я видела его вчера вечером, — призналась Бэй.

Она носила в себе этот секрет целый день, но не могла больше сдерживаться. И может быть, если она сейчас выложит все начистоту, она испытает то чувство освобождения, то счастье, которое всегда приносили с собой первые заморозки. Пока что она ничего такого не чувствовала, хотя весь вечер ждала, когда же оно придет. Скоро они все разойдутся по домам, а первые заморозки закончатся, а ведь раньше к этому времени все всегда становилось как надо. Так уж оно было устроено.

— Мне пришла в голову мысль, что он, возможно, остановился в «Пендленд-Стрит-Инн», вот я туда и пошла. Он собирался уезжать из города вместе с Энн Эйнсли. Я спросила у него про вашу маму.

— Ты с ним разговаривала? — поразилась Сидни. — Одна?

— Всего минуту. Он очень спешил уехать. Я спросила его, и он сказал, что, насколько ему известно, Клер на самом деле родная дочь Лорелеи. Тогда я спросила его про то, какой у Лорелеи был дар Уэверли.

Сестры лишь молча смотрели на нее, притихшие и неподвижные точно камень.

— Он сказал, что это был холод, — продолжала Бэй. — Она могла одним прикосновением заморозить все, что угодно.

Губы Сидни дрогнули в подобии слабой улыбки. У Клер же вид сделался озадаченный.

— Ее даром была способность замораживать? — переспросила Клер. — Я не понимаю. Что это означает?

— Я помню, — подала голос Сидни. — Детских воспоминаний у меня не так много, но это я помню. Она могла подуть на ладонь — и на ней в самый разгар лета откуда-то бралась ледяная пыль.

— Эванель, ты об этом знала? — спросила Клер.

Пожилая дама покачала головой. Ее хрупкое тело утопало в мешковатом пальто; казалось, что на стуле рядом с Бэй навалена куча одежды.

— Наверное, это случилось после того, как она съела яблоко. Это дерево всегда любило Лорелею.

На лице Клер отразилось изумление.

— Холод. Это поразительно, даже для Уэверли.

Сидни посмотрела на Бэй и сказала:

— Твое наказание продлевается еще на неделю.

— Как? — изумилась Бэй. — За что?

— За то, чему я точно тебя учила. Нельзя разговаривать с незнакомыми людьми.

Бэй закатила глаза и демонстративно ссутулилась в своем кресле.

— Мама, мне пятнадцать лет!

— Тебе пятнадцать лет, и ты наказана.

Эванель захихикала:

— Я и забыла, как с вами хорошо, девочки. Уверена, на том свете мне будет очень этого не хватать.

Фред внезапно поднялся — размять ноги, как он сказал, но все знали, что он не любит, когда она заводит разговоры о смерти, — и пошел к Тайлеру с Генри.

На всех накатила волна меланхолии, но тут вдруг Мария, которая валялась в сугробах яблоневого цвета, делая снежных ангелов, неожиданно рассмеялась и заявила:

— Эванель, моя лучшая подружка говорит, что на тот свет тебе еще рано. У тебя еще здесь полно дел.

— Мы не так давно обнаружили, что Эм на самом деле не существует, — пояснила всем присутствующим Клер.

— А-а-а, — протянули все, как будто это все объясняло.

— Она еще как существует, — возразила Мария, искренне задетая. Она поднялась и уперла руки в бока. — Просто вы не можете ее увидеть.

Яблоня протянула ветку и любовно увенчала головку Марии короной из цветов. Девочка, казалось, этого даже не заметила.

Бэй, по своему обыкновению, вступилась за двоюродную сестричку.

— Расскажи нам побольше об этой твоей Эмили, — сказала она, знаком подзывая ее поближе.

— О какой еще Эмили? — удивилась Мария, приблизившись к столу.

— Разве Эм — не сокращение от «Эмили»? — спросила Бэй, обнимая девочку за плечи.

Она любила сестричку. Никто не умел так быть собой, как Мария, обладала она магией или нет.

— Нет, ее зовут Мэри, — пояснила Мария. — Просто я зову ее Эм. Как букву «М». Она говорит, меня назвали в ее честь.

Все внезапно притихли. Даже голоса с улицы перестали быть слышны.

— Бабушка Мэри? — наконец обрела дар речи Клер. Она бросила взгляд на Тайлера, чтобы посмотреть, слышал ли он. Он не слышал. — Она что, здесь?

Она понизила голос, точно желая сохранить это в тайне, эту ее необычную новую связь с дочерью.

Мария пожала плечами:

— Она говорит, что всегда здесь была.

Эванель хлопнула себя по коленке:

— Молодчина, Мэри! Ты всегда умела хранить секреты.

Сидни склонилась к сестре и прошептала ей на ухо:

— А ты переживала, что Мария не Уэверли.

— Она говорит, не стоит ломать голову по поводу дневника про Карла, — вновь подала голос Мария. — Она не писала там ничего интересного, кроме того, как сильно она его любит, а когда перестала его любить, то просто все зачеркнула.

— Спроси ее, кто из нас инжир, а кто перец, — снова зашептала Сидни Клер на ухо, подталкивая ее локтем.

— А тебе самой что, слабо спросить? — подколола Клер сестру, и они обе на глазах у Бэй вдруг превратились в двух задорных, пикирующихся друг с другом девчонок. — Она тут рядом.

Сидни вскинула подбородок: