— Просто возьмите его себе, — выдавила она, протягивая Сидни спящего младенца.

— Что?! — Сидни выдернула руки из карманов, выронив ночник, который дал ей Фред, и подхватила Чарли.

Вайолет не оставила ей выбора. Если бы она не взяла малыша, он упал бы на пол.

Вайолет поставила на пол пластиковую сумку, которая висела у нее на сгибе локтя.

— Тут кое-какие его любимые игрушки. И вещи, которые ему еще впору. И его свидетельство о рождении. Я вложила в него несколько фотографий, на которых мы вместе, чтобы он не забыл, как я выгляжу. И еще я написала письмо. — Вайолет задрала свитер и утерла нос его краем. — Когда мне было девять, моя мама оставила меня у своей подруги Карен почти на целый год, а сама укатила куда-то со своим дружком. Потом я сломала руку, и у Карен были большие проблемы с социальной службой, потому что мама не оставила никаких инструкций на тему опеки надо мной и всего такого прочего. Так что там все написано. Я хочу быть счастлива. И хочу, чтобы он тоже был счастлив. Но и то и другое сразу не получится. Вы, наверное, думаете, что я самая ужасная мать в мире?

Сидни покачала головой. Материнство, настоящее материнство — это то, что происходит, когда никто не видит. Как она могла судить Вайолет, не зная всей истории целиком?

— Оставляйте включенным ночник, когда он спит, ладно? Он не любит темноту.

Вайолет поцеловала сына в макушку, давясь слезами, и выскочила за дверь.

Сидни обернулась и увидела, что в дверях кухни стоит Генри и вид у него точно такой же ошарашенный, как и у нее самой.

Когда в понедельник утром Бэй шагала по дороге к автобусной остановке, земля была покрыта инеем. Фин уже стоял там, сунув руки в рукава своей желтой толстовки с капюшоном и натянув на уши вязаную шапочку.

При виде Бэй лицо его расплылось в широкой улыбке.

— Добро пожаловать на автобусную остановку, где никогда не прекращается веселье. Что, домашний арест снят?

— Точно не знаю, — сказала Бэй, подходя. — Теперь у нас в доме завелся младенец, и, похоже, мама просто забыла, что нужно везти меня в школу. В общем, я вроде как… улизнула.

Фин одобрительно кивнул:

— Бэй Уэверли — нарушительница запретов.

Она остановилась перед ним и устремила на него взгляд, вскинув брови, как будто ждала, когда он что-то ей скажет.

— Что? — спросил он. — Почему ты так на меня смотришь?

— Я наконец-то посмотрела видео, о котором все только и говорят, ну, то, которое кто-то снял во время драки на хеллоуинской дискотеке. То белое пятно, которое отшвырнуло от Джоша того парня из Хэмилтон-Хай… На замедленном воспроизведении оно было очень похоже на одного моего знакомого, замотанного в простыню.

Фин переступил с ноги на ногу.

— Гм… В самом деле?

— В простыню с розочками. Это был ты. Это ты отправил его в полет.

Фин ничего не ответил.

Бэй пихнула его локтем. Он по-прежнему был все такой же гибкий, как соломинка.

— Выходит, ты и правда самый сильный мужчина в городе, Финеас Янг.

Он несколько секунд помолчал, прежде чем признаться:

— Я сам больше всех удивился. Ты же знала моего отца до того, как он погиб. Он был настоящий богатырь. Но потом я вспомнил, что мой дедушка Фин был еще худее, чем я. Ему перевалило за девяносто, а люди по-прежнему приходили к нему с просьбами выкопать им колодец или пробить зимой лед на Лансфордовом водохранилище.

— Я так понимаю, Рива знает? — с улыбкой спросила Бэй. — Это поэтому она передала тебе ту записку в пятницу?

Он вытащил записку из кармана джинсов.

— Я ее еще не читал. Предвкушаю открывающиеся передо мной возможности.

Бэй улыбнулась ему:

— Возможности — это хорошо.

Фин сунул записку обратно в карман, и они стали ждать автобус. Мир вокруг них дремал, укрытый одеялом из крохотных кристалликов льда.

Год, Когда Все Изменилось. Думаю, у каждого из нас бывает рубеж, когда жизнь четко разделяется на «до» и «после». Для меня таким рубежом стал год, когда я написала «Садовые чары», первую книгу о сестрах Уэверли. Она начиналась как простая история о воссоединении двух сестер после многолетнего разрыва. Потом яблоня принялась бросаться яблоками и история начала жить своей жизнью, после чего моя собственная жизнь изменилась раз и навсегда.

За «до» и «после», благодаря которым «Первые заморозки» смогли появиться на свет, большое спасибо моей маме Луизе, папе Заку, Сидни Аллен, Ханне Аллен, Мишель Питтман, Хайди Карамак, Билли Свиллинку, хитрым Дуэттерам за поддержку, Андреа Кирилло, Келли Хармс, а также всему коллективу агентства Джейн Ротроузен за то, что дали шанс странной книжке про сад; Шоне Саммерс, Ните Тоблиб, Ирвину Эпплбауму и всем в издательстве «Бэнтем» за то, что холили, лелеяли и пестовали; потрясающей Джен Эндерлин за то, что подарила новую жизнь вздорной старой яблоне, а также всему коллективу «Сент-Мартинс пресс» за юмор и творческий подход. И самая большая благодарность вам, мои читатели, за вашу неизменную поддержку и интерес к «Садовым чарам», без чего я никогда бы не остановилась и не задалась вопросом: «А что было дальше?»

Ну и наконец, нет в моей жизни другого года, когда все изменилось больше, чем в 2011-м, — у меня был диагностирован рак. «До» и «после» так разительно отличаются друг от друга, что я порой думаю, что это жизнь двух разных людей. Многие из вас прошли этот путь вместе со мной с самого начала, многие присоединились посредине, а кто-то появился в моей жизни уже потом. И всем вам я хочу от всего сердца сказать спасибо за то, что вы стали частью моей жизни — «до», «после» и в промежутке между ними.

Пошел уже четвертый год, как я в ремиссии.