— Иногда я думаю, что, может быть, поэтому у меня не получается родить тебе еще детей.

Она скорее услышала, чем увидела, что он повернулся к ней.

— Так вот из-за чего весь сыр-бор? И твои рыжие волосы, и твои приезды ко мне в офис? — В его голосе слышалось неприкрытое облегчение; наконец-то ему все стало ясно. — И… и тот раз на полу кухни?

— Я хочу родить тебе сына. — Ее голос превратился даже не в шепот, а в какой-то прерывистый шелест. — Ты заслуживаешь иметь сына. Может, я и не заслуживаю, а вот ты — точно да.

— Ты родила мне Бэй, — отозвался он без малейшей заминки. — Меня не волнует, будут у нас с тобой еще дети или нет. И никогда не волновало. Сидни, милая, ты слишком долго цепляешься за прошлое. Пора простить себя. Давно пора.

Сидни кивнула в темноте, слизывая слезы, которые скапливались в уголках губ. Он, разумеется, был прав. Где-то в глубине души она всегда считала, что не заслуживает той жизни, которую он ей дал, не заслуживает быть счастливой.

Воцарилось молчание. Сидни вдруг осознала, что сумка по-прежнему висит у нее на плече, как будто она собралась уходить, а не только что пришла домой.

Генри нарушил тишину:

— Кажется, сейчас самое время рассказать одну историю моего дедушки.

Сидни фыркнула сквозь слезы.

— Я помню, как горевал дед, когда умерла бабушка. Много недель подряд он не вставал с постели. Когда наконец однажды утром он все-таки вышел к завтраку, то оказалось, он так похудел, что стал буквально прозрачным. Он сел за кухонный стол и сказал: «Ничто и никогда уже не будет как прежде, потому что ее больше нет».

Сидни повернулась и взглянула на его темный силуэт.

— Вот откуда я узнал, откуда всегда знал: потерять то, что имеешь, хуже, чем не получить чего-то нового. Мой мир — это ты, Сидни.

Она улыбнулась и почувствовала, как стягивают кожу слезы, стынущие на щеках.

Ее рука соскользнула с подлокотника кресла и повисла в воздухе между ними. И, как будто все это было тщательно срежиссировано, Генри потянулся и взял ее руку в свою.

И каким образом ты узнаёшь, где чье место? — спросил ее Джош, когда в среду после уроков они сидели на ступеньках школы. Он чистил апельсин, и в воздухе висело облачко крохотных душистых капель.

Бэй пожала плечами:

— Просто знаю.

— Значит, если я укажу тебе на какого-нибудь человека — на кого угодно, — ты сможешь сказать мне, где его место? — Джош кивнул на рыжеволосого юнца, который сидел на футляре с тромбоном на тротуаре в ожидании вечернего автобуса. — Тим Браун!

Бэй рассмеялась:

— Нет, так это не работает.

— Тогда как это работает?

— Я не знаю. Это просто появляется у меня в голове. В третьем классе я однажды пришла в гости к моей подруге Кеннеди, и ее мама велела ей сначала разложить выстиранное белье, а уж потом идти играть. Пока Кеннеди препиралась с мамой, я просто взяла полотенца и отнесла на второй этаж, в шкаф. Я знала, что их место там. В общем, из гостей меня тогда очень быстро попросили, — сухо сказала Бэй. — С людьми я иногда знаю, где они должны находиться или с кем. Иногда у меня в голове возникает очень отчетливая картинка. К примеру, место Дакоты Олсен — в Принстоне. Хлоп! — и я это знаю. — Бэй щелкнула пальцами. — А с Тимом Брауном я ничего такого не вижу. Проще сказать, где какому-то человеку не место, потому что это вызывает такое тревожное ощущение, как бывает, когда теряешь равновесие и вот-вот упадешь.

— Это просто потрясающе! — восхитился Джош, складывая апельсиновую кожуру аккуратной горкой рядом на ступеньке и разламывая апельсин пополам.

Одну половинку он протянул Бэй, и она приняла ее с таким благоговением, как будто это было золото.

— Я такая родилась. Это просто часть моей личности.

— А ты знаешь, где мое место? В чем мое предназначение?

Она ответила не сразу. Так вот зачем он пришел?

— Нет.

— Вот и я не знаю. И знаешь что? Приятно ради разнообразия поговорить с человеком, у которого нет четкого мнения о том, в какой колледж я должен идти учиться и куда пойти работать, когда окончу.

— У меня нет ответов, которые ты ищешь.

Уже были такие, кто пытался подружиться с ней в надежде на то, что она откроет им будущее, ну или что там, по их мнению, она знала. Но все они неизменно уходили, разочарованные.

— Ничего страшного, — сказал Джош. — Думаю, мне все равно придется искать их самостоятельно. А знаешь, я тебе завидую. Тому, что ты живешь в ладу с собой.

Бэй покачала головой:

— Я вовсе не живу в ладу с собой.

— Разве?

— Я знаю, где мое место, вот и все.

— А это не значит быть в ладу с самим собой?

— Наверное, значит. Но, как заметил мой друг Фин, я не единственная, кто живет в моем мире, и я не могу убедить всех и каждого в том, где их место. Я не могу заставить людей верить в то, во что они не хотят верить. И это мешает мне жить спокойно. — Она посмотрела на половинку апельсина у себя в руках. — Не должно. Но мешает.

Джош какое-то время обдумывал ее слова, видимо вспомнив ее записку. Потом наконец кивнул и отправил в рот апельсиновую дольку. Это было так странно и интимно — делить с ним еду.

— Ты поблагодарила Фина от моего имени? — спросил Джош.

— Нет еще. Мы с ним видимся только на автобусной остановке, а в последнее время в школу меня отвозит мама. А за что ты его благодаришь?

Она доела свою половинку апельсина и вытерла ладони о джинсы.

— Так ты видео-то посмотрела?

— Пока нет.

— Посмотри, и сама все поймешь. — К остановке начали подходить вечерние автобусы. — Я так понимаю, предлагать тебя подвезти не стоит?

— Спасибо, не нужно.

Она поднялась и подхватила свой рюкзак.

— Я завтра не приду, — предупредил ее Джош, сунув в рот последнюю дольку своей половинки апельсина и подобрав со ступеньки шкурки. — У меня после уроков собрание ученического совета.

— Ничего страшного, — сказала она, щурясь от бьющего в глаза солнца. — Должна признаться, я вообще не очень понимаю, что ты здесь делаешь.

— Я же сказал, мне нравится с тобой болтать. Не знаю, почему я так долго тянул. — Он поднялся. — Не хочешь заглянуть вечером ко мне в гости? Мои родители сейчас в отъезде, но дома будет наша экономка Джоанна.

Бэй вспомнила, как на прошлой неделе пробиралась через лес только ради того, чтобы посмотреть, как он веселится у себя во дворе со своими друзьями. Ей в их компанию никогда не вписаться.

— Я не настолько хорошо знаю твоих друзей.

— А, так их там и не будет. Я потому и спросил. Мои родители звонят мне по вечерам каждую среду. Им спокойнее, когда они не слышат в трубке гудеж.

— Не принимай это на свой счет, но мне не место в твоем доме.

— Тогда давай куда-нибудь сходим, — предложил он. — То есть чтобы никто не знал. Ну то есть не то чтобы совсем никто. Я могу взять чего-нибудь навынос, пойдем в сквер, как стемнеет, поедим там.

То есть он не собирался афишировать их отношения.

Но самое странное было то, что она не имела ничего против. Потому что не афишировать он собирался не ее. А тот факт, что его что-то радует. Джош почему-то пока не был готов к тому, чтобы об этом узнали окружающие.

— Ладно, — сказала она чисто из эгоистических соображений, под которыми подразумевалась перспектива есть вместе с Джошем и болтать с ним в темноте, что она лично считала свиданием, пусть даже он так и не считал.

Дыхание ее участилось при мысли о чем-то настолько простом и при этом настолько невероятно чудесном. Вместе есть и болтать в темноте. Может, сегодня ночью даже будет метель, как в той картине, которая возникла у нее в голове, когда она впервые поняла, что должна быть с ним. И тогда картинка сложится, станет идеальной, оживет.

Но тут в этой прекрасной, изумительной картине внезапно обнаружился один маленький подвох. Потому что она вспомнила, что наказана.

Впрочем, она тут же отбросила эту мысль, решив, что это не имеет никакого значения. Правила не имеют никакого значения, убежденно подумала она.